1
По воспоминаниям его вдовы, встретившись с кандидатом в аспиранты, Александр Александрович записал в своем дневнике: «Приехал малый из города М. (Мукачево. – К. К.), привез четыре работы, одна интереснее другой. Вот посмотрю еще немного и, наверное, в ученики возьму!» (Ильина Н. И. Реформатский // Ильина Н. И. Дороги и судьбы. М., 1991. С. 381).
2
Лет 10 тому назад я предлагал Виктору Алексеевичу собрать его теоретические статьи и опубликовать сборник. Но тогда он был очень занят составлением книги «Исследования по грамматике африканских языков» (опубликовано в 2006 г., 2-е, существенно расширенное издание – в 2011 г.). Кроме того, В. А. считал, что старые работы надо дополнить, приблизить к современному состоянию науки.
3
На принципе, отмеченном В. А. Виноградовым, основана орфография многих интернет-сообществ (т. наз. олбанский язык, язык «падонкафф»). Уже в названиях этих групп видна пародия на русскую орфографию, заключающуюся именно в изображении гиперфонемы с помощью иного члена оппозиции. Ср. еще: аффтАр жжОт, зачОт и т. д.
4
Впервые опубликовано: Сингармонизм и фонология слова. Автореферат диссертации В. А. Виноградова. М., 1966. С. 3–20.
5
Впервые опубликовано в: Проблемы лингвистического анализа. М., 1966. С. 3–25.
6
Публикуемая ниже статья представляет собой развитие одного из вопросов, затронутых в докладе: Виноградов В. А. Представления моделей фонологических систем и просодические микроструктуры // Тезисы науч. конф. аспирантов Ин-та языкознания АН СССР. М., 1963. Для облегчения понимания последующего текста полезно дать предварительное определение некоторых понятий, которые вводятся в других разделах доклада.
7
Укажем лишь на такой примечательный факт, сообщенный автору Е. Л. Гинзбургом: при различного рода речевых расстройствах у моторных афатиков уже в первой стадии нарушения речевого процесса наблюдаются нарушения в семантической структуре предложения, чего нет у сенсорных афатиков в первой стадии заболевания. Очевидно, что существует прямая связь между моторикой речи и семантикой в процессе естественного языкового синтеза.
8
В зависимости от богатства содержания признака степень предсказуемости такого автоматически выводимого комплекса будет большей или меньшей (закон Крушевского – Куриловича).
9
О двух уровнях – фенотипическом и генотипическом – см.: [Шаумян 1963].
10
Автор выражает свою глубокую признательность А. А. Реформатскому, прочитавшему рукопись настоящей работы и сделавшему ряд критических замечаний, способствовавших ее оформлению.
11
Впервые опубликовано в: Проблемы лингвистического анализа. М.: Наука, 1966. С. 4–42.
12
Впрочем, и в середине XIX в., в эпоху господства «восточной гипотезы», находились более осторожные исследователи, избегающие категорических утверждений относительно индоевропейской прародины и указывавшие, что «арийское семейство, несомненно, жило в Азии и Европе в продолжение многих тысячелетий», хотя наиболее явственные следы его варварства прослеживаются, по-видимому, у изолированных племен, обитающих в долинах Гиндукуша и Гималаев (см.: [Тэйлор 1939: 29]).
13
Кьёккенмёдинги – название преднеолитического этноса, создавшего так называемую археологическую культуру кухонных отбросов (норв. kjøkkenmødding) на побережье Скандинавии.
14
Эти вольные вариации на индоевропейскую тему лишь внешне напоминают интересные и серьезные гипотезы Э. Форера, К. Уленбека и – в ином аспекте – Н. С. Трубецкого.
15
Ср.: [Рhiliроn 1925: V–VIII]. Впрочем, филологический метод, на котором настаивает Э. Филипон, также не дал, судя по его спорным выводам, блестящих результатов.
16
Пародийное заглавие этой работы имеет в виду сочинение Г. Коссины «Die Indogermanische Frage archäologisch beantwortet».
17
Из более поздних советских работ см.: [Иассек 1949; Брюсов 1965].
18
Предложенная P. Херасом дешифровка пиктографии печатей из Мохенджо-Даро и построенный на этой дешифровке очерк языка доарийского населения долины Инда может служить иллюстрацией к замечанию С. К. Дикшита: «Если известные в настоящее время способы расшифровки и являются удовлетворительными, то лишь с точки зрения предложивших их ученых!» [Дикшит 1960: 359].
19
В дальнейшем будем пользоваться сокращенными обозначениями археологических культур: БТ – боевой топор, ШК – шнуровая керамика, ЛЛK – линейно-ленточная керамика, РК – расписная керамика, ЯГК – ямочно-гребенчатая керамика, ША – шаровидные амфоры, МС – мегалитические сооружения, ТК – трипольская культура.
20
См.: [Попова 1955: 177]; А. Я. Брюсов связывает с срубной культурой киммерийцев, предками которых являются носители полтавкинской культуры [Брюсов 1965: 55]. В последнее время и такой крупный иранист, как В. И. Абаев, приходит к выводу об автохтонности иранцев в Северном и Восточном Причерноморье, но заключение его строится не на археологических, а на лингвистических и мифологических разысканиях [Абаев 1965: 122, 125].
21
См.: [Шрадер 1886: 364–365]. Сомнительным считал вопрос об использовании лошади племенами ШК и известный исследователь доистории Г. Кларк [Кларк 1950: 299]. Ср. также вывод О. Н. Трубачева из этимологического анализа названий домашних животных: «Что касается великих миграций III тыс. до н. э., то основной тягловой силой в их осуществлении были быки, а не лошади, хотя, может быть, в глазах отдельных ученых это и наносит ущерб блистательности индоевропейской экспансии» [Трубачев 1960: 15].
