Пафос концепции Б. Малиновского созвучен гумбольдтовской идее «народного духа», но подчеркнутый функционализм его подхода призван исключить всякий налет романтического мистицизма, равно как и навязчивый психологизм X. Штейнталя и В. Вундта, поставив во главу угла социальный (этнический) прагматизм. Нелишне отметить, что с идеей вычленения особой генетической семантики перекликается идея двух семантик, высказанная В. И. Абаевым: «Существуют две семантики: семантика изолированных, технических значений – техническая семантика – и семантика генезиса и взаимосвязи значений – идеологическая семантика» [Абаев 1934: 34]. Определения «техническая» и «идеологическая» вызывают сейчас превратные коннотации, автор же вкладывал в них примерно тот смысл, который заключен в гумбольдтовском различении значения и внутренней формы (ср. тонкий анализ этого понятия у Г. Г. Шпета, который, кстати, показал, что из рассмотрения языка как средства вытекает описание его как техники [Шпет 1927: 83–84]). В. И. Абаев видел в образовании грамматических категорий иллюстрацию процесса технизации, т. е. затемнения идеосемантики, замечая, в частности, по поводу судьбы грамматических именных классификаций (в том числе рода): «…разве не является она ярчайшей, бесподобной иллюстрацией перехода от языка-идеологии к языку-технике?» [Абаев 1936: 7].
Нетрудно заметить, что генетическая семантика, как и идеосемантика, – это то направление исследования, которое в духе нынешнего времени можно назвать историко-типологической этносемантикой, лежащей на пересечении исторической контенсивной типологии и этнолингвистики в ее широком понимании как изучения разнообразных и разноаспектных отношений между языком и этнической духовной культурой (см. анализ содержания этнолингвистики у Н. И. Толстого [1982]). Прямым историческим, а отчасти и теоретическим предшественником этого направления была Völkerpsychologie X. Штейнталя, М. Лацаруса, В. Вундта, которая под пером Г. Г. Шпета обрела облик этнической психологии, изучающей «значения второго порядка» – именно те значения, в которых проявляется пресловутый «дух народа», предстающий теперь как духовный уклад, т. е. некий тип коллективного мировосприятия и, если можно так выразиться, стиль мироприятия, см. [Шпет 1927а: 130–136]. Духовный уклад находит выражение в языке, мифах, обрядах и т. п., и если рассматривать все их как некоторые тексты, то «значения второго порядка» (πάρεργον, по Шпету) будут тем общим, что надстраивается над «значениями первого порядка» (ἔργον, т. е. собственно значения конкретных «высказываний»). Примечательно, что в понимании Шпета этническая психология является типологической наукой [Шпет 1927а: 145].
Именно выход исследования за строго генетические рамки в типологию с последующим формированием единого генетико-типологического подхода является самой знаменательной чертой истории изучения индоевропейского рода, которая стала частным проявлением общей тенденции в лингвистике второй половины XX в. Эта тенденция состоит в типологизации традиционной компаративистики, с одной стороны, и диахронизации традиционной типологии – с другой. Сама по себе идея диахронизации типологии, конечно, не новинка нашего века: еще А. Смит в своем новаторском труде (см. выше) конкретно ставил вопрос об историческом изменении языка от одного типа к другому, хотя и не пользовался этими выражениями, а идеи А. Шлейхера о трех типологических стадиях в развитии индоевропейского языка давно стали хрестоматийными. И тем не менее только в наше время можно говорить о формировании действительно нового подхода, в котором соединяются сравнительно-исторический и типологический (см. об этом [Гамкрелидзе 1977; Виноградов 1982]). Параллельно с этой тенденцией все большую значимость приобретает другая, тесно с ней связанная, – выделение собственно исторической типологии как особого подраздела общей типологии.
Приведенный выше обзор проблемы рода, по необходимости беглый и фрагментарный, ни в коей мере не претендует на то, чтобы служить сколько-нибудь подробной «историей вопроса», – на примере книги Г. Ройена мы видим, что для этого нужны многие сотни страниц. Единственной целью этого обзора было показать, что изучение истории конкретной грамматической категории естественно приводит, с одной стороны, к общетеоретическим аспектам грамматики (например, у В. фон Гумбольдта), с другой – к грамматической типологии в двух ее аспектах – синхроническом и диахроническом. Л. Ельмслев считает, что это направление исследования ведет свое начало от труда Г. Биндзайля (1838 г.), чей вклад в типологию рода и одушевленности – неодушевленности был так значителен, что Мейе, по существу, пришлось начинать оттуда, где остановился Биндзайль [Ельмслев 1972: 125, 127).
