– Так точно, товарищ маршал.
Заварзин положил на стол четыре рисунка. Общий вид разбухшего после взрыва шара в небе, к коему подсасывалась грибовидная нога с земли. На остальных трех рисунках плотной барельефной лепкой впаялись в шар зафиксированные изображения: X-DRON – добытчик минералов, голова в шлеме, пирамиды и пентагональное сооружение, склеенное из архитектурных сегментов – все то, что осталось от явления к Жукову Гильшера и намертво впечаталось в принесенные им фотографии еще тогда, 46-м году.
– Ма-ас-тер! – Изумленно выдохнул Жуков, пораженный точностью рисунков – золотая рука у тебя, сынок, и память на диво. Может, маху ты дал, когда надел погоны.? Тебе бы художником быть.
Было не до выбора, товарищ маршал.
– Еще раз подробнее расскажи о Пентатроне (лишь двадцать лет спустя уже перед самой смертью ему обозначили феномен Пентатрона: фотонно-нейтринный генератор).
– О чем, товарищ маршал?
– Вот это здание, пятиугольник, ты говоришь пульсировал излучением?
– Так точно. Прерывистый, пульсирующий зеленоватый свет. В бинокль, хорошо было видно, как эта штука испускала импульсное излучение.
«Ему не увидеть последствия нашей победы… которая свершилась и полыхнет фотонной вспышкой с Пентатрона через девять лет» – алмазом по стеклу взрезало память маршала.
«Через девять лет»: 46-й – 54 –й, нынешний. Энлиль сейчас водил этим алмазом – Энлиль!
Все выстроилось. Все стало на свои места – он в этом убеждался потом до самой смерти. Едва переварив победу в 45-м, хрипя и задыхаясь, они рванулись в новую, навязанную им «Статус– КВОтой» гонку: за лилипутский выход человечка на орбиту и создание ядерного оружия.
И «победили» в этой гонке – сегодня над их головами, над истощенным людом, запряженным в железную колесницу индустрии, хлестнул бич опытного взрыва. Шар вздулся над СССР, обжорно чавкнув, проглотил космическую миссию человека – бога. Перед мордой славянского осла все это время недосягаемо маячила красная морковка коммунизма, на окровавленный и жертвенный алтарь которого был брошен и растерзан в братоубийственных войнах творческий потенциал и интеллект нации, всосанные