Общий вывод из сказанного состоит в следующем: так как LsLI, то Ls = Lm, если Lm = LI. Иными словами, родной язык только в том случае может рассматриваться как операционально существенная категория («первый язык» в первом понимании), если он является языком наилучшей степени владения и функционально превалирующим («первым языком» в третьем понимании). Что касается хронологической «энхотомии», то она не имеет прямого отношения к теории интерференции и акцента, хотя представляет определенный социолингвистический интерес в плане выяснения функциональных сдвигов при различных ситуациях мультилингвизма (например, выяснение условий переходов типа LI → LII, L2 → LI и т. п.).
С лингвистической точки зрения, источником интерференции и ее отражения в речи – акцента – является «каждый момент различия между двумя фонетическими системами… независимо от того, какая из систем является первичной» [Weinreich 1953: 22]. Если употребить математическое сравнение, такое рассмотрение интерференции можно назвать «скалярным», т. е. не фиксирующим ее направление. Однако для классификации различных видов интерференции необходим «векторный» подход, при котором каждый раз указывается первичный (в операциональном смысле, см. выше) язык и тем самым задается направление интерференции.
Пусть имеются два языка A и B, контактирующие в ситуации неравновесного билингвизма (скажем, прогрессирующего билингвизма студента), и некоторая масса интерференционных явлений I. В зависимости от того, какой из двух языков является первичным (воздействующим) и какой целевым (символически Ls/Lt), можно разбить все множество I на два подмножества: I1 = As → Bt, I2 = Аt ← Bs. В том, что по своему характеру I1 не тождественно I2, убеждает простой пример, приводимый У. Вайнрайхом: если язык A различает долгие и краткие гласные, а языку B такое различение чуждо, то в случае As → Bt будет иметь место сверхдифференцированность, а случае At ← Bs недодифференцированность фонемных категорий в речи билингва на втором языке [Weinreich 1953: 22]136. Различный характер интерференции, вскрываемый при «векторном» анализе билингвизма, обусловливает различную психологическую и лингвистическую оценку возникающих при этом акцентов.
Как справедливо отметил Т. Сковел, «существование иностранного акцента зависит от способности исконных носителей языка распознать его» [Scovel 1969: 248]. Этот момент представляется чрезвычайно важным для теории акцента, так как он указывает на относительную психолингвистическую независимость интерференции и акцента. В самом деле, интерференция локализована в говорящем – это свойство его как билингва, тогда как акцент существует лишь для слушающего. Интерференция – неизбежное следствие неравновесного (некоординативного) билингвизма; но чтобы она нашла свое выражение в акценте, она должна затронуть такие стороны второго языка, которые окажутся в сфере перцептивного внимания слушающего.
В приведенном примере с языками А и В существенность акцента для каждого случая оказывается заведомо различной, так как привнесение иностранцем несуществующих в языке фонемных противопоставлений не отражается на восприятии смысла сообщения, в противоположность обратному явлению – неразличению того, что обязательно должно различаться. Эффект сверхдифференциации может касаться таких тонких для второго языка деталей, что он вообще не будет замечен слушающим, у которого этот язык родной. В этом случае возникает любопытная ситуация, когда c точки зрения говорящего налицо интерференция, позволяющая ожидать акцент, а с точки зрения слушающего акцента не существует, поскольку он перцептивно не актуализирован. Но это означает, что по крайней мере теоретически верно следующее утверждение: может быть интерференция без акцента, хотя невозможен акцент без интерференции. Соотношение интерференции и акцента в коммуникативной ситуации «билингвальный говорящий – монолингвальный слушающий» изображено на схеме 2 (Г – говорящий, Сл – слушающий, И – интерференция).
Схема 2
Интерференция всегда создает предпосылки для возникновения акцента, но актуализация его зависит от структурного ранга интерференции. Иерархия интерференционных явлений в фонетике, предложенная У. Вайнрайхом, содержит в качестве высшего ранга фонемную недодифференцированность, в качестве низшего – звуковую субституцию. Можно полагать, что превращение «потенциального акцента», заложенного в самой интерференции, в актуальный акцент, регистрируемый слушающим, регулируется «критерием опознаваемости». В этой связи уместно привести такое замечание Н. И. Жинкина:
Слух русского человека прекрасно дифференцирует различия открытости и закрытости е. Отличие от французского языка состоит только в том, что в этом языке признак закрытости и открытости выполняет функцию различения слов, в русском же языке он выполняет функцию узнавания слов (разрядка наша. – В. В.)… Ненормативное изменение в звуке слова скажется не только на различении, но и на узнавании его, а поэтому на всем процессе приема сообщения [Жинкин 1958: 110].
