Вот так метафизическая страсть погубила пожилого ученого и не позволила сторонникам Григория Явлинского провести своего делегата в городскую Думу, а позже и в Государственную. Хотя, казалось бы, были все шансы.
Опубликовано в журнале «Русский пионер» № 45.
Симпатизирующий
01 сентября 2014
Вообще-то, каждая колонка Ивана Охлобыстина, написанная для «РП», может считаться колонкой верующего человека про веру, но повторов не будет: Иван Иванович всегда найдет новые слова на вечную тему.
Я ВЕРЮ В БОГА!
Ничего меня не убедило, ангела не встречал, в тонких снах — хаос, но я верю в Бога!
Если вера моя будет с горчичное зерно, то я смогу менять ландшафты. Пока не могу. И, как подсказывает опыт, в этом вопросе еще никто не отличился. Поэтому то, что я вкладываю в слова «верю в Бога», прежде всего, означает: я истово, больше всего на свете хочу верить в Бога. Если это произойдет, то я сделаю посреди Сибири два новых моря, почищу океан, верну Гольфстрим на место, поменяю в США президента, на «посмышленее», чтобы от Европы паразиты отлепились. Европа от них задыхается. Но Европа сама виновата — научила на свою голову. Вот ей с Россией не жилось?!
Что еще сделаю — найду в себе силы и раскаюсь в своих грехах, чтобы с чистой душой общаться с людьми. Хотя и сейчас, слушая их исповеди, изумляешься — как будто это ты сам. В обстоятельствах, естественно. И сам себе совет даешь, и сам за себя грехи отпускаешь.
Если вы понимаете вообще — о чем я. По личному опыту, тактильным ощущениям это похоже на светлую, дикую усталость. Словно поднялся на вершину горы.
Жаль, что я не могу честно говорить о себе, что я верующий человек, но это того стоит. Библейская лестница Иакова, наверное, состояла из подобных историй — историй прощеных душ.
Я окружен верующими людьми, их дело, почему они не меняют ландшафты, но они самые родные люди для меня. Каждый из них шедевр — Божье Творение! Примеров миллион, от раскаявшегося уголовника, севшего за другого, «чтобы паренек одумался и институт закончил», проститутки, родившей от финна ребенка-дауна и отдавшей всю свою жизнь этому ребенку, до унылого аристократа, 14 раз сыгравшего в «русскую рулетку», а на 15-й предложившего своей первой и единственной любви. Уступил даме. Она сразу выиграла.
Один — алтарник в тюремной церкви, где-то в русской глуши. Другая, потерявшая все-таки ребенка, чистит полы в деревенской церкви под Красногорском! Третий служит настоятелем где-то в ташкентской епархии, кажется.
Всех их приютил Христос. И я был счастливым свидетелем этого Чуда Божьего!
Так что моя вера, наверное, все-таки не в видимом мире, а на уровне любви к людям. А как их не любить, если они такие же, как ты? Да, еще среди них был паренек из Славянска, который писал песни и последнюю посвятил святому Евгению. В песне паренек сетовал, что не сможет уподобиться Евгению, не снявшему крест и за это убиенному. Смог. Пошел в ополчение воевать с фашизмом, и его убили.
А у меня веры такой, видать, нет. Да и жена не отпустила. Я статьи только про веру пишу, а так… нет, Христовой Правды ради, я не могу себя назвать по-настоящему верующим человеком!
Симпатизирующий слабак.
Прости, Господи!
Опубликовано в журнале «Русский пионер» № 48.
Нечто
08 ноября 2014
Иван Охлобыстин поведает, как его закрутила вязь российских дорог, затеряла в осенних полях, зачаровала добрыми людьми. И припомнит, как сидел в глубоких думах у руин Херсонеса Таврического.
КАЖЕТСЯ, опять я не успел сдать вовремя материал в «Русский пионер» по теме «Эйфория». Перед коллегами неудобно, публицист должен работать, но закрутила меня вязь российских дорог, затеряла в бескрайних осенних полях, зачаровала добрыми людьми. Проще говоря, я ездил с выступлениями по русским городам, часть года посвящая Беларуси и Прибалтике. Повсюду я тонул в бездне доверия, исходящего от зала. От этого всегда хотелось по завершении выступления приставить ствол к голове и со словами «Пусть это чувство будет последним!» забрызгать кровью белоснежную трибуну. Такие дикости. О чем, несомненно, скорбит моя бессмертная душа, а плоть ликует. Эйфория, одним словом.
Было еще в далекой… такой далекой уже юности… что сидел я в глубоких думах у руин Херсонеса Таврического, вглядывался в слившиеся вместе ультрамариновые горизонт и море, у меня в ногах спали смертным сном остатки римских казарм, поросшие высоким синим ковылем, по которому волнами гулял морской ветер. В какое-то мгновение где-то пролаяла собака, в воздухе пахнуло жженой травой, я перевел взгляд на каменную арку с колоколом и распался на мириады атомов. Я был в каждом из них. Все это соединилось со всем миром, и я стал миром.
Длилось мгновение, помню всю жизнь. В тот день я стал другим. Видимо, какая-то биохимическая реакция на фоне переходного возраста.
