Норма: внутренняя градация. Из рассмотренных выше примеров явствует, что в случаях (1), (4), (5) ошибки затрагивают сам язык, противореча его внутренней организации. Норма, регулирующая выбор форм, носит здесь запретительный характер: она указывает, какие способы выражения недопустимы в языке. Эта норма есть не что иное, как сама структура языка. Она определяет однозначный выбор конкретных форм, исключая возможность варьирования. В русском языке фразы, выражающие местонахождение, т. е. реализующие некоторую глубинную конструкцию «находиться в», требуют употребления предложного падежа, а не винительного, который структурно необходим в конструкции с тем же предлогом, но выражающей «место назначения», ср. приходить в лес. Точно так же в случае (4) ошибка состоит в недопустимой замене глухого согласного структурно противопоставленным ему звонким, что приводит к искажению кодовой формы данной лексемы, которое в случае (5) дает полное неразличение двух разных слов. И дело не в самом факте нейтрализации – она как явление в языке допустима, – а в том, что нейтрализация осуществлена там, где она структурно недопустима.
Совсем иначе представляется дело в случае (2), где нет противоречия со структурой языка, ибо употреблен правильный падеж, требуемый данной конструкцией. Правомерность формы в лесе могла бы подкрепляться аналогией таких фраз, как в столе, в городе, в плаще, в томе, в хлебе, в хоре, в плоде. Однако для определенной группы существительных мужского рода имеются два варианта формы этого падежа – один из них (общепредложный) на -е, другой (собственно локативный) на -у. Выбор, следовательно, осуществляется в этом случае не между разными падежами, а между вариантами одного падежа. Таким образом, если выбор падежа в рассматриваемой конструкции определяется однозначно ее структурой и не имеет никаких категориальных ограничений (т. е. обязателен для любого существительного, независимо от его лексических и грамматических характеристик), то выбор одной из вариантных форм этого падежа целиком зависит от лексического контекста. Норма, регулирующая этот выбор, носит уже не запретительный, а селективный характер: она указывает, какая форма из нескольких структурно допустимых должна предпочитаться в данном лексическом контексте. Именно этот тип регламентации употребления языковых форм можно назвать нормой в узком смысле этого слова.
Различие между нормой и структурой в более общем плане было тонко подмечено А. Фреем, который, правда, пользовался дихотомией «норма – функция», однако существа дела это не меняет: структура языка выражается в законах, норма – в правилах [Frei 1929: 24–25]. Если назвать глоттологией тот отдел лингвистики, который занимается изучением структуры языка, то соответствующий отдел, изучающий норму, можно назвать ортологией, как это и было предложено О. С. Ахмановой; при этом необходимо подчеркнуть, что отличие ортологии от глоттологии состоит в том, что «основной категорией ортологии является категория вариантности» [Ахманова и др. 1960: 35], тогда как глоттология имеет дело прежде всего с инвариантами.
Возвращаясь к рассмотренным примерам, мы можем заключить, что для порождения фраз типа (3) необходимы два правила: одно из них отражает закономерности структуры, другое – варьирующие их правила нормы.
(8) С → Спред. находиться в... (структура)
(9) С[лес] → Cлок. находиться в… (норма)
(здесь С – существительное, Спред. – предложный падеж, Слок. – локативная форма предложного падежа).
Правило (8) актуально для любого существительного, правило (9) актуально лишь для лексически маркированных существительных. Эти примеры демонстрируют правомерность определения нормы как суммы контекстных ограничений, накладывающихся на «бесконтекстную» грамматику, моделирующую систему языка [Пиотровский, Турыгина 1971: 46].
Сказанное в равной мере относится и к явлениям фонетического уровня, подобным (6). Структура языка принципиально допускает произношение [о] в данной форме, и если рассматривать русский язык в совокупности его территориальных разновидностей, такая произносительная форма попросту является отмеченной. Однако в той разновидности русского языка, которую называют литературным языком, утвердилось в качестве нормы произношение (7), где реализация фонемы [о] подчинена определенным позиционным правилам. Вместе с тем и лексический фактор играет важную роль, поскольку он регулирует применимость правил редукции гласных: они действуют в исконных или вполне обрусевших заимствованных словах, но перестают быть обязательными в словах, чье иноязычное происхождение еще осознается носителями языка; в последнем случае нормативным является сохранение [о] в безударном слоге, что приводит к появлению в системе языка двух вариантов нормативной реализации одной и той же структурной единицы, ср. досье [дос’jэ́]. Этот вид вариантности, обусловленный лексическими факторами и входящий в ведение ортологии, необходимо отличать от случаев свободного варьирования типа твóрог – творóг, где смена места ударения ничем не обусловлена и оба варианта в равной мере нормативны; в таких случаях можно говорить о дублетности нормы, и факты этого рода не представляют интереса для ортологии.
