На мгновение застыл в воздухе, словно парящая хищная птица – и вдруг снова перекрутился, выгибаясь и разворачивая нос к земле. По всем законами физики должен был рухать вниз камнем – но прямо подо мной выровнялся и снова улегся на послушный ветер, напоследок продемонстрировав кресты на красных крыльях. Ловкий, быстрый и до скрежета зубов недосягаемый, немец будто издевался надо мной. Знал, что зацепить мне его уже нечем.
От злости я готов был даже вырвать кусок обшивки, чтобы подбить ему хвост – но, конечно же, не успел.
Дед или многоопытный Андрей Георгиевич на моем месте, пожалуй, и справились, но мне отчаянно не хватало концентрации. Я мог кое-как управлять дирижаблем, держать Щиты, глазеть по сторонам и даже атаковать магией – но уж точно не делать этого одновременно. Не знаю, сколько человек уцелели в кают-компании – криков оттуда уже почти не слышалось. Да и едва ли мне сейчас помогли бы даже все Одаренные на борту вместе взятые.
“Петр Великий” получил достаточно дыр в обшивке – и теперь заваливался на нос и мчался к земле. Винты двигателей еще работали, ускоряя ход, но и без них дирижабль справился бы не хуже. Беспощадная сила тяжести добавляла скорости, и мы понемногу даже обогнали уцелевшие аэропланы.
Не в полете. Кажется, это называется “свободным падением”.
Зеленые квадратики стремительно приближались – да и река больше не казалась блестящей ниточкой. При желании я наверняка бы смог различить и постройки, и даже людей, но почему-то пялился во вновь сошедшие с ума приборы, будто те еще были способны хоть как-то мне помочь.
– Держись! – заорала Гижицкая. – Выровняй эту чертову штуковину, слышишь меня?!
– Пытаюсь!
Я всем весом налег на руль высоты, и хрупкая рукоятка не выдержала: с треском переломилась, оставив лишь бесполезный обломок. Штурвал еще кое-как крутился, но я едва мог сдвинуть заклинивший механизм. Будь перед моими глазами спидометр, он наверняка показывал бы километров сто пятьдесят в час – если не больше. Ветер завывал и хлестал из разбитых окон так, что становилось больно глазам. Гижицкую оторвало от меня и швырнуло куда на пол, к двери.
Если бы не панель спереди, я бы наверняка полетел за ней следом – и только чудом удержался, едва не выломав из нее штурвал. Впрочем, управлять “Петром Великим” уже не мог даже он: рули наверняка оторвало или ветром, или немецкими пулями.
– Мы падаем! – Гижицкая каким-то чудом поднялась на ноги и снова вцепилась в меня. – Ты… Кто-нибудь знает, что делать?
– Ничего, – простонал с пола капитан. – Держитесь крепче, сударыня… И да поможет нам всем Господь.
Глава 15
– Знаешь, почему мы носим эти знаки на одежде?
Грязно-желтое забытье, наполненное палящим солнцем, песком и навечно въевшимся в само мироздание запахом гари, наползало со всех сторон. Укутывало, накрывало с головой и мягко утягивало в глубину осторожными щупальцами. И не собиралось выпускать, что бы ни…
Нет уж.
Я стиснул зубы и рванулся. Изо всех сил, так, что сама ткань сна затрещала – и не выдежала, сдалась и тут же принялась таять похожими на туман хлопьями. Выжженый город, стыльные чудища где-то внизу исчезали – а за ними и низкое желтоватое небо, и звуки, и память. Им было все равно, и только девчонка зачем-то посмотрела мне вслед глазами-льдинками. Но без осуждения – скорее наоборот, как-то ласково и будто бы даже с одобрением.
Сон – а может, и сама смерть – снова отступили, выпуская меня обратно в реальный мир. Недобрый, наполненный гулом огня, треском лопающегося железа, грохотом, запахом дыма… и, конечно же, очередными неприятностями.
Мир, в котором у меня пока еще оставалось слишком много незаконченных дел, чтобы умирать.
Открыв глаза, я увидел над собой не низкий потолок гондолы, а серебристую ткань обшивки. Она трепыхалась на ветру, а сквозь прорехи то и дело проглядывали клочки неба. Ярко-синего, чистого и непривычно-светлого после долгого полета сквозь туман. То ли носовая часть “Петра Великого” при падении пострадала особенно сильно, то ли вообще весь корпус превратился в ошметки – отсюда я мог разглядеть только жалкие останки когда-то могучего каркаса.
Переломанные и разве что не закрученные в узлы шпангоуты торчали во все стороны, как кости давно погибшего зверя… а может, и человека – остатки обшивки резервуаров напоминали истлевшие лохмотья какого-нибудь несчастного бродяги. А гондола… гондолы вообще не было, или она просто осталась где-то… там.
Похоже, когда “Петр Великий” рухнул, меня вышвырнуло вперед через разбитое пулями окно. Шагов на двадцать – а может, и все сорок, а потом еще и протащило по земле примерно столько же. Обычный человек от такого падения непременно свернул бы шею, но я остался жив – и как будто даже здоров… относительно. То ли гондола удачно лопнула, не зацепив мое многострадальное тело, то ли помогли защитные плетения.
То ли в очередной раз выручила госпожа Удача, у которой я явно ходил в любимчиках.