Таким образом, всякие звуковые модификации, затрудняющие мгновенное опознавание произносимых слов, будут привлекать внимание слушающих и тем самым создавать у них впечатление иностранного акцента. В основе таких модификаций может лежать как интерференция фонологических систем, так и интерференция «артикуляционных укладов». Первый фактор, однако, является более существенным и методически и лингвистически, поскольку по самому своему содержанию фонологическая интерференция не может не затронуть существенные (с точки зрения опознавательной функции) фонетические свойства второго языка. Что касается «общеартикуляционной интерференции», то она может касаться таких особенностей произношения, которые никак не связаны с правильным опознаванием слов и вряд ли регистрируются сознанием слушающего как факты акцентной речи. Например, В. Вильдомец ссылается на общую напряженность французского произношения, которой иностранцам редко удается овладеть [Vildomec 1963: 166], но можно ли на основании только этой особенности квалифицировать речь как акцентную – вопрос весьма спорный. Все-таки в конечном счете следует исходить, как указывает А. А. Реформатский, из тезиса о фонологичности речевого слуха, в результате которой восприятие звукового разнообразия является избирательным и иерархическим (см.: [Реформатский 1959: 146]).
Важность определения первого, с точки зрения интерференции, языка подтверждается и таким хорошо известным фактом, как различие ошибок, допускаемых во втором языке носителями разных первых языков. Как отмечает У. Вайнрайх, такие случаи особенно показательны в плане исследования фонологической интерференции [Weinreich 1953: 20]. Замечательным примером, к которому нередко обращаются исследователи интерференции, служит воспроизведение иностранцами английских звуков [ɵ] и [ð]. В обстоятельной работе У. Ритчи рассматриваются различные субституты этих звуков в речи людей, имеющих разные родные языки, и дается детальная фонологическая интерпретация расхождений в субституции [Ritchie 1968]. Если русские склонны, например, произносить вместо [ɵ] звук [t], французы – [s], филиппинцы – [t], японцы – [s] и т. д., то это означает, что говорящие на втором языке производят межъязыковую идентификацию (термин У. Вайнрайха) звуков второго языка, а это, в свою очередь, означает актуальность следующих вопросов, исследованных У. Ритчи: 1) какие свойства звука в Lt учащийся идентифицирует как общие со свойствами субститута из Ls и 2) почему из нескольких идентифицируемых свойств учащийся отдает предпочтение некоторым при выборе субститута? Ответить на эти вопросы невозможно без тщательного контрастивного анализа двух фонологических систем, участвующих в интерференции. При этом анализ не должен ограничиваться рассмотрением лишь так называемых дистинктивных признаков фонем; как явствует из эксперимента Е. Бриера [Brière 1966], необходимо принимать в расчет и более глубокие связи между дистинктивными и избыточными признаками как в системе, так и в различных позициях, модифицирующих фонетический облик фонем.
Например, при изучении русской фонетики у студентов различных национальностей могут возникнуть трудности с усвоением фонемы /ч/. В частности, наблюдения показывают, что арабы склонны на первых порах подставлять звуки [т], [ш’], а индонезийцы – [т’] вместо звука [ч] (см.: [Аркадьева, Потапова 1961; Максименко, Половникова 1961]). В основе данной субституции лежат особенности фонемного репертуара указанных первых языков: в них отсутствуют аффрикаты. Различный характер субститутов указывает на то, что в процессе интерференции происходит идентификация новых для студентов звуков по различным фонологическим основаниям.
В русской консонантной системе фонема /ч/ занимает периферийное положение, не входя в основные корреляции – первичные модальные (способ образования), вторичные модальные (глухость – звонкость) и тембровые (твердость – мягкость). Единственная корреляция связывает /ч/ с фонемой /ц/ по локальному признаку («палатальная – дентальная»). Следовательно, лишь этот признак может считаться для фонемы /ч/ дифференциальным (дистинктивным). Остальные признаки – смычность, резкость (аффрикативность), шумность, глухость, мягкость – являются, по терминологии А. А. Реформатского, интегральными (недистинктивными). Несмотря на наличие корреляции /ч/ : /ц/, эти фонемы не симметричны с точки зрения составляющих их дистинктивных признаков, так как /ц/ входит еще в корреляции с /т/ (как резкая смычная в отличие от нерезкой смычной) и с /с/ (как смычная в отличие от фрикативной), чего нельзя сказать о /ч/, которая не коррелирует с /т/ и /ш/