интерференции, которой подвергается изучаемый язык142.
Глава 4. Фонетический акцент, интеръязык, контрастивный анализ
С 80-х гг. XX в. трудно отделаться от впечатления, что теория усвоения языка – по крайней мере, в ее лингвистическом аспекте – переживает тот кризис, который обычно бывает сопряжен с широким, разносторонним и далекоидущим пересмотром десятилетиями господствовавших представлений и принципов. Такое впечатление вызывают не только исследования в области формирования детской речи, но особенно в области теории усвоения второго языка, которая до недавнего времени рассматривалась как традиционно прикладная, периферийная область лингвистики, в отличие от теории детской речи, занимающей почетное место в кругу забот современной психолингвистики.
Неравноправие двух «усвоенческих» дисциплин подкреплялось давно бытующим представлением о несравненно большей значимости, фундаментальности фактов детской речи для решения глоттогонических и эволюционных вопросов языковой типологии и универсалистики сравнительно с фактами акцентной речи лиц, изучающих второй язык143. Но теперь положение изменилось, и сфера усвоения языка стала объектом повышенного интереса со стороны типологов и теоретиков лингвистики, о чем, среди прочих, свидетельствует изданный под редакцией У. Резерфорда сборник работ «Усвоение второго языка и языковые универсалии» [Rutherford (ed.) 1984]. Если раньше обогащение идеями шло преимущественно в одном направлении – от теоретической лингвистики к прикладной (как традиционно именуется в западном лингвистическом мире теория обучения языку), то теперь обмен идеями идет в обе стороны, о чем убедительно пишет С. Гасс [Gass 1984]. Изменение положения дел оказывается и в том, что все настойчивее раздаются голоса о необходимости разработки единой теории усвоения языка, охватывающей все его типы и все возрастные ранги [Wode 1984: 162]. В связи о этим X. Воде считает, что настало время опровергнуть стойкую мысль об отражении в развитии детской речи основной схемы исторического развития языка и об особой ответственности детской речевой практики за появление инноваций и за инициацию языкового развития [Ibid.: 170–172].
Читая эти в целом справедливые призывы, нельзя не вспомнить о проницательных словах Л. C. Выготского, сказанных полвеком раньше по поводу хорошо известных различий между спонтанным речевым развитием (родного языка) и неспонтанным (чужого языка):
Но эти различия, как бы глубоки они ни были, не должны заслонять от нас того факта, что оба эти процесса развития родного и чужого языков имеют между собой настолько много общего, что в сущности они относятся к единому классу процессов речевого развития, к которому, с другой стороны, примыкает снова чрезвычайно своеобразный процесс развития письменной речи, не повторяющий ни одного из предыдущих, но представляющий новый вариант внутри того же единого процесса языкового развития [Выготский 1934: 178].
Выдающийся психолог шел дальше сегодняшних языковедов, соединяя в единый комплекс устную и письменную речь, однако современная теория усвоения языка и развития речи пока не готова к такому соединению. Слишком много проблем теоретического и прикладного порядка выдвигает изучение одной только устной речи, причем растущая вооруженность исследователей тонкой теорией языка и все более совершенной техникой не только не уменьшает числа нерешенных вопросов, но и усложняет, а то и ставит под сомнение некоторые прежние вопросы, считавшиеся решенными. Все это если не оправдывает, то объясняет тот факт, что теория усвоения (обучения) устной речи образует пока относительно автономную дисциплину, вынужденно чурающуюся фактов письменной речи, вопреки глубокому замечанию Выготского о единстве всех речеусвоенческих процессов.
В концепции мышления-речи Л. C. Выготского устная речь по своим свойствам занимает промежуточное место между письменной речью и внутренней речью [Выготский 1934: 300–301]. Такой ракурс рассмотрения важен при исследовании семантико-грамматических структур языка (что и занимало Выготского), но слишком «размашист» для изучения звуковой организации речевого высказывания, а именно это нас в данном случае интересует. Анализ устной речи может строиться в несколько ином ключе, если определить ее как последовательность речевых актов, при этом сам речевой акт будет трактоваться как основная единица речевого (устного) общения, ср. [Серль 1986: 152]. Будучи основной единицей, речевой акт, однако, не является элементарной единицей. Он имеет, в соответствии с определением Дж. Остина, трехкомпонентную структуру, расслаиваясь на локутивный акт (проговаривание высказывания), иллокутивный акт (высказывание как действие, коммуникативная установка говорящего) и перлокутивный акт (последствия высказывания) [Остин 1986: 83–88].
Локутивный акт, локуция как языковое обеспечение речевого акта (акта общения) в свою очередь охватывает три разных аспекта: (1) фонетический акт (собственно произнесение высказывания как определенной последовательности звуков – фонетическое обеспечение речевого акта); (2) фатический акт (соединение определенных звукосочетаний о определенными значениями, т. е. произнесение слов и их сочетание в соответствии с определенными правилами – лексико-грамматическое обеспечение речевого акта); (3) ретический акт (соединение высказывания с определенным смыслом и референцией – семантическое обеспечение речевого акта).