22
«Колесные повозки, – писал Г. Кларк, – были впервые введены в употребление в Западной Азии задолго до древнейших династий, еще в период калафской культуры, но ни в Греции, ни на Крите нет никаких данных о том, что они играли какую-то значительную роль до микенского времени, да и тогда они применялись главным образом во время войны или охоты» [Кларк 1950: 300].
23
Исчерпывающий список примеров приводится у Порцига. Тохарские формы указывают на особый случай употребления индоевропейского корня *q̯uequ̯-los ‘колесо’, который Порциг находит в фригийском названии Б. Медведицы в форме κίκλην (см.: [Порциг 1964: 270]).
24
По мнению О. Соважо, крайний восток Европы в предысторическое время представлял дуализм между цивилизацией уральской, связанной с сибирскими цивилизациями, и цивилизацией индоевропейской [Sauvagеоt 1939: 27]. Если довольствоваться указанными О. Соважо географическими границами, это мнение можно считать вполне убедительным; оно перекликается с мнением Н. С. Трубецкого, рассматривавшего индоевропейские языки как типологически переходное звено между урало-алтайским и средиземноморским лингвистическим миром. Но палеонтологический подтекст обеих точек зрения таков, что происхождение индоевропейского мира связывается с неким географическим центром, относительно ограниченным в пространстве. А поскольку поиски этого центра заставляют пускаться в весьма далекие от лингвистики спекуляции, целесообразно полагать, что для лингвиста эта проблема не должна иметь существенного значения. Для выяснения исторических судеб индоевропейских языков важно не то, где они зародились, а то, где они распространились и с какими соседями они контактировали.
25
Обычай аналогичным образом кремировать покойников, рассматриваемый некоторыми археологами и историками как арийский, распространен с эпохи халколита у многих народов, в том числе в доарийской цивилизации долины Инда (см.: [Дикшит 1960: 380–384]).
26
Вместе с тем Л. Морган указывает на возможность исключений в схеме «племя – диалект», наблюдаемых им у современных американских индейцев. Это обстоятельство позволяет если не утверждать, то по крайней мере предполагать возможность таких же (если не больших) исключений в доисторическое время, когда племенная форма общественной организации только складывалась.
27
При этом этническая общность, хотя она и предполагается археологической культурой, остается социально неопределенным понятием и может соответствовать и роду, и племени, и союзу племен, и даже, по-видимому, просто соседствующим разноязыковым популяциям.
28
Ср. следующее замечание В. Кучки: «…развитие языков подчиняется иным законам, нежели развитие культуры. Параллель между явлениями языковыми и культурными не так отчетлива, как между развитием культуры и антропологическим складом творцов соответствующих культур» [Kóčkа 1957: 107].
29
Об этом писали еще в начале нашего века, ср.: [Sаусе 1908: 47].
30
Попытка Б. В. Горнунга различать «лингвопредков» и «этнопредков» индоевропейцев также не снимает трудностей экстралингвистического подхода. Считая, например, некоторые группы носителей ТК языковыми предками праславян, он полагает, что скрещение их с племенами ШК и БТ создало уже этническое ядро «праславян», однако основания для подобного утверждения остаются неясными (см.: [Горнунг 1963: 34–35, 110 примеч. 31]).
31
Автор называет данный слой палеолитическим без достаточных оснований: несмотря на значительное количество нуклеусов, скребков, боласов и микролитов, наличие керамики и топоров не позволяет датировать находки эпохой ранее неолита. Что же касается не-неолитических орудий, то они объясняются, видимо, сохранением немногим уступающей неолиту мезолитической (но никак не палеолитической!) техники труда, что имело место и в Европе вплоть до эпохи металла, когда медные и бронзовые ножи и наконечники копий и дротиков сменили каменные (микролиты).
32
Ср. замечания Д. Девото о возможностях такого сотрудничества: [Dеvоtо 1958: 48–55]; и как образец этого сотрудничества: [Dеvоtо 1962]. В качестве тривиального примера сошлемся на приводимый П. Тиме анализ слова asis ‘(железный) меч’, встречающегося в тексте Ригведы (см.: [Тhimе 1964: 593–594]). Если соображения компаративного характера заставляют реконструировать это слово в виде *nsis с тем же значением, то данные археологии позволяют сразу же отказаться от поисков отражений общеиндоевропейского названия железа: повсеместное распространение этого металла в качестве материала для оружия датируется не ранее IX–VIII вв. до н. э. (см.: [Арциховский 1955: 103]), т. е. эпохой, когда индоевропейские языки уже прошли стадию общеиндоевропейского развития. Поэтому наиболее приемлемой интерпретацией этого корня представляется предложенное П. Тиме адъективное его понимание (‘черный’), хотя, между прочим, он не ссылается на археологические данные и проводит весь анализ чисто лингвистическим методом обнаружения противоречия в имеющихся соответствиях и выдвижения гипотезы, объясняющей эти противоречия.
33
О современном состоянии индоевропейской ареальной проблематики см.: [Макаев 1964].
34
Ср. также аналогичные более ранние наблюдения Э. Тэйлора [Тэйлор 1939: 492–493].
35
Здесь ничего не говорится о лексических совпадениях и корневых соответствиях, которые являются более серьезным аргументом в пользу генетической интерпретации языковых сходств, однако и они могут быть отчасти результатом «ситуационного affinité» в условиях сравнительно тесного языкового союза, как это, по-видимому, можно наблюдать в некоторых районах Центральной Африки.
36
Ср. критические замечания по поводу неолингвистической ареальной концепции в кн.: [Макаев 1964: 40 и сл.].
37
Формулировка данного положения принадлежит В. К. Журавлеву. Ср.: [Журавлев 1967: 258].
38
Можно полагать, что именно таким образом оказался в индоевропейской семье, например, албанский язык.
