Это становится особенно ясным на фоне другого высказывания, взятого из замечательной миниатюры Р. И. Аванесова «Некоторые проявления фонемы
Возвращаясь к упомянутой в начале этого очерка неединственности фонологических решений, можно поставить вопрос о ее источниках. По-видимому, надо принимать в расчет по крайней мере три фактора:
1) Более общее лингвофилософское предпочтение субстанционального vs. структурного образа мысли.
2) Понимание фонологической системы преимущественно как автономной vs. неавтономной.
3) Симметричность разных признаковых импликаций в языке (возможность симметричных альтернативных склеек признаков).
В последнем случае исследователь оказывается перед выбором одного из альтернативных решений, и критерием выбора для фонологически мыслящего лингвиста становится системная целесообразность и структурное согласие. Не последнюю роль в выборе того или иного решения играет степень его изящности, и в связи с этим уместно привести слова А. Пуанкаре:
Что, в самом деле, вызывает у нас чувство изящного в каком-нибудь решении или доказательстве? Гармония отдельных частей, их симметрия, их счастливое равновесие, – одним словом, все то, что вносит туда порядок, все то, что сообщает этим частям единство, то, что позволяет нам ясно их различать и понимать целое в одно время с деталями [Пуанкаре 1990: 385].
Иллюстрацией этих слов может служить смелое решение Л. Л. Касаткиным вопроса, с сомнением поставленного М. В. Пановым еще тридцать лет назад [Панов 1967: 118]. В русском языке в подклассе аффрикат представлены три различительных признака – аффрикатность, дентальность – небность (а для этого подкласса фактически дентальность – недентальность), твердость – мягкость, допускающие двоякое решение на основе двух симметричных склеек РП:
I. [+аффрикатность & +дентальностъ] → [+твердость]
[+аффрикатность & –дентальность] → [–твердость]
II. [+аффрикатность & +твердость] → [+дентальность]
[+аффрикатность & –твердость] → [–дентальность]
С логической точки зрения эти решения совершенно эквивалентны, однако с фонологической точки зрения они существенно различны; в решении I категория твердости – мягкости оказывается неразличительной, интегральной, а в решении II она трактуется как самостоятельная, дифференциальная, а дентальность – небность – как признак интегральный, выводимый из склейки модального и тембрового признаков.
«Решающим в определении того, какой из этих признаков – ДП, а какой – ИП, служит вес соответствующих корреляций в системе фонем», – заключает Л. Л. Касаткин, принимая второе решение и трактуя оппозицию <ц> : <ч> как тембровую корреляцию! [Касаткин и др. 1995: 98]. В результате вне корреляции по твердости – мягкости остается единственная, во многом ущербная фонема
Аванесов 1974 – Аванесов Р. И. Русская литературная и диалектная фонетика. М., 1974.
Вейль 1989 – Вейль Г. Математическое мышление. М., 1989.
Гейзенберг 1987 – Гейзенберг В. Шаги за горизонт. М., 1987.
Касаткин 1989 – Касаткин Л. Л. Фонетика // Касаткин Л. Л., Крысин Л. П., Львов М. Р., Терехова Т. Г. Русский язык. 4.1. М., 1989.
Касаткин и др. 1995 – Касаткин Л. Л., Клобуков Е. В., Лекант П. А. Краткий справочник по современному русскому языку. М., 1995.
Панов 1967 – Панов М. В. Русская фонетика. М., 1967.
Плоткин 1993 – Плоткин В. Я. Фонологические кванты. Новосибирск, 1993.
Пуанкаре 1990 – Пуанкаре А. О науке. М., 1990.
Реформатский 1967 – Реформатский А. А. Введение в языковедение. М., 1967.
Трубецкой 1960 – Трубецкой Н. С. Основы фонологии. М., 1960.
Chao 1957 – Chao Yuen Ren. The non-uniqueness of phonemic solutions of phonetic systems // Joos M. (ed.). Readings in linguistics. New York, 1957.