Нетрудно заметить, что структура локутивного акта в неявном виде нацелена на три типа языковой правильности – смысловой, грамматической и фонетической. Только по отношению к локутивному акту можно говорить о правильности – неправильности, иллокутивный же акт может быть успешным или неуспешным, как и речевой акт в целом, в рамках которого таким образом успешность презумптивно связана с правильностью. Правильность представляет собой абсолютную характеристику, неправильность может градуироваться, что дает основание искать количественные отношения зависимости между степенью неудачности речевого акта и степенью неправильности локутивного акта в каждом из его компонентов, среди которых нас здесь интересует фонетический. Можно было бы предположить, что существует некоторая пороговая величина фонетической неправильности, ниже которой неудачи и затруднения речевому акту не грозят, но чтобы утверждать это с уверенностью, необходимо провести специальные обследования. И уж во всяком случае нельзя заранее отмахиваться от произносительных неправильностей, о которых Р. И. Аванесов оказал, что они
…почти так же мешают языковому общению, как и неграмотное письмо. Это объясняется тем, что при восприятии устной речи нормально мы не фиксируем внимания на ее звуковой стороне, а непосредственно воспринимаем смысл. Между тем неправильности в произношении, т. е. отклонения от стандартного орфоэпического произношения, отвлекают слушающего от смысла, заставляя его обращать внимание на внешнюю, звуковую сторону речи, и тем самым являются помехами на пути к пониманию, на пути языкового общения [Аванесов 1972: 13].
Исследование речевых актов в этом аспекте не проводилось, а между тем выяснение влияния особенностей произношения на успешность – неудачу речевого акта могло бы быть весьма поучительным на фоне ходячего представления о том, что незначительные произносительные погрешности никак не влияют на процесс общения. Нетрудно смоделировать некоторые речевые ситуации, в которых это представление окажется явно сомнительным. Так, кандидат в президенты США, даже обещающий процветание нации, едва ли может надеяться на успех, если выражает свои обещания на фонетически корявом английском. Ошибочное мнение о полной несущественности «мелких» произносительных ошибок проистекает из неразличения иллокутивной силы высказывания и его «прямого» значения, т. е. из наивного представления, будто суть коммуникативного акта сводится только к «передаче сообщения» (отождествление иллокутивного и ретического компонента речевого акта, семантики и прагматики).
Вопрос о произносительных ошибках имеет, однако, и другую сторону. Из очевидного до тривиальности факта, что сфера устной речи включает не только произнесение, но и восприятие (перцептивный компонент фонетического акта), следует отнюдь не очевидный факт наличия в локутивном акте особого аксиологического параметра, который проявляется наиболее своеобразно в ситуации акцентной речи и который отражает субъективную оценку носителями языка самого акцента как такового. При этом имеется в виду не оценка правильности или допустимости произнесенного, а степень его «эстетичности», как определила этот оценочный признак Г. С. Мисири [1975: 196], в результате чего тот или иной иноязычный акцент может оцениваться исконными носителями языка как более или менее приятный («степень резкости акцента для русского уха», по Г. С. Мисири)144. У. Вайнрайх с полным основанием сказал о подобных случаях, что «даже сами иностранные акценты получают частичное признание в качестве явлений, имеющих определенный общественный статус» [Вайнрайх 1972: 35]145.
Это важное наблюдение не случайно сделано У. Вайнрайхом в связи с обсуждением реакции американцев на некоторые акцентные искажения. По-видимому, не всякая субъективная оценка акцентной речи становится социальным фактом в указанном смысле, т. е. претерпевает аксиологическую социализацию. Для этого необходима ситуация многонациональной страны, в которой акцентные искажения единого, государственного и/или межнационального языка носят постоянный и массовый характер. Такая ситуация представлена в США (где фактическая многонациональность не получила политической оформленности) и в РФ (где многонациональность политически оформлена в виде федерации равноправных республик с собственными национальными литературными языками при едином межнациональном языке – русском). В свете задач изучения и развития национально-русского двуязычия в российских республиках становится весьма актуальной проблема взаимной оценки языковыми коллективами акцентной речи, что составляет важнейший параметр социально-психологического аспекта двуязычия. Рассмотренный вид субъективной оценки акцентной речи – лишь один из возможных и наиболее «нестрогий», даже если «эстетические» суждения дополняются вердиктом о допустимости – недопустимости такого-то произношения со ссылкой на узус («так говорят – так не говорят»). И нетрудно понять тех, кто считает ошибочным «строить выводы о допустимости (несущественности) и недопустимости (существенности) фонетических нарушений в речи иноязычных, основываясь только на субъективной оценке восприятия носителя языка, не имея представления об объективной картине искажения воспринимаемой звуковой последовательности» [Любимова 1988: 23]. Переходя теперь от общих проблем устной речи к обсуждению некоторых конкретных вопросов, связанных с фонетическим акцентом, отметим, что стремление к объективной картине ничуть не исключает апелляции к мнению говорящих, будь то носители изучаемого кем-то языка или сами учащиеся. К примеру, Чан Тхи Тяу показал теоретическую и методическ