39
Метод внутренней реконструкции понимается здесь не в том широком смысле, который придается этому термину в докладе Е. Куриловича (см.: [Курилович 1965: 405]), а так, как он определяется и применяется, например, в работах [Marchand 1956; Сhafe 1959].
40
Интересный обзор проблематики, связанной с соотношением двух названных областей лингвистики, см.: [Успенский 1965: 23 и сл.]. Роль типологического момента в задачах реконструкции возрастает и в связи с тем, что, по справедливому замечанию А. Б. Долгопольского, методы сравнительно-исторической и внутренней реконструкции позволяют с уверенностью констатировать лишь различие, но не сходство [Долгопольский 1964: 260].
41
Ср.: [Бенвенист 1963]. Ср. также менее информативную систему индоевропейских примет, постулируемых в работе И. Тарапоревала [Таrароrеwаla 1932: 69–73]. Посвященная тем же вопросам работа Р. О. Якобсона [Jаkobson 1944], к сожалению, известна автору только по ссылкам.
42
Впервые опубликовано в: Система и уровни языка. М.: Наука, 1969. С. 249–258.
43
Настоящая работа выполнялась при участии Е. Л. Гинзбурга, сделавшего много полезных замечаний. Пользуясь случаем, автор выражает ему искреннюю признательность.
44
Термин Э. Бенвениста, соответствующий уровневым определителям «фонемический», «морфематический» и означающий уровень дифференциальных признаков, см.: [Бенвенист 1965: 436].
45
Впервые опубликовано в: Фонетика. Фонология. Грамматика: к семидесятилетию А. А. Реформатского. М.: Наука, 1971. С. 96–105.
46
Терминологические и теоретические расхождения и «частичные совпадения» различных школ во взгляде на фонему и ее поведение получили критическое осмысление в [Климов 1967]; см. также сб. [Основные направления… 1965].
47
Ср. обсуждение этого примера: [Sрang-Hanssen 1949: 66]. Параллельные изменения претерпевают в указанной позиции и другие гласные: /i/ – /е/ > [е] – [ɛ], /u/ – /о/ > [о] – [ɔ].
48
Cр. такжe: [Rеiсhling 1956].
49
Остроумную критику этого противоречия см.: [Панов 1967: 113].
50
Этот тезис убедительно обоснован П. С. Кузнецовым на материале французского языка, см.: [Кузнецов 1941: 163 и сл.].
51
Данным термином пользуется Л. Ельмслев при описании различных типов синкретизма, см.: [Ельмслев 1960: 347].
52
Совместно с Е. Л. Гинзбург. Впервые опубликовано в: Системные исследования. М.: Наука, 1972. С. 93–102.
53
Впервые опубликовано в: Проблемы структурной лингвистики 1971. М.: Наука, 1972. С. 342–353.
54
Впервые опубликовано в: Проблемы африканского языкознания. М.: Наука, 1972. С. 125–163.
55
Принятый здесь метод описания сингармонических языков (см. [Виноградов 1966]) в значительной мере стимулирован методикой просодического анализа, разработанной лондонской фонологической школой, и общими принципами московской фонологической школы. Одним из следствий применения названной методики является фонологически единообразное представление основы и аффикса. То, что фонологически выглядит как /gözlerimizden/, морфологически как
56
О лингвистической логике этого различия см. [Мельников 1965: 26–27].
57
Т. е. на уровне ДП. За неимением лучшего термина для обозначения уровня различительных признаков мы пользуемся термином, предложенным Э. Бенвенистом [1965: 436].
58
Как это может показаться при невнимательном чтении исследований по сингармоническим языкам, когда говорят, например, о двух фонемах – «широкой» и «узкой», представленных вокализмом тюркских или финно-угорских аффиксов (см. [Реформатский 1955]).
59
Дж. Берри постулирует, правда, для некоторых диалектов языка тви (акуапем, акьен, асанте) вокалическую систему с пустой клеткой и шестью подуровнями [Berry 1957]:
Однако проводимые им же правила гармонизации типа VH1 (модели корневой гармонии) противоречат такому представлению. В соответствии с такими правилами, гласные ɪ, ʊ, ɛ, ɔ, а входят в одну сингармоническую ступень (В), следовательно, ɛ и æ не могут располагаться на соседних подуровнях и должны образовать пару ɛ—ɔ. Что касается фонем æ и а, то они распределены по группам так, что æ несовместима в одной сингармонической ступени с ɔ, а между тем в системе вокализма они относятся к одному подуровню. По-видимому, æ должна трактоваться как A-вариант фонемы (а), входящей, по Берри, в группу В, и тогда система перестраивается в тот вид, какой придается ей в интерпретации Гринберга. Ссылка Берри на «смешанный» тип огласовки (АВ) малоубедительна, так как в акуапем этот тип наблюдается лишь в случае носовых коррелятов гласных из В, что может свидетельствовать о нейтрализации сингармонической последовательности в результате включения в дифференциальный облик слога признака назальности. Типологическую параллель рассматриваемым типам сингармонизма находим в тибетском языке, в частности в диалекте Лхаса (см. [Sprigg 1961]); как показал Р. А. Миллер, тибетский сингармонизм отражен весьма древними памятниками [Miller 1966]. Пользуясь транскрипцией Чанга и Шефтса, можно представить тибетский вокализм как четырехуровневую систему с гармонизацией по правилу четности – нечетности:
60
Впрочем, акцентологическая проблематика урало-алтайских и тюркских языков остается малоразработанной, и лучшим примером тому – продолжительные дискуссии по вопросам синхронии и диахронии тюркского ударения. Нет никакой возможности не только входить в детали этой дискуссии, но хотя бы в общем осветить эту проблематику, поскольку это тема самостоятельного исследования.
