Вообще надо заметить, что в типологии и истории категории числа внимание исследователей сосредоточено обычно на том компоненте категориальной семантики, который так или иначе соотносится с представлением о множественности, и это понятно, поскольку именно этот компонент считается маркированным членом базисной категориальной оппозиции, а перипетии категориальной эволюции связываются прежде всего с мутациями маркированного члена (ср. обсуждение типов категориальных изменений у В. Барнета [Barnet 1966: 201–203]). Необходимо подчеркнуть, что значение множественности невозможно исключить из числа категориальных значений, как могло бы следовать из приведенного выше слишком жесткого определения А. В. Исаченко. Выдвижение признака расчлененности в качестве доминантного не устраняет признака множественности, точно так же как формула «собирательность → множественность» не означает, что доминантное значение собирательности (нерасчлененности) исключает значение множественности – не случайно в египетских текстах (в частности, классического периода) собирательные существительные писались с детерминативом мн. числа [Коростовцев 1963: 123]. «Множественность», представая как многосоставность, является фоновым категориальным значением и для «собирательности», и для «расчлененности», что позволяет объединить два данных контрастирующих признака в один более общий категориальный гиперпризнак «включенность в совокупность», так что типология и эволюция рассматриваемой категории будут представляться как варьирование (в пространстве и времени) единого гиперпризнака, приводящее к доминации (на разных этапах или в разных типовых состояниях категории) то одной, то другой характеристики множественности (совокупности).
При таком подходе к категории числа особенно важной становится соответствующая квалификация категориальных значений, соотносимых с сингулярностью. На это обычно обращается меньше внимания, а между тем совершенно очевидно, что каждая категориальная семантическая оппозиция, характеризуемая специфичностью маркированного члена, придает особый смысл немаркированному члену. В историко-типологическом плане это было глубоко осмыслено еще 40 лет назад А. А. Холодовичем, выдвинувшим понятие сдвига доминанты как центрального механизма категориальных мутаций. «Вполне допустимо, – писал он, – что в отношении рука/руки доминирующий признак может переместиться… И этот сдвиг должен, очевидно, вызвать и переосмысление как каждого члена в отдельности, так и всего отношения в целом» [Холодович 1979: 183]. Коррелятом грамматической множественности («мн. число» в узком смысле) является «единичность» («ед. число» в узком смысле). Но коррелятом «расчлененности» является уже не единичность, а «цельность», коррелятом «собирательности» – «выделенность» («индивидуальность», «отдельность»).
Каждая субкатегория как в сфере «сингулярности», так и в сфере «плюральности» определяется не единственным значением, а серией значений, иерархически организованных. Так, субкатегория собирательности формируется значениями «многосоставность» (частный случай – «парность», «тройственность»), «нерасчлененность», а также, видимо, «дробность» (последний признак выделен для собирательных имен Б. А. Серебренниковым [1974: 167]). Все эти значения реализуются в рамках гиперпризнака «включенность в совокупность» и служат характеристиками этой совокупности, как и значения, формирующие субкатегорию грамматического плюралиса, но при этом семантический объем мн. числа расширяется вследствие варьирования грамматического значения в сочетании с разными лексическими значениями [Соболева 1979: 60–61]. Гиперпризнак, характеризующий противоположный компонент категориальной семантики, можно определить как «невключенность в совокупность»; в рамках этого признака также реализуется целая серия категориальных значений: «единичность», «цельность», «выделенность», «элементарность» («односоставность»), «отдельность».
Категориальная мутация, определяемая формулой «собирательность → множественность», осуществляется с опорой на признак многосоставности, осмысляемой как абстрактное множество, а соответствующее изменение в сфере сингуляриса, которое можно описать формулой «выделенность → единичность», осуществляется с опорой на признак элементарности (индивидуальности). Типологическая реконструкция этой категории может быть продолжена, и в результате мы придем к некоторой синкретической, нейтральной в числовом отношении протокатегории «обобщенность», имеющей два контекстно различаемых значения – «обобщенно-индивидуальное» и «обобщенно-совокупное»; последнее через значение «нерасчлененность» дает начало «собирательности», тогда как первое через значение «конкретность» («определенность») преобразуется в «выделенность». Между семантическими компонентами категории «обобщенность» могли, по-видимому, существовать отношения «род/вид» и «часть/целое» (А. А. Холодович склонялся к последнему), но в обоих случаях наличествовал гиперпризнак «включенность» – то ли в класс, то ли в целое, и этим может объясняться дальнейшее развитие гиперпризнака в значение «включенность в совокупность». Холодович ссылался на японский язык, где категория числа еще не сформировалась и где «единица и множество если и имеют место, то присутствуют на заднем плане», а доминантой категории является «единство целого и части» [Холодович 1979: 185]. В этом языке рассматриваемая категория близка к состоянию, обозначенному как нейтральное (синкретическое).
