врач – лечить: здесь на самом деле естественнее видеть не выводимость первого из второго, а сводимость одного из компонентов значения ‘врач’ к значению ‘лечить’. Таким образом, намечается градация типов лексической сопряженности, каждый из которых связан с последующим отношением включения, т. е. образует импликативную диаду, в которой наличие правого члена предполагает наличие левого: (сводимость) ⇒ (выводимость) ⇒ (производность); двойной стрелкой обозначено отношение включения, чтобы отличить его от перехода (изменения), обозначаемого простой стрелкой (если в приведенной цепочке придать стрелкам обратную направленность, получим отношение импликации, или предсказуемости). Все три вида лексической сопряженности характеризуют морфологически производное и производящее слова: при формальной выраженности деривации предполагается ее «прочитываемость» как вправо (выводимость), так и влево (сводимость)102.
Это общее свойство характеризует производность в ее обычном, «нормальном» проявлении. Вместе с тем возможно нарушение данного принципа двунаправленной «прочитываемости» деривации вследствие того, что, во-первых, лексическое значение производного не является простым сложением смыслов, а, во-вторых, деривационная картина может затемняться с течением времени. Например, слова груз и грузило обнаруживают несомненную лексическую и формальную (деривативную) сопряженность, однако между ними отсутствует отношение непосредственной выводимости и можно говорить лишь о частичной сводимости значения грузило к значению груз. Объясняется это тем, что образования на -ло несут на себе отчетливую печать таксономической категории «инструмент, орудие, приспособление» и предполагают в качестве своего непосредственного ономасиологического базиса глагол (ср.: точить – точило, покрывать – покрывало), см. [Русская грамматика 1980: 149–150], а в рассматриваемом примере такой глагол лишь подразумевается (*грýзить в смысле ‘погружать в воду с помощью специального груза’). Аналогичная картина наблюдается в паре зуб → *зубить → зубило, где действительно была бы сквозная «прочитываемость» в обе стороны. Указанное в «Русской грамматике» словообразовательное отношение погрузить – грузило, не являющееся в плане мотивации ни исходным, ни непосредственным (см. об этих признаках мотивации [Улуханов 1977: 34, 42–43]), представляет собой лишь сублимацию отсутствующего отношения *грузитъ – грузило.
Классификативность на фоне полисемии
Деривация любого вида выступает по отношению к лексике языка как один из системообразующих факторов – хотя бы потому, что ее результатом является группировка лексических единиц в некоторые внутренне упорядоченные совокупности, имеющие также определенную внешнюю (межгрупповую) упорядоченность. При «внешней» деривации получаются классы лексически сопряженных слов, именуемые словообразовательными гнездами, которые могут отличаться значительным лексемным наполнением и весьма разветвленной иерархической структурой (глубокий анализ русских словообразовательных гнезд как целостных единиц содержится, например, в работах E. Л. Гинзбурга, ср. [Гинзбург 1973]). Формирование словообразовательных гнезд происходит под знаком изонимии, т. е. лексического разветвления на базе одного и того же корня с четким разграничением производных слов и первообразного слова, служащего своего рода «товарным знаком» гнезда.
При «внутренней» деривации также формируются совокупности единиц плана содержания, но эти единицы – не самостоятельные слова, а «диалексы», или лексико-семантические варианты слова в том смысле этого термина, который вкладывал в него А. И. Смирницкий [1956: 156–157]. Внутренняя деривация протекает под знаком таутонимии, т. е. семантического разветвления в пределах одной и той же лексемы, и имеет своим результатом формирование полисемии; предельная форма, в которую может перерасти таутонимия, – это омонимия. Совокупность лексико-семантических вариантов можно назвать семантическим гнездом лексемы. Семантические гнезда языка вступают в сложные перекрестные отношения со словообразовательными гнездами, поскольку любой лексико-семантический вариант может стать исходным, первообразным членом деривационной парадигмы (см. типологию таких гнезд в работе [Гинзбург 1979: 27–29]). Тем самым образуются более крупные объединения, которые уместно называть лексическими гнездами, но понимая их, быть может, не так предельно широко, как Е. Л. Гинзбург, определяющий лексическое гнездо как «совокупность лексических единиц, объединяемых лексическими отношениями, в том числе и словообразовательными» [Там же: 39]. По-видимому, есть смысл отграничить лексические объединения, базирующиеся на описанном выше отношении сопряженности, от прочих группировок (синонимические и антонимические ряды, ассоциативные поля и т. п.), противопоставляя лексические гнезда лексическим семействам как группировке более высокого порядка. Центр лексического гнезда как микросистемы словаря языка образуют словообразовательные гнезда, сочлененные в одном семантическом гнезде, а на периферии располагаются менее упорядоченные пучки лексем, связанные отношением сводимости (ср. в связи с изложенным соображения Э. Агриколы о различении трех лексикографических уровней описания: микро-, медио- и макроструктуры в лексиконе [Агрикола 1984: 73]).