Классификативные типы в движении107
Bintu byonso bidi bya mvidi, mvidi mukulu wafukile…
‘Вещи все суть у разума, разум первоначальный их сотворил…’
Первая строчка этой пословицы народа луба [Kabuta 1997: 82] отражает типичное для языков банту сквозное согласование по классу, выраженное морфологической аллитерацией префикса bi/by- (8-й класс, означающий вещную множественность). Наличие многосоставной системы грамматикализованных, эксплицитно выраженных именных классов определяет лицо бантуской именной грамматики, равно как ряда других языковых групп, и дает основание говорить о классемном строе этих языков, если позволительно назвать так строевой тип языка, предшествующий в эволюционно ориентированной типологии Г. А. Климова активному типу [Климов 1983: 87].
Когнитивной основой подобной классификации является этнокультурная категоризация мира, причем, как можно полагать, группировка имен по классам была иконической в своих истоках; во всяком случае, она выглядит в целом гораздо менее условной и символической, нежели распределение существительных по родам в индоевропейских языках. Если принять все существительные за классификативное пространство, то можно говорить о разных масштабах его категоризации.
В целом дробность классификации ведет к увеличению семантического единообразия (изосемии) каждого именного класса, однако в современных классоразличающих языках именные классы, за исключением единичных (например, класса людей в банту), характеризуются семантической гетерогенностью. Поэтому полезной количественной мерой при описании и сравнении классов может служить их семантическая плотность, определяемая через инвариантное значение класса.
Необходимо заметить, что проблема инвариантного значения применительно к именным классам рассматриваемых языков весьма актуальна. В бантуистике утвердилась введенная К. Майнхофом семантическая номенклатура классов на основе общего значения ядерной группы лексем, т. е., по существу, исследователи исходят из некоторого прототипического значения, формирующего ортосемическое ядро именного класса. Вокруг ядра может складываться диасемическая периферия, по мощности не уступающая ядру и состоящая из нескольких лексемных кластеров с отличной семантикой. Очевидно, что говорить о семантическом инварианте класса в буквальном смысле этого термина некорректно, ибо значения слов, входящих в класс, невозможно представить как вариативные проявления инвариантного значения. Допустимо лишь переносное употребление термина «инвариант» как синонима термина «прототип», но по существу это вещи разные. Впрочем, известны попытки установления именно инвариантного значения класса с подведением под него значений неядерных лексем (ср. [Breedveld 1995]).
С приведенными оговорками семантическая плотность именного класса может определяться через отношение ортосемического и диасемических кластеров, причем плотность идеально ортосемического класса принимается за 1:
(где D – плотность, n – число диасемических кластеров, а логарифмическое представление этой величины предпочтительнее ввиду ее малости).
Эта формула дает общее представление о степени плотности класса; более точное значение последней можно получить при учете количества лексем в периферии (или в каждом из ее кластеров) сравнительно с ядром:
где m – число лексем в ядре, ni – число лексем в каждом из диасемических кластеров. Обе формулы носят предварительный характер и нуждаются в дальнейшем уточнении. Они могут использоваться при сравнении различных классов внутри одной системы и различных классных систем в родственных языках.
Как любая грамматическая категория, именные классы исторически подвержены мутации, в которой, по предложению Э. Бенвениста, различаются инновационный и консервативный типы [Benveniste 1968: 85–86]. Примером первого типа мутаций Бенвенист считал редукцию системы именных классов, второй же тип предполагает синтагматизацию словоформ с превращением синтетической формы в аналитическую. Этот последний вид мутации для именных классификаций нехарактерен, хотя встречаются отдельные случаи сосуществования аналитической формы класса (сочетание классификатора с существительным) и синтетической формы (префиксальное выражение класса); такое явление было обнаружено автором этих строк в бантоидном языке ндьем-боон (Камерун).
Изменения в системе именных классов протекают как в плане выражения, так и в плане содержания. Формальные изменения проявляются в разрушении согласовательных средств, в нейтрализации префиксальных различий между классами. Семантические изменения затрагивают соотношение категориальных значений классов и степень их семантической плотности. В классической бантуистике принято видеть кардинальное семантическое противопоставление в оппозиции «личность – неличность». Безусловно, эта оппозиция может по праву считаться структурно базисной для систем именных классов этих языков. Форма личного класса обобщается как маркер всех одушевленных имен в системе согласования независимо от того, каков собственный классный префикс этих имен. На этом основании говорят о движении поликлассной согласовательной системы к двуклассной по признаку одушевленности – неодушевленности.