Я только что окончил институт и снимался в фильме «Нога» в Крыму. Рядом с Херсонесом располагалась наша киносъемочная база, и мы периодически возвращались туда на обед. Нас встречал скрипучим брёхом Сильвестр — собака неизвестной мелкой, злобной породы, названная хохотушками гримершами Сильвестром за действительно выдающиеся мужские достоинства.
А после обеда мы все на час разбредались по берегу. Я предпочитал читать в одиночестве на теплых камнях руин. К слову сказать, к тому времени я не поленился прочитать все о самих руинах, что делало мой выбор места отдыха осмысленным и символическим. Я считал, что в жизни, как в кино, не может быть ничего случайного и все зависит от того, как ты сам к этому относишься. А на момент испытанных мной переживаний, описанных выше, я терзался выбором — продолжать мне заниматься кино или податься в область инвестиционного бизнеса. Признаться, я тогда был, по случайности, довольно богат. После «распада на атомы» я выбрал кино.
Во всяком случае, об этом можно и так рассказать. Хотя, сами понимаете, в жизни, как в компьютерной игрушке, — есть тысячи вариантов подойти к одному и тому же выводу.
Все остальные виды экстаза происходили у меня в более прозаической, личной обстановке, и рассказ об этом только оскорбит интеллект читателя.
Нет! Было еще мгновение. В раскаленном полуденным солнцем Ташкентском кафедральном соборе. На рукоположении в священники. Мне исполнилось 34. Я приложил лоб к Святому Престолу, архиепископ накрыл мою голову ладонями и прошептал на ухо слова апостола Павла: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». И я «прежний» в этих словах «сгорел». Как это объяснишь? Никак.
Да и говорил не архиепископ, а сам апостол. Он стоял в ослепительном солнечном свете посреди площади, окруженный людьми, еще не осознающими, что слышат самые главные слова в своей жизни. Как и я.
P.S. Прилично ли это назвать эйфорией? Не уверен. Может звучать вульгарно. Лучше этому вообще не давать имени. Говорить: и тогда со мной произошло «нечто».
За золотой стеной
06 февраля 2015
Актер и режиссер Иван Охлобыстин честно рассказывает о том, что он думает про заграницу, — и даже талантливое художественное исполнение этого рассказа не затмевает главного смысла: а дома-то лучше. И еще одна чистая правда: дети во всем сами разберутся. Их у автора, напомним, шестеро.
«ДАЛЕКО-ДАЛЕКО ЗА МОРЕМ…» — пел в моем детстве невидимый в кадре сказочник.
«Приключения Буратино» 30-х годов, автор сценария Алексей Толстой, фильм снят на черно-белую пленку А-2, или, как ее называют все киношники, «на серебро». За изобилие в пленке этого благородного, как и сам фильм, металла.
И в моей жизни есть это «далеко-далеко за морем…», есть золотая стена, есть заветный ключ и, самое главное, есть тот мир, где «везде человек человеку надежный товарищ и друг».
Только плыть или ехать поездом всем скопом никуда не надо: наши предки уже, слава Богу, доплыли, и я с рождения живу в этом мире. Естественно, подобно своим предкам, я сам могу сидеть днями на берегу и смотреть на горизонт. Всегда есть о чем помечтать. Где-то на жизнь посетовать, где-то влюбленно обмануться.
Тем более что «далеко-далеко за морем» у каждого поколения и у каждого персонально свое.
Бывал я в своем «далеко-далеко за морем». И там действительно есть «золотая стена», времени соответствующая. Она незримо, как темная материя, пронизывает все — от шестеренки в цилиндре стиральной машины до старинной дружбы.
В принципе, ключ у меня есть.
Но… душно мне за «золотой стеной».
Всякий раз, когда я открывал в «стене» дверь, я оказывался один.
Тотально один.
Вокруг блистали огни корриды, восторженно ревел Колизей, чаровал Стоунхендж, шустрые руки бармена в Сингапуре смешивали коктейль до того хороший, что ему так и не смогли подобрать название.
Но я был один.
Чтобы не вводить вас в заблуждение: я образно был один. Рядом могли находиться самые главные, самые нужные мне люди, но это ничего не меняло. Я продолжал быть один. Кого-то болезненно не хватало. И не угадаешь — кого? То ли случайного прохожего по дороге из Томска, то ли лодочника со старой пристани на реке Спас-Суходрев за Калугой. Наверное, всех не хватало, даже с кем жизнь не сводила, но кто живет на моей «далекой-далекой за морем» и не за золотой отнюдь дверью, а деревянной, как крышка гроба. И ключ, блин, потерян. Потеряли, да и плюнули. Кого нам бояться?
Вот как это объяснишь? Никак. Массовое бессознательное? Наверно — как-то так.
Хотя сожженной трансформаторной будки у железнодорожного переезда под Тамбовом тоже не хватает, пусть она и души-то не имеет.
Гарантированно не хватает изборских оврагов зимой.
Мои соотечественники, живущие вне этой странной зависимости, меня пугают. Хотя, разумеется, по их мнению, с точки зрения бизнес-плана их подход безупречен, мой — обречен на провал, как валютная ипотека.