го центра). Но основной предпосылкой возникновения литературного языка является наличие письменно-художественных образцов, играющих роль национального языкового идеала. Именно благодаря творчеству литературной плеяды Треченто флорентийский диалект, которым пользовались Данте, Петрарка и Боккаччо, выдвинулся в XIV–XV вв. в качестве основы формирования итальянского литературного языка (правда, в его письменной, а еще ýже – беллетристической разновидности) (см. подробнее [Де Мауро 1971]).
Таким образом, за литературными нормами всегда стоит определенная письменно-литературная традиция, служащая отправной точкой кодификации, тогда как диалектные нормы остаются некодифицированными нормами устной речи. Но при всех различиях между литературным языком и диалектом нормы последнего, будучи «антинормой» по отношению к литературному стандарту, остаются все-таки нормами, а не отрицанием категории нормы.
Промежуточное положение между образцовым литературным языком и диалектом занимают локальные варианты литературного языка, которые, характеризуясь всеми внешними свойствами литературного языка, обладают одновременно рядом черт, присущих языку данной территории – прежде всего фонетических (реализация звуков и интонационных моделей), но также грамматических и лексических. Эти локальные модификации образцовой литературной нормы образуют особый тип отклонений от нее, т. е. особый «слабый» вид «антинормы», который вследствие этого точнее было бы назвать топонормой.
3. Социолект и просторечие. Существующая наряду с территориальной социальная дифференциация языка, соотносящаяся с социальными стратами и группами, накладывает свой отпечаток на функционирование литературного языка, на что указывал Л. В. Щерба [1957: 117], отмечая зависимость его стилистической сложности и стабильности от степени дифференциации общества. Складывающиеся в языке «социальные диалекты», или социолекты, соотносятся с классово-сословной или профессиональной структурой общества и могут возникать как на базе диалекта, так и на базе литературного языка. Во втором случае социолект может рассматриваться как специфическая разновидность литературного языка, отличающаяся главным образом лексически, но также грамматически (словообразование, в меньшей мере – синтаксис), а иногда и фонетически. Любой социолект может быть описан как система и норма, но эта норма не совпадает целиком с нормой нейтрального литературного языка, вследствие чего и возможны такие явления, как профессионализмы и жаргонизмы в литературной речи. В какой мере социолектные отклонения от литературной нормы допустимо считать антинормой, зависит от того, насколько близка основа социолекта к литературному языку, ибо в категорию социолекта попадают многообразные идиомы – от специальных языков конкретных наук до воровских арго.
На грани жаргона и разговорной нормы литературного языка находится просторечие, которое в известном смысле можно назвать «городским диалектом». Хотя в истоках своих просторечие имеет социально-диалектные начала, оно функционирует как автономная окололитературная разновидность языка, нормы которой отличаются от литературных отсутствием выработанной категории правильности речи. Просторечие наилучшим образом подходит под категорию антинормы, но даже оно не может рассматриваться как отрицание нормы вообще, поскольку и у людей, пользующихся преимущественно или исключительно просторечием, имеется чувство чужеродного (отрицательного, по Щербе) языкового материала, каковым может быть не только, например, иностранный акцент, но и – в определенных ситуациях – сама литературная речь.
4. Детская речь и билингвизм. Детская речь, при всей ее спонтанности и кажущейся беспорядочности, в действительности является организованной системой, совмещающей в себе диаду S – N. Системность и нормированность детской речи проявляется в наличии универсальных закономерностей формирования звукового и грамматического строя языка: на примере становления фонологической системы эти закономерности были вскрыты Р. Якобсоном, сформулировавшим известный принцип первичного треугольника [Jakobson 1968]. Нормой детской речи является сама усвоенная система, и эта норма представляет собой неосознанную гипотезу о системе и норме языка взрослых, к которому ребенок постепенно приближается. Ошибки детской речи можно, конечно, отнести к категории антинормы, если исходить из нормы литературного языка, но эти ошибки мотивированы системными аналогиями и сами образуют своеобразную «нормосистему».
Аналогичная картина, как было сказано выше, наблюдается в условиях смешанного билингвизма, возникающего при изучении второго языка. Ошибки, квалифицируемые как иностранный акцент и обусловленные интерференцией, не являются хаотическим конгломератом отклонений от нормы изучаемого языка, иначе сознательное методическое вмешательство в процессе изучения иностранного языка было бы невозможным и ненужным. Ошибки такого рода, безусловно, входят в разряд антинормы, но они не только в сущности своей не являются отрицанием нормы вообще, но образуют особую норму смешанного билингвизма, возникающую в результате сложного взаимодействия (наложения) систем и норм родного и изучаемого языков.