61
Впервые опубликовано в: Теоретические основы классификации языков мира: Проблемы родства. М.: Наука, 1982. С. 258–312.
62
Имеется в виду понятие парадигмы науки, введенное Т. Куном и определяемое им как «признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решений научному сообществу» [Кун 1975: 11], т. е. как своего рода эпистемологический эталон науки.
63
Следует иметь в виду, что понятия «генетический» и «генеалогический», часто употребляемые в лингвистике как синонимы, в биологии различаются: первый предполагает изучение структуры организма в терминах генов (минимальных единиц функции), второй – изучение собственно филогенетической истории вида. По-видимому, разграничение этих понятий было бы полезно и в лингвистике, где генетический анализ означал бы тот аспект сравнительно-исторического изучения языков, который связан с установлением регулярных соответствий, а генеалогия – общую историю языков.
64
Ср. определение иерархии в лингвистической таксономии: «По степени выявляемого материального, генетического родства между языковыми системами мы можем различать говоры, диалекты, языки, языковые подгруппы и группы, языковые ветви и языковые семьи» [Дьяконов 1967: 13]. В отличие от более жесткой биологической таксономии, эта классификация является в известном смысле относительной, поэтому трудно найти однозначное лингвистическое соответствие категории биологического вида. Если в качестве минимальной единицы классификации избрать говор, то видовым таксоном для него будет, видимо, язык (или диалект); если же начинать с языка, то видовой категорией будет группа. Об относительности таксономической иерархии в лингвистике см.: [Порхомовский 1982: 195–257].
65
Важную роль в стимулировании такого анализа сыграл известный доклад Р. О. Якобсона на VIII Лингвистическом конгрессе (Осло, 1957 г.), см.: [Якобсон 1963]; ср. также: [Иванов 1958; Макаев 1964].
66
Работа Дж. Гринберга была опубликована в 1960 г., т. е. за три года до упомянутой книги Р. Сокэла и П. Снита; ее русск. пер. см.: [Гринберг 1963].
67
Среди последних работ общего характера, посвященных ларингальной теории, см.: [Keiler 1970; Szemerényi 1973].
68
Опыты статистического решения некоторых задач в компаративистике известны довольно давно (ср.: [Kroeber, Chrétien 1937]). В начале 50-х гг. широкую известность получила глоттохронология М. Сводеша (см.: [Сводеш 1960]). Из многочисленных работ указанного выше направления, появившихся в течение двадцати лет, можно отметить следующие: [King 1969; Linguistic change… 1972; Sankojf 1973; Hoenigswald 1973].
69
Подробную, хотя отчасти субъективную оценку вклада А. Шлейхера в развитие компаративистики см.: [Дельбрюк 1904: 43–58]. Естественным следствием шлейхеровской концепции развития языка была модель генеалогической таксономии в виде родословного древа, анализ которой на фоне последующих моделей родственных отношений между индоевропейскими языками см.: [Порциг 1964]. О трудностях применения этой модели см. также статью: [Порхомовский 1982].
70
Обзор основных проблем, возникающих из эпистемологических контактов компаративистики и археологии, см.: [Виноградов 1969].
71
Следует иметь в виду, что тезис о соотнесенности генетической и морфологической структуры распространяется не на любой и каждый структурный признак, ибо могут быть случайные и благоприобретенные свойства, не имеющие длительной генетической истории. Выяснение морфологического сходства более эффективно при оперировании прежде всего сложными признаками; «чем сложнее признак, тем меньше вероятность того, что два организма, имеющих такой признак, приобрели его случайно или что такой признак может порождаться различными генными комплексами. Вероятно, такие организмы имеют одинаковые генные комплексы и находятся в близком родстве» [Рьюз 1977: 206].
72
Необходимо учитывать, что в этом высказывании понятие «морфологическое соответствие» (morphologische Übereinstimmung) должно восприниматься в типологическом, а не сравнительно-историческом осмыслении.
73
Русский вариант статьи, опубликованной в 1939 г. по-немецки.
74
Об онтологической полезности разграничения понятий «история» и «эволюция» см.: [Степанов 1980: 106 и сл.].
75
Сжатое изложение проблем и задач исторической типологии см.: [Гухман 1974].
76
Ср. иной пример обращения к типологии для решения проблем реконструкции древнейших состояний протоязыка: [Плоткин 1978].
77
Хорошее представление о трудностях классификации африканских языков и о том, насколько может видоизменяться исходная классификация (в данном случае гринберговская), дает работа: [Bennet, Sterk 1977].
78
Ср. следующее замечание А. Мейе: «Первоначальная общность не всегда узнается только по сохранившимся формам; она часто обнаруживается в различных новообразованиях» [Мейе 1954: 30].
79
Несколько отличная группировка балканских языков получается на основе сравнения только фонологических систем, см.: [Лекомцева 1977].
80
Ср. анализ языковых объединений в длительной исторической перспективе с возможным расщеплением единого полигенетического языкового пространства на ряд моногенетических состояний в работе [Караулов, Нерознак 1980].
81
Определенные общественно-политические факторы могут обусловить различные тенденции развития даже внутри одного языка, ср. становление двух вариантов немецкого языка в двух германских государствах (см.: [Бок и др. 1979]).
82
Именно с этой точки зрения является неудачной формулировка Трубецкого, утверждавшего, что «язык может сделаться индоевропейским или, наоборот, перестать быть индоевропейским» [Трубецкой 1958: 72].
83
Из более поздних исследований, современных работам Н. Я. Марра, ср. опыт выделения «языковых кругов» в соответствии с «культурными кругами» в [Schmidt 1926].