Норма и узус. Важность отграничения структуры от явлений нормы имеет очевидное лингвистическое обоснование, что было ясно сформулировано Г. О. Винокуром, который писал:
Наряду с проблемой языкового строя существует еще проблема языкового употребления, а так как язык вообще есть только тогда, когда он употребляется, то в реальной действительности строй языка обнаруживается только в тех или иных формах его употребления. То, что здесь названо употреблением, представляет собой совокупность установившихся в данном обществе языковых привычек и норм, в силу которых из наличного запаса средств языка производится известный отбор, не одинаковый для разных условий языкового общения [Винокур 1959: 221].
В приведенных словах Г. О. Винокура упоминается важный момент, касающийся употребления языка – зависимость выбора выразительных средств от условий общения. Это обстоятельство предполагает еще одну разновидность нормы, сущность которой станет ясной из следующих примеров:
(10) предложить
(11) обратиться с предложением
(12) войти с предложением
Лексическое значение этих выражений синонимично, однако конкретный текстовой смысл каждого из них отличен, что проявляется в различной мотивировке выбора того или иного выражения. Этот выбор также определяется контекстом, но это уже не собственно лексический, а более широкий «контекст ситуации». В отличие от (9), где выбор формы существительного целиком зависит от лексемных характеристик слова, здесь главную роль играет социальная ситуация, стоящая за лексическим контекстом, который превращается в ее сублимированное выражение. Данная особенность наглядно проявляется во фразе, где второй актант, соответствующий косвенному дополнению, выражен собственным именем:
(13) Мой коллега … Петрову.
Только зная социальный статус лица по фамилии Петров, мы можем выбрать подходящее выражение из (10)–(12). И если мы слышим фразу:
(14) Мой коллега предложил Петрову, мы понимаем, что речь идет о людях одинакового социального ранга. В фразах же
(15) Мой коллега обратился с предложением к Петрову,
(16) Мой коллега вошел с предложением к Петрову
содержится указание на то, что ранг Петрова выше ранга адресанта, причем в (15) речь может идти, например, о директоре, тогда как в (16) Петров должен быть весьма высокопоставленным лицом (например, президентом Академии наук или министром).
Контекстная обусловленность форм такого типа не является столь же жесткой, как в (9), и здесь нет речи о строгих правилах, действующих однозначно. Если в случае (9) мы можем говорить о норме предписывающей, то выбор сказуемого в (14)–(16) регулируется нормой рекомендующей, хотя, с другой стороны, в определенных жанрах речи она может стать предписывающей (например, существуют принятые формы письменных обращений в высшие инстанции). Примером жесткой ситуативной обусловленности является выбор одной из двух форм приветствия:
(17) Здравствуйте!
(18) Здравия желаю!
Эти формы используются в армии: (17) – между людьми одинакового звания или должности и при обращении старшего по званию (должности) к младшему, (18) – при обращении младшего по званию (должности) к старшему.
Вариантность средств выражения, обусловленная «контекстом ситуации», составляет основную массу языковой вариантности; сюда включается все разнообразие жанрово-стилистической синонимии. Нормы, регулирующие выбор таких вариантов, также являются селективными по природе, но ввиду их специфичности целесообразно отграничить их от норм, описанных выше. Поскольку они ориентированы непосредственно на употребление языка в том смысле, как об этом писал Г. О. Винокур, их можно назвать узусом; понимание узуса как связи формы речи и ситуации не является новым (ср. [Верещагин 1969: 53]). Существует и другое определение узуса – как «первичного употребления», из которого складывается норма [Гавранек 1967: 340]. Принимаемое в настоящей статье понимание узуса отличается от определения его в другой нашей работе, где он понимается как стихийно складывающийся и достаточно распространенный способ употребления языковых форм, регулируемый речевой практикой данного коллектива [Виноградов В. А. 1976: 10]. Этот последний уровень употребления языка в известном смысле противополагается норме и заслуживает особого терминологического обозначения; назовем его «фатис» (от греч. φατίζω, лат. fari ‘говорить’). Сфера фатиса, охватывающая как коллективную, так и индивидуальную речевую практику, шире сферы нормы, поскольку в реальном употреблении встречаются не только правильные, т. е. отвечающие норме и узусу, выражения, но и неправильные; сфера фатиса охватывает, таким образом, и литературный язык, и просторечие.