5. Норма и патология. Особый тип нарушения норм представляют разнообразные виды расстройства речи, объединяемые понятием афазии. Еще в 1945 г. Л. В. Щерба, называвший речь афатиков особым типом языка и диалектом, отмечал необходимость изучения ее как системы в сопоставлении с нормальной речью с целью выявления причин ошибок и тем самым отыскания средств их устранения [Щерба 1958: 12]. Первой попыткой лингвистического анализа афазии была известная работа Р. Якобсона 1942 г., переизданная спустя четверть века, в которой он установил факт зеркального соответствия между процессом распада фонологической системы (и, соответственно, нормы) при афазии и процессом приобретения ее ребенком [Jakobson 1968: 60]; этот вывод можно распространить и на другие уровни языка, материал которых был рассмотрен с точки зрения лингвистической афазиологии Вяч. Вс. Ивановым [1962]. Следовательно, в той мере, в какой понятия системы и нормы приложимы к детской речи, они приложимы и к речи афатиков, демонстрирующей своеобразную антинорму. Более того, «явления афазии часто можно рассматривать не столько как отступление от нормы, сколько как продолжение и доведение до крайности тенденций, заложенных в нормальной речи» [Там же: 89].
6. Норма и поэтика. Совершенно своеобразные отклонения от нормы наблюдаются в поэтической речи, весь образный строй которой как бы надстраивается над нейтральным литературным стилем, питаясь его техникой выражения и одновременно обогащая его новыми выразительными средствами. «Только в поэзии язык раскрывает все свои возможности, – писал М. М. Бахтин, – ибо требования к нему здесь максимальные… Но, будучи столь требовательной к языку, поэзия тем не менее преодолевает его как язык, как лингвистическую определенность» [Бахтин 1975: 46]. Не будет преувеличением назвать поэтическую речь антинормой в сравнении с нормой обиходного литературного языка, но это антинорма не отрицающая, а созидающая: благодаря ей над гладким фоном языковых явлений, характеризующих известный социальный коллектив, возвышаются эстетические нормы, обусловливающие систему словесного отбора при некоторой «установке на выражение» [Виноградов В. В. 1976: 373]. Специфика поэтической речи проявляется прежде всего в семантике, но важную роль играют также словообразование и синтаксис. Поэтические нормы могут надстраиваться и над диалектом (народное устно-поэтическое творчество), и над литературным языком (творчество великих художников слова). Существо этих норм состоит в том, что они, «разрушая установившееся в литературном сознании ощущение лексем, содействуют выработке новых норм “лингвистического вкуса”» [Там же: 376], а также в том, что они никогда не квалифицируются как ошибки.
Норма: внешняя градация. Рассмотрение различных форм и способов существования языка убеждает в многообразии внешних проявлений того, что может быть названо общим термином «норма» и что в сравнении с нормой кодифицированного литературного языка (эпинормой) может определяться как своего рода «антинорма». В соответствии с различным углом зрения понятие нормы могло бы члениться на следующие разновидности:
квазинорма – соотносится с идиолектом;
дианорма – соотносится с диалектом;
топонорма – свойственна локальному варианту литературного языка;
стратонорма – норма социолекта;
паранорма – соотносится с просторечием;
субнорма – характеризует детскую речь;
абнорма – характерна для патологических расстройств речи;
метанорма – поэтическая норма «языкового вкуса».
Ни одна из этих аллонорм не совпадает с собственно литературной нормой – образцовой («столичной») нормой нейтральной литературной речи (эпинормой); одни типы нормы весьма от нее далеки, другие в большей или меньшей степени с ней соприкасаются или пересекаются. В большинстве этих случаев отклонения от условного стандарта расцениваются как ошибки и, следовательно, подлежат лингвометодическому учету. Но во всех случаях любые отклонения от нормы N не становятся антинормой в смысле полного отрицания нормативности, а лишь свидетельствуют об актуализации иных аллонорм, отличных от стандарта, который принимается за точку отсчета. Это означает, что любые ошибки и отклонения от стандартной нормы могут быть поняты и адекватно описаны только при условии их последовательного системного семиологического анализа.
Залогом успешного программирования и осуществления процесса обучения языку является содружество лингвистики и методики. Смысл изучения языка, и в первую очередь родного, состоит не только в усвоении его системы и нормы, реализующейся в структуре, норме и узусе, но также в развитии живого языкового сознания, позволяющего критически оценивать всевозможные речевые произведения, представляемые фатисом, и в этом школа и наука идут рука об руку. «Если задачей школы является передача традиции и воспитание вкуса, то задачей практического языкознания остается отыскание нормы, освященной gratioso lumine rationis» [Мильорини 1971: 336].