84
Вторичной омонимией, в отличие от исконной для данного языка, можно называть омонимию, объяснимую в рамках истории этого языка, т. е. сводимую, как правило, к первичной полисемии или заимствованию. Пример исконной (унаследованной) омонимии – русск. коса; пример вторичной (приобретенной) омонимии – греч. ὄχος ‘вместилище, убежище, укрытие’ и ὄχος ‘колесница, повозка’: оба слова этимологически связаны с ἔχω, чрезвычайно многозначным глаголом, но первый омоним связан с ним непосредственно (ср. значения ‘содержать в себе, охранять, защищать’), а второй – через посредство производного от него фреквентатива ὀχέω ‘носить, везти верхом, ехать’ (в содержании глагола есть и значение ‘нести на себе’).
85
Ср. выступление Э. А. Макаева в дискуссии по проблемам субстрата в феврале 1955 г. (Докл. и сообщ. Ин-та языкознания АН СССР. Т. IX. М., 1956. С. 142–143).
86
Об указанных фактах в прибалтийско-финских языках см.: [Бубрих 1948: 26, 158].
87
Этот удачный термин введен В. Н. Чекманом, см.: [Чекман 1975].
88
Ср. более определенное «антисубстратное» мнение В. Г. Орловой [1959: 138].
89
См. также: [Кузнецов 1960: 77].
90
См.: [Глускина 1962; 1968]. Предположение С. М. Глускиной об отсутствии II палатализации в указанных говорах подтверждается новым прочтением А. А. Зализняком новгородских берестяных грамот, о чем им было сообщено в докладе, прочитанном 30.12.1980 в Институте славяноведения и балканистики АН СССР.
91
Впервые опубликовано в: Лингвистические основы преподавания. М.: Наука, 1983. С. 44–65.
92
Впервые опубликовано в: Сравнительно-историческое изучение языков разных семей: Теория лингвистической реконструкции. М.: Наука, 1988. С. 157–180.
93
Впервые опубликовано в: Сравнительно-историческое изучение языков разных систем: Реконструкция на отдельных уровнях языковой структуры. М.: Наука, 1989. C. 117–124, 198.
94
Впервые опубликовано в: Языки мира. Проблемы языковой вариативности. М.: Наука, 1990. C. 171–208.
95
Ср. соображения Э. Лароша о соотношении форм на -μος / -μα (хеттскую параллель он видит в образованиях на -ima- / -eššar = действие / объект) и форм на *-ti-: действие, рассматриваемое с точки зрения того, кто его претерпевает или кто является его средоточием, а также активность, внутренне присущая субъекту (-μός, м. р.); действие, реализованное в объекте, и затем сам объект (-μα, ср. p.); действие как таковое, внешнее по отношению к субъекту и имеющее результатом некоторое состояние или объект (-ti- > греч. -σι-, ж. p.) [Laroche 1956: 81]. Под таким углом зрения должны, например, рассматриваться Δεῖμος (имя возничего у Ареса, букв. ‘Страх’) и δεῖμα ‘страх’ и затем ‘предмет страха’, κλάσις ‘преломление’ – κλάσμα ‘обломок’, δέσις ‘связывание’ – δεσμóς ‘привязь, повязка’, а также, по-видимому, дублетные образования типа σταλαγμóς / στάλαγμα ‘капля, струя’.
96
Для оценки древности дородовой эпохи важное значение имеют данные хеттского и других анатолийских языков, где представлена двучленная система «одушевленный (общий) род – средний род». По мнению одних исследователей, в этих языках уже не различались мужской и женский роды, ср.: [Камменхубер 1980: 205]; по мнению других, в них еще не различались маскулинум / фемининум. Это мнение предполагает интерпретацию двучленной родовой системы как пережитка эпохи неноминативной типологии, что согласуется с другими архаическими чертами хеттской морфологии [Иванов 1963: 140–141]. Во всяком случае, предположение об утрате противопоставления «мужской – женский» на анатолийской почве наталкивается на серьезные возражения, высказанные, например, А. Хойбеком, комментировавшим толкование П. Мериджи одной лидийской надписи, из которого следовало бы признание остатков трехродовой системы в лидийском [Хойбек 1980: 298– 299]. Ср.: [Гамкрелидзе, Иванов 1984: гл. 5].
97
В силу того, что она охватывает все субстанциональные имена, т. е. классифицирует все, способное стать темой высказывания, а также в силу того, что она находит отчетливое формальное выражение, которое играет важную роль во внешней архитектонике предложения и текста вообще.
98
Понимание термина «reactance» как ‘способность вступать в реакцию, реагировать’ кажется оправданным, если учесть, что Б. Уорф был по образованию инженер-химик, так что использование им «химического тропа» вполне ожидаемо. Не потому ли, впервые употребив этот термин в 1936 г., Уорф дал его в кавычках, видимо чувствуя необычность в лингвистическом контексте метафоры с химическими коннотациями. А если так, то русский эквивалент «реактивность», хотя и не вполне точен, все же предпочтителен (ср. также выражение «реактивная способность» как весьма точный эквивалент уорфовского термина, употребленное Т. В. Булыгиной [1980: 395]).
99
Ср. в этой связи замечания Н. Д. Арутюновой о лексической (и лексико-семантической) сочетаемости [Арутюнова 1976: 85–86, 92–93].
100
В следующем ниже анализе имеется сходство – как терминологическое, так и по существу – с подходом, разработанным Н. И. Толстым [1968].
101
Определение иктового компонента значения в случаях явной деривации облегчается тем, что он имеет собственное морфемное воплощение, в нашем примере – суф. -к-. Отметим также иные признаки, сопровождающие и маркирующие деривацию: 1) смена флексии им. п. ед. ч. (∅ → а), а тем самым и типа склонения, 2) смена акцентной парадигмы (подвижная – баритонированная), 3) депалатализация ауслаута основы (/горст’-/ – /горст-/). В соответствии с некоторыми морфонологическими концепциями, разбираемыми Т. В. Булыгиной, последний признак можно было бы представить как смену экспоненты «палатализация – суффикс», т. е. < горст + ’> → <горст + к>, и это был бы еще один аргумент в дискуссии о природе образований типа зелень, голь с морфологической палатализацией основы (но не типа глушь, где палатализация только графическая, фонетически же она выражена нулем); см. [Булыгина 1977: 230].