Болело все, что могло болеть. Нога, вывернутая так, будто всерьез собиралась отделиться от тела и продолжить путь самостоятельно. Спина и плечи. Левый локоть, который я, похоже, распорол чем-то острым. Голова… разумеется – ею я наверняка не раз и не два приложился, кувыркаясь по суровой и негостеприимной немецкой земле.
И все же я все еще жил, дышал – хоть и не без труда, смотрел на мир обоим глазами и будто бы даже понемногу возвращал себе способность двигаться. В моем организме наверняка осталось куда меньше целых ребер, чем хотелось бы, зато черепушка, позвоночник и конечности вроде как уцелели… насколько это вообще было возможно.
Минуты три или четыре я лежал, пытаясь дотянуться до родового Источника. Получилось с трудом – слишком уж далеко от меня на этот раз оказались и дед, и родное Елизаветино, и сама земля, на которой жили предки фамилии Горчаковых. Дар вообще слушался неохотно, будто желая для начала выяснить, какого черта я вообще забрался на самый запад германского Рейха – и только потом понемногу принялся пульсировать, заполняя высушенный резерв.
То ли я подчистую выложился, швыряясь Свечками в немецкие аэропланы, то ли истратил все на Щит – то ли и вовсе ухнул остатки в момент удара об землю и только поэтому уцелел. А может, Дар и без моего непосредственного участия подлечил все, до чего смог дотянуться.
И подлечил, надо сказать, неплохо – магия все еще не спешила накачать меня мощью Одаренного на грани пятого и четвертого классов, зато обычные человеческие силы все-таки вернулись в мое распоряжение. Я кое-как подтянул руки, уперся локтями в землю и с трудом, но все-таки приподнялся. Голова гудела и кружилась, и я с радостью повалялся бы еще некоторое время, позволяя Источнику завершить начатое…
Увы, как раз времени у меня не и было. Где-то над головой трещали усталые шпангоуты и гудел ветер в ошметках обшивки дирижабля – но теперь к этим звукам примешивались другие. Лай собак и крики. Короткие приказы, похожие на сердитое воронье карканье. Я пока еще не мог разобрать издалека слова чужой речи – но саму речь, конечно же, узнал.
Немецкая.
К поверженному “Петру Великому” со стороны хвоста подходили солдаты. Вряд ли меньше пары десятков – слабый отряд на поиски сильных Одаренных точно не отправили бы. И уж тем более вряд ли немцы шли сюда поинтересоваться моим здоровьем и пригласить на сытный ужин.
Выругавшись, я поднялся на ноги и кое-как заковылял, убираясь подальше от дирижабля. Похоже, при падении еще и рванули топливные баки – горящие обломки валялись на сотню-другую метров вокруг, но укрыться в траве не мешали, а повисшая над полем пелена дыма и вовсе была мне скорее на руку. Отбитые ребра нещадно ныли при каждом шаге, но я упрямо волочился, пока не отыскал достаточно раскидистый куст, за которым можно было хотя бы перевести дух. Плюхнувшись на землю, я осторожно раздвинул ветви и принялся наблюдать.
Немцы вопили, топали и звенели оружием, и все равно появились из дыма неожиданно. Вынырнули в паре десятков шагов и двинулись дальше – к счастью, не в мою сторону. Так близко, что я мог без труда разглядеть их каски и серую полевую форму до мельчайших деталей. Все: портупею, знаки на лацканах, нашивки… чуть ли не гордых кайзеровских орлов на пуговицах.
Солдаты с плечистым офицером во главе шли цепью: как положено – неторопливо, с винтовками наизготовку. Один повернулся и посмотрел прямо на меня. Пялился несколько секунд, за которые я успел нашарить под пиджаком “парабеллум” и вцепиться в ребристую рукоять так, что заболели пальцы.
Не заметил – но все равно расклад получался так себе: пистолет без запасного магазина, жалкие остатки родовой магии и две чудом уцелевшие руки. Против целого отряда с собаками и наверняка еще и парой-тройкой Одаренных чинов. Я насчитал полтора десятка немцев, но за ними из пелены дыма шагали следующие. Солдаты навреняка обходили “Петра Великого” с обеих сторон. Искали выживших, но, судя по звукам, пока еще никого не нашли. То ли из всех пассажиров и команды уцелел я один, то ли остальные лежали без сознания, то ли…
Мои мрачные размышления прервал женский крик. Сдавленный и негромкий, хоть раздался он не так уж и далеко – откуда-то со стороны гондолы. Разглядеть я толком ничего не мог – мешал густой дым – зато узнал голос Гижицкой. Ее сиятельство ругалась и, похоже, еще и закатала кому-то звонкую пощечину – значит, пребывала в достаточно добром здравии. Вряд ли ей угрожало что-то серьезнее плена. А мне определенно стоило отсидеться за уютным кустом, восстановить силы и не геройствовать без надобности.
Никаких иллюзий на счет собственной способности в одиночку перебить чуть ли не роту вооруженных до зубов солдат у меня, разумеется, не было.
Нет.
Ни в коем случае.
– Да твою ж… матушку, Горчаков, – тоскливо выдохнул я.
И, скрючившись в три погибели, заковылял на шум. Ветер дул в спину и все еще нагонял дым, так что собаки вряд ли бы меня почуяли – но какой-нибудь солдат вполне мог оказаться достаточно глазастым, чтобы заметить колыхание травы и разглядеть среди густой зелени мою спину.