Типологический подход в подобных случаях имеет двоякую ценность. Во-первых, он позволяет дать «горизонтальную» проекцию исследуемой категории, благодаря чему может не только проясниться ее «устройство», но и появиться возможность отнести ее к некоторому более общему категориальному типу, по отношению к которому данная категория будет определяться как один из его аллотипов. Такой путь категориальной типологизации есть проявление отмеченной Ю. С. Степановым тенденции в современной лингвистике, которую он называет «укрупнением грамматики» [Степанов 1975: 18 и сл.]. Во-вторых, описываемый подход позволяет дать «вертикальную» проекцию исследуемой категории, в результате чего может оказаться, что данная категория образует одно из состояний категориального типа во времени, соотнесенное с другими категориями как иными состояниями. Именно здесь мы вступаем в область исторической типологии. Подобно тому как в лингвогеографии «некоторые пространственные соотношения можно переосмыслить как временны́е» [Иванов, Топоров 1966: 16], в типологии нередко можно наблюдать, «что синхронная типологическая классификация является просто срезом диахронического цикла, в котором разные языки застигнуты на разных стадиях их развития» [Ли, Томпсон 1982: 230].
Это положение нельзя понимать как констатацию обязательного свойства всякой синхронно-типологической модели. Напротив, именно возможность ее диахронической интерпретации служит одним из главных доводов ее удачности. В качестве примера диахронически «прочитываемой» синхронической типологии можно привести, скажем, акцентологическую типологию P. O. Якобсона [Jakobson 1931] или А. Мартине [Martinet 1968]; известно, например, что монотонический тип развивается из политонического, фиксированное ударение – из свободного и т. п. Аналогичный пример – контенсивно-синтаксическая типология, разрабатываемая Г. А. Климовым [1977; 1983]. В связи с этими примерами возникает, однако, вопрос о содержании и задачах исторической типологии.
В представлении Дж. Гринберга, диахронизируема любая эмпирически обоснованная синхроническая типология, содержащая все логически возможные классы: для этого необходимо представить каждый тип (класс) как состояние и рассмотреть все возможные процессы, переводящие или не переводящие одно состояние в другое [Greenberg 1978: 67 ff.]. Достоинство такой модели («состояние – процесс») состоит в ее всеохватывающем характере и простоте. Она вводит в сферу исторической (точнее – диахронической) типологии все факты изменения – от самых элементарных (например, назализация гласных в соседстве с носовыми согласными) до самых общих (например, трансформация синтетического типа в аналитический). Ее объектами оказываются и отдельные звуки, и грамматические категории, и обобщенные языковые типы.
Но именно эта одноплоскостность и является недостатком данной модели: онтологически более эффективным представляется предварительное определение иерархии типологизируемых явлений и затем иерархическое построение самой исторической типологии. Это означает, что эволюция целостных языковых типов имеет для исторической типологии заведомо больший вес, чем изменения отдельных структурных черт, характеризующих эти типы либо задающих иную типологию. Из этого, в свою очередь, следует, что объяснительная сила любой типологии зависит от того, как понимается языковой тип. Не углубляясь в этот важный и интересный вопрос, сошлемся на мнение В. Н. Ярцевой, которое едва ли можно оспаривать: в самом общем плане «языковой тип представляет собой определенную форму организации понятийного содержания языка» [Ярцева 1980: 43], причем в само определение языкового типа целесообразно вводить принцип иерархии, выделяя, так сказать, типообразующие и варьирующие признаки с указанием доминирующих и имплицируемых (опыт последовательного проведения этих принципов применительно к грамматике родственных языков см. [Мельников, Охотина 1974]).
Из сказанного отнюдь не следует, что в исторической типологии нет места изучению отдельных структурных характеристик, а тем более грамматических категорий. Во-первых, в некоторых подсистемах языка могут складываться автономные типологические тенденции, не выводимые (по крайней мере, явным образом) из контенсивных языковых типов, а тем самым относящиеся к варьирующим характеристикам этих типов. Таковы чисто формальные частные типологии (фонологическая и некоторые синтаксические, связанные с линейным порядком единиц). Во-вторых, возможны случаи, когда включение той или иной категории в импликационную структуру определенного языкового типа требует предварительного рассмотрения ее в плане частной типологии. Наконец, в-третьих, само определение языкового типа, и особенно представление его изменяемости во времени, может потребовать предварительной частной типологизации его категориальных составляющих.
Таким образом, в типологии вообще и в исторической типологии в частности полезно разграничивать два аспекта: голотипический, ориентированный на целостные языковые типы (греч. ὅλος ‘целый’, ср. англ. whole-system typology), и меротипический, ориентированный на частные типы в языковой системе (греч. μέρος ‘часть’). При этом важно не терять перспективы типологизации и не принимать меротипы за голотипы; поэтому, встречая, например, выражение «политонические языки», мы отдаем себе отчет в том, что здесь речь идет на самом деле не о типе языка, а лишь о типе его акцентологической подсистемы (т. е. меротипе), и голотипическое употребление этого выражения должно пониматься лишь как условность, метонимия. Возможно, в определенных случаях окажется полезным отграничить типологию диахронических изменений, рассыпанных по языкам мира, от диахронии самих языковых типов. С этой целью можно было бы в первом случае говорить о диахронической типологии в узком смысле как ориентированной на выявление диахронических констант (в виде универсалий и фреквенталий), а во втором случае – об исторической типологии в первом и основном значении этого термина.