102
Особого обсуждения заслуживает приложимость этих понятий в грамматике. В. Н. Ярцева уже писала о грамматической сопряженности, отличая ее от синтезирования и имея в виду различные виды соотношения грамматических категорий в языке и категориальных значений в слове [Ярцева 1976: 98]. К этому вопросу мы вернемся ниже, а здесь отметим только целесообразность различения в грамматике формальной и категориальной сопряженности наряду с различением, указанным В. Н. Ярцевой.
103
Обсуждение определения Е. Куриловича и важные уточнения см. [Шмелев 1973: 211–212]; о несостоятельности противопоставления главного значения и контекста писал Г. В. Колшанский [1980: 49].
104
Ср. в связи с трудностями чисто семантического определения главного значения соображения Д. Н. Шмелева о том, что далеко не во всех случаях мы имеем дело с такой лексической ситуацией, «когда семантическая структура слова определяется наличием в ней отчетливого семантического стержня и зависящих от него метафорических или метонимических ответвлений» [Шмелев 1973: 79]. Об аксиальном принципе организации семантического единства слова еще раньше писал В. В. Виноградов [1944: 34]. Остроумный метод рекурсивного выявления главного значения предложен М. В. Никитиным [1983: 58–60].
105
Впервые опубликовано в: Знак: Сборник статей по лингвистике, семиотике и поэтике памяти А. Н. Журинского. М.: Русский учебный центр, 1994. С. 126–132.
106
Впервые опубликовано в: Язык: изменчивость и постоянство: К 70-летию Леонида Леонидовича Касаткина. М., 1998. С. 125–133.
107
Впервые опубликовано в: Res Linguistica: к 60-летию доктора филологических наук, профессора Владимира Петровича Нерознака. М.: Academia, 2000. С. 420–423.
108
Впервые опубликовано как часть книги: Виноградов В. А. Лингвистика и обучение языку. М.: Academia, 2003. С. 135–265.
109
Л. В. Щерба, стремясь сконструировать фразу, целиком состоящую из бессмысленных для русского аудитора слов, допустил одну неточность: в этой фразе имеется во всех отношениях русское слово – это союз «и».
110
Любопытно, что опрос информантов, проведенный А. Хиллом, дал неожиданный результат: некоторые из них восприняли даже вторую фразу как нормальную с точки зрения современной поэзии [Хилл 1962]. Реакция информантов красноречиво характеризует не только стиль поп-арта, но и особенности естественного восприятия речи, в котором даже «пословная осмысленность» высказывания является очень сильным фактором при декодировании сообщения, заставляя искать общий смысл и в произвольном сочетании правильных слов.
111
Анализ понятия грамматической правильности фразы с точки зрения теории порождающей грамматики содержится, например, в кн.: [Шаумян 1965: 106–119].
112
Этот вывод нисколько не опровергается результатами исследований в области так называемого фонетического символизма и поэтической речи. В обстоятельной статье А. П. Журавлева и Ю. М. Орлова приводятся сведения по истории таких исследований и новые данные, полученные авторами (см.: [Журавлев, Орлов 1971]). Теоретические выводы самих авторов проводят достаточно четкую грань между тем, что они называют фонетическим значением, и обычным лексическим значением слова. Целью исследования было выяснить качественные ассоциации, вызываемые у русских информантов гласными звуками их родного языка, и оказалось, что такие ассоциации действительно возникают и даже могут быть измерены с точки зрения их взаимозависимости. Однако к фонологии языка это не имеет отношения, поскольку фонема определяется не физически, а функционально и связана с опознаванием слов, а не ассоциаций. Несомненно, что в нашем мозгу может существовать определенный ассоциативный стереотип восприятия звуковых различий (ср. любопытное свидетельство названных авторов о различной «семантизации» звуков детьми и взрослыми информантами [Там же: 227]). Но это явление лежит где-то между таким чисто психологическим фактом, как восприятие, например, цветовых различий, и таким чисто лингвистическим фактом, как восприятие фонемных различий. Ссылка авторов на национальные различия в восприятии «звуковой семантики» ни о чем не говорит, так как и цветовые ассоциации не одинаковы у разных народов. Поэтому факта существования звуко-качественных ассоциаций недостаточно, чтобы сделать вывод, будто «кратчайшей единицей самого общего смысла (смысла – ощущения) становится уже фонема» (см. заметку О. Седаковой в том же сборнике [Седакова 1971: 277]).
113
Детальное обсуждение соответствующей проблематики содержится в написанном Н. Н. Семенюк разделе «Норма» в кн.: [Общее языкознание 1970].
114
Известно также и другое понимание узуса как связи формы речи и ситуации (в таком именно смысле используется термин «узус» в книгах: [Верещагин 1969: 53; Верещагин, Костомаров 1973: 93]). Очевидно, что в этом случае понятия нормы и узуса по существу идентичны, различаются лишь области их определения и применения: если норма – понятие чисто лингвистическое, то узус – понятие социолингвистическое. Узуальным в этом смысле является, например, различие в форме приветствия, употребляемой среди гражданских лиц («Здравствуйте!») и между младшим и старшим по званию в армии («Здравия желаю!»).
115
Под диглоссией понимается сосуществование в одном языковом коллективе двух по-разному оцениваемых самими говорящими разновидностей языка, социальные функции которых четко специализированы. Эти разновидности могут быть представлены как диалектом и литературным языком, так и разными языками (например, креольский и французский в Гаити) [Ferguson 1959].