Наличие категории обобщенности в составе категории числа – не такая уж редкость, но многие языки, имеющие ее, демонстрируют более сложную категориальную структуру. Так, в языках со счетными классификаторами, согласно интерпретации Дж. Гринберга, существительное само по себе, вне нумеративного контекста, выражает, скорее, собирательность и функция классификатора состоит в том, чтобы индивидуализировать денотат и тем самым сделать его доступным пересчету [Greenberg 1974b: 30]. По-видимому, точнее будет назвать исходный категориальный статус существительных в этих языках «обобщенным» с собирательностью в качестве вторичного (потенциального) значения, и тогда деривационная цепочка узловых категориальных значений предстанет в этих языках в следующем виде: «обобщенность → выделенность → расчлененность», ср. в китайском: чжоуцзы ‘стол’ → *-чжан чжоуцзы ‘стол (как индивидуальный предмет с плоской поверхностью, чжан – классификатор)’ → сычжан чжоуцзы ‘четыре стола’ (сы ‘четыре’).
Еще более сложная картина представлена, по-видимому, в языке сонгай (Республика Мали), где существительные обладают двумя числовыми парадигмами – так называемой определенной и неопределенной. Неопределенная форма ед. ч. выражает, как можно думать, обобщенность (и потенциальную, или скрытую, собирательность), реализующуюся в значениях обобщенно-индивидуальном (ср.: ay па haw dey ‘я купил корову’, haw ‘корова’, неопр. ед. ч.) и обобщенно-совокупном (ср.: ay kа kа haw dey, тта haw si ‘я пришел купить корову, но коров нет’, где первое haw – обобщенно-индивидуальное, второе – обобщенно-совокупное). Форме haw соответствует неопределенная же плюральная форма hawyan, которая может трактоваться как эксплицитно собирательная с доминирующим значением «многосоставность»; иначе говоря, haw/hawyan образуют оппозицию по признаку «выраженная многосоставность/невыраженная многосоставность» при общем для них признаке «нерасчлененность». Наряду с этими формами имеются еще две: определенное ед. ч. – hawo, определенное мн. ч. – hawey, ср.: ay hawo ‘моя корова’ – ay hawey ‘мои коровы’. Оппозиция hawo/haw, базирующаяся на признаке «определенность/неопределенность», имеет в качестве вторичного основания противопоставления признак «выделенность/невыделенность»; оппозиция hawey/hawyan могла бы тогда трактоваться как отношение, покоящееся на первичном признаке «определенность/неопределенность» и вторичном – «расчлененность/нерасчлененность» или, может быть, «выраженная расчлененность/невыраженная расчлененность», и тогда в оппозиции hawo/hawey можно видеть зарождающееся грамматическое противопоставление, основанное на признаке «единичность/множественность».
Эта система, однако, отличается неустойчивостью, нежесткостью указанных семантических оппозиций. А. Прост [Prost 1956: 51–54] отмечает редкость неопределенных плюральных форм на -уап, что объясняется двойственной природой соответствующих сингулярных форм, способных передавать как «отдельность», так и «совокупность». Кроме того, определенные сингулярные формы типа hawo также иногда передают обобщенное или собирательное значение, которое может переноситься и на соответствующие плюральные формы на -еу. Все это говорит о том, что категория числа в сонгай находится в процессе перехода от одного типового состояния в другое. Доминирующим значением в сфере плюралиса остается «собирательность» («многосоставность»), причем это значение господствует в субкатегории неопределенности. Подтверждением сказанного служат не только конструкции типа haw ggu ‘пять коров’, haw bobo ‘много коров’, где в контексте «множественности» представлена неопределенная немаркированная форма («обобщенно-совокупная») в отличие, однако, от конструкций типа hawey wey ‘эти коровы’ (с двойной маркировкой определенности – суффиксальной и местоименной), но и такие на первый взгляд парадоксальные словоформы, как nyangoyan (букв. ‘матери’), в которых к определенной сингулярной форме присоединяется неопределенный плюральный показатель -уап, передающий здесь в чистейшем виде значение собирательности и многосоставности, ср.: а kоу nyangoyan do ‘он отправился к семье матери’ (приблизительной семантико-типологической параллелью может служить англ. he went to the Smiths ‘он пошел к Смитам’). Форма nyangoyan примечательна еще в одном отношении: поскольку имя не может быть одновременно определенным и неопределенным, ясно, что по крайней мере одно из этих значений должно быть здесь погашено. С очевидностью это можно сказать о значении показателя