Структура самого семантического гнезда также с давних пор служит объектом внимания исследователей. Проблема здесь сводится к разграничению главных и частных (первичных и вторичных) значений, или лексико-семантических вариантов. Такое разграничение далеко не всегда извлекаемо непосредственно из толковых словарей, строящихся по возможности на этимологическом принципе. Как справедливо отметил Е. Курилович, если у некоторого слова имеются, скажем, два значения (I → II), то «этимология дает нам, конечно, только хронологическую последовательность I и II, не решая проблемы синхронической иерархии» [Курилович 1962: 245]. Необязательность совпадения этимологической и синхронической иерархии в структуре семантического гнезда объясняется общим свойством вторичной номинации, которой, по существу, и является «внутренняя» деривация: «Исторически вторичное значение может оказаться основным или вообще единственным» [Телия 1977: 140].
Для определения главного значения Е. Курилович предлагал критерий контекстной зависимости: главное значение не определяется контекстом, тогда как вторичные (частные) значения «к семантическим элементам главного значения прибавляют еще и элементы контекста» [Курилович 1962: 246]. Курилович разъясняет, как следует понимать влияние контекста: это означает, что некоторое слово C1, выступая в частном контексте как конкретный вариант C11, совпадает по значению с другим словом C2 (или с оборотом), так что C11, представляя C1 во вторичной функции (значении), совпадает с ним формально, а семантически – с C2(C1 → C11 ← C2) [Там же: 241]103.
Таким образом, вторичное значение предстает как сочетаемостное значение, наслаивающееся на основное, т. е. лексическое (по Апресяну). В этой интерпретации есть, однако, излишняя механистичность. Д. Н. Шмелев убедительно показал, что значениям многозначного слова свойственна диффузность, вследствие чего не следует «искать “общее значение”, которое рассматривалось бы как семантический инвариант или как некоторое неизменное смысловое ядро, сохраняющееся при употреблении слова в разных значениях» [Шмелев 1973: 76]. Приведенная выше формула (Ф1) призвана была отразить диффузность полисемии, семную изменчивость от варианта к варианту (при этом автор отдает себе полный отчет в условности и некатегоричности такого представления). Принцип контекстуальной аддитивности вторичных значений, выдвигаемый Куриловичем, заставляет думать, что семантическое гнездо (полисемия) всегда имеет радиальную структуру, в то время как часто встречается цепочечная структура, как, кстати, и в нашем примере со словом горсть (о радиальных и цепочечных структурах полисемии см. [Пизани 1956: 149; Апресян 1974: 182]).
Применяя критерий Куриловича, мы без труда определим вторичность горсть3 по отношению к горсть2, но как быть с отношением горсть2 – горсть1 и горсть3 – горсть1, остается неясным. Неприменимость формулы «вторичное значение = главное значение + контекстуальный компонент» позволяет полагать, что иерархизация структуры семантического гнезда может проводиться на структурных же основаниях. В частности, можно было бы считать главным (или стержневым) то значение, которое выполняет в структуре многозначного слова функцию «несущей конструкции», или, иначе говоря, выполняет структурообразующую функцию. Продолжая обыгрывать наш пример, мы можем сказать, что в семантической структуре слова горсть стержневым лексико-семантическим вариантом должен быть признан вариант горсть2, так как именно он обеспечивает целостность структуры. Если изъять этот вариант, оставшиеся два значения окажутся почти не связанными – между крайними членами этой деривационной цепочки возникает уже отношение омонимии. В словах с более сложной семантической структурой могут, по-видимому, выделяться несколько стержневых значений, образующих конструктивный центр гнезда; отношения между ними формируют ядерную структуру полисемии104. Нелишне вспомнить в этой связи слова А. И. Смирницкого, сказанные еще 30 лет назад;
Можно допустить, что «лексико-семантический стержень» слова не обязательно является чем-то абсолютно монолитным: он может состоять из нескольких тесно между собой связанных значений, представлять собой как бы не простой «стержень», а «связку» (хотелось бы сказать «пучок», если бы это слово не было вконец дискредитировано Марром) [Смирницкий 1954: 23–24].