116
См. некоторые недавние работы: [Cook 1969; Muskat-Tabakowska 1969]. Следует отметить также серьезное исследование Р. М. Джоунза по детской речи, в котором, правда, не затронут непосредственно вопрос об овладении вторым языком, но ряд теоретических результатов может представить значительный интерес с точки зрения проблемы акцента и обучения иностранному языку [Jones 1970].
117
Понятие языковой компетенции достаточно подробно обсуждалось в ч. I, главе 4 книги «Лингвистика и обучение языку».
118
Может показаться странным определение ситуации «диалект – литературный язык» как ситуации билингвизма, особенно применительно к такому языку, как русский, где диалектные расхождения не столь значительны, чтобы препятствовать взаимопониманию между уроженцами различных областей. Однако попытка разграничить «иностранный акцент» и «диалектный налет» выглядела бы неубедительно, так как «очень трудно найти формулу, которая заставила бы нас различать эти понятия» [Vildomec 1963: 83]. Сущность перехода от языка к языку и от диалекта к диалекту одинакова с точки зрения взаимодействия двух идиом, ср.: [Haugen 1956: 10].
119
Точнее было бы сказать «норму речи взрослых», так как, например, ребенок, живущий в окружении диалектной речи, также проходит стадию субнормы, которая, однако, будет уже «не вполне достигнутой дианормой». Но этим частным для нашей темы уточнением можно пренебречь.
120
Ср. также следующее замечание Э. Хаугена о переносе моделей из одного языка в другой: «It may be а phonetic carry-over, in wnich case we say that the speaker has an ‘accent’» [Haugen 1953: 8]. В другой книге Э. Хауген дает еще более точное определение иностранного акцента как чисто фонетического явления (см.: [Haugen 1956: 50]).
121
Ср. также: [Поливанов 1968].
122
Например, словосочетания выражать благодарность и выносить благодарность являются стилистическими вариантами, в отличие от выносить признательность, которое является языковой ошибкой, нарушающей норму лексической сочетаемости русского языка, согласно которой существительное признательность может в этом случае сочетаться с глаголами выражать, высказывать, но не выносить.
123
Это состояние можно назвать, вслед за Э. Хаугеном, «добилингвальным» (pre-bilingual), промежуточным между чистым монолингвизмом и билингвизмом (см.: [Haugen 1953: 6]).
124
Содержание понятия производства речи в его отличии от понятий порождения и синтеза описано в работе: [Копыленко 1969].
125
При этом, конечно, предполагается, что испытуемые не прибегают к языку-посреднику, а говорят на родных языках. Следует также иметь в виду, что в определенных ситуациях мнения двух информантов о степени понятности речи собеседника могут не совпадать. Как справедливо отметил Р. Ладефогед, степень понятности между двумя языками (диалектами) не является взаимообратимым отношением, если один из говорящих – носитель превалирующего языка (диалекта), т. е. пользующегося большим престижем в данном ареале, а второй – носитель «второстепенного» по значимости языка (диалекта): в этом случае первый говорящий не будет понимать своего собеседника столь же хорошо, как второй понимает первого (см.: [Ladefoged 1969: 8–9].
126
Обсуждение соответствующих вопросов читатель найдет в сб.: [Роль и место страноведения… 1969].
127
Сущность эксперимента Престона сводится к следующему. Группе франко-английских билингвов предлагались списки слов – наименований цвета, напечатанных в разном цвете так, чтобы значение слова и его цвет не совпадали (например, слово red ‘красный’ напечатано синим). Испытуемые должны были игнорировать слово и называть только цвет чернил, причем стимулы и ответы не всегда совпадали по языку (например, на английское слово требовался ответ по-французски и т. д.). Если полагать, что потребность отвечать на языке L2 всегда приводит к отключению L1, то следовало ожидать, что испытуемые не затруднятся в игнорировании языка стимула; результаты, однако, оказались обратными.
128
Л. B. Щерба определял такой вид билингвизма как «смешанный язык с двумя терминами» [Щерба 1958: 48].
129
Ср. использование понятий «чистый билингвизм – смешанный билингвизм» Е. М. Верещагиным: первый тип характеризуется социально мотивированной дифференциацией двух языков, второй недифференцированным употреблением их в одной и той же ситуации [Верещагин 1969: 28].
130
Впрочем, С. Эрвин и Ч. Осгуд отмечают, что даже в рамках координативного билингвизма принципиально возможны элементы интерференции [Ervin, Osgood 1954: 140].
131
Но возможно изменение и в степени владения первичным языком, что особенно характерно для эмигрантов, попадающих в лингвистически чуждую среду.
132
Глубокое единство механизмов, связанных с управлением речью, подтверждается также любопытным явлением парализации некоторых двигательных центров, ответственных за «паралингвистический аккомпанемент» речи. Так, при полном отсутствии осмысленной речи человек не в состоянии воспроизвести даже элементарные жесты, эквивалентные высказываниям «да» и «нет» (например, наклон головы) [Penfield, Roberts 1959: 244].
133
«Ассоциативными» считаются области, не связанные с соматическими функциями и регулирующие эмоциональную и интеллектуальную активность организма.
134
Под «языковой лояльностью» понимается такое состояние национального сознания, при котором свой «язык, как неприкосновенная сущность и в противоположность другим языкам, занимает столь высокое место в шкале ценностей, что оно требует его защиты» [Weinreich 1953: 99].
135
Термин «мерисматический», с легкой руки Э. Бенвениста, стал применяться для обозначения уровня различительных признаков фонем (долгота – краткость, глухость – звонкость и т. п.).
136
Здесь и далее опущены все определения, касающиеся существа и типов интерференции, поскольку эти вопросы подробно рассмотрены в первой части книги «Лингвистика и обучение языку».
137
Подробнее см.: [Реформатский 1955: 10–11].
138
Согласно терминологии А. Мартине, серия есть класс фонем, объединяемых по общему модальному признаку (например, серия смычных в отличие от серии фрикативных); ряд есть класс фонем, объединяемых по локальному признаку (губные – дентальные, палатальные – велярные и т. п.) (см.: [Мартине 1960: 97]).
139
В этом отношении между овладением вторым языком и становлением первого языка у ребенка существует отчетливый параллелизм: диафонический период билингва изоморфен фонетическому (префонологическому) периоду ребенка (ср.: [Jones 1970: 34–35]).
140
Под «молчанием» понимается, как легко догадаться, отсутствие осмысленной речи, а не вообще звукопроизводства.
141
В частности, исследование показало, что, например, перцептивное расстояние между лабиальными и велярными оказалось большим, чем между лабиальными и альвеолярными или альвеолярными и велярными.
142
В настоящей работе не рассматривался вопрос о так называемой обратной интерференции, затрагивающей первый язык в условиях длительного билингвизма говорящего. Этот вопрос имеет несомненный интерес в плане общей теории билингвизма и интерференции (ср.: [Jakobovits 1968]). Но ввиду того, что нашей непосредственной задачей было рассмотрение проблемы акцента в рамках темы «русский язык для иностранцев», многие детали в обсуждении языковой интерференции были опущены.
143
Понятие второго языка употребляется здесь в простом смысле как синоним неродного языка (но не обязательно иностранного)! Анализ потенциальной многозначности этого понятия в оппозиции с понятием первого языка см. [Виноградов 1976: 37–41]; интересные соображения о статусе и функции первого (родного) языка в ситуации многоязычия см. [Chumbow 1984]. См. также ч. I, гл. 4 книги «Лингвистика и обучение языку».
144
Автору этих строк, как, видимо, и многим из читателей, приходилось сталкиваться с подобными оценками, мотивировка которых самим говорящим часто неясна. Один весьма просвещенный носитель русского литературного языка признавался, что, например, эстонский или грузинский акцент не только не вызывает в нем раздражения, но он находит в таком акценте даже некоторую прелесть. И наоборот, русский диалектный (южный) или украинский акцент кажется ему крайне неблагозвучным и вызывает ощущение слухового дискомфорта. По-видимому, такое впечатление связано с неявной презумпцией доступности совершенного произношения носителям диалектов (ведь русские же) и украинского языка как наиболее близкого к русскому, а между тем именно этой категории говорящих нелегко полностью избавиться от «произносительного сора» в их русской литературной речи.
145
Цитируется по русскому переводу, однако, судя по приведенному переводчиком обороту «partly institutionalized faits sociaux» в оригинале, можно полагать, что фраза имеет более глубокий смысл, заключая в себе реминисценции дюркгеймовской теории социальных фактов, чем и объясняется появление французского варваризма в английском тексте, см. [Дюркгейм 1899].
146
Нельзя, однако, не отметить, что упреки К. Колера в значительной мере безадресны. Он мельком упоминает структурную фонологию (которая на деле многолика!) и ничего не говорит о фонологии 70-х гг., а между тем после выхода классического труда Н. Хомского и М. Халле [Chomsky, Halle 1968] начались поиски «естественного» фонетического обоснования фонологических категорий и правил, что стимулировалось разысканиями в области языковых универсалий.
147
Именно с ориентацией на эти уровни в одном из наиболее солидных исследований по проблемам ошибок и усвоения второго языка делается вывод о существенном преобладании такого рода ошибок над собственно интерференционными [Dulay et al. 1982: 173].
148
Необходимо отличать «речевой слух», т. е. способность дифференцировать звуки естественной связной речи, от метаречевой способности человека опознать и разграничить предъявляемые экспериментатором отдельные звуки, даже если они «вырезаны» из реального фонетического слова. В более широком плане за подход, который можно назвать «естественно-экспериментальным» (т. е. в большей степени социологический, чем биопсихологический), ратует Э. Тароне [Таrone 1982: 70]. Применительно к фонетическим фактам содержательное обсуждение проблемы перцептивного потенциала и реально практикуемых навыков см., например, [Slowiaczek, Dinnsen 1985].
149
Впервые опубликовано в: Проблемы представления (репрезентации) в языке. Типы и форматы знаний. М., 2007. С. 6–12.
150
Впервые опубликовано в: Лингвистическая полифония. Сборник в честь юбилея профессора Р. К. Потаповой. М.: Языки славянских культур, 2007. С. 85–93.
151
Впервые опубликовано в: Горизонты современного гуманитарного знания: К 80-летию академика Г. Г. Гамзатова. М.: Наука-Собрание, 2008. С. 357–359.
152
Впервые опубликовано в: Когнитивные исследования языка. Вып. III: Типы знаний и проблема их классификации. М.; Тамбов, 2008. [Вступительное слово на Круглом столе.]
153
Впервые опубликовано в: Когнитивные исследования языка. Вып. V: Исследование познавательных процессов в языке. М.; Тамбов, 2009. С. 9–21.
154
Впервые опубликовано в: Когнитивные исследования языка. Вып. VII: Типы категорий в языке. М.; Тамбов, 2010.
155
Впервые опубликовано в: Лингвистика: Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2010. № 4 (2). С. 461–464.
156
Впервые опубликовано в: Концептуальные и семантико-грамматические исследования. М., 2011. С. 4–8.
157
Впервые опубликовано в: Филология: Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2014. № 2 (1). С. 368–372.
158
Впервые опубликовано в: Межкультурная ↔ интракультурная коммуникация: теория и практика обучения и перевода: материалы IV Международной научно-методической конф. (г. Уфа, 23 декабря 2015 г.). Уфа: РИЦ Баш-ГУ, 2015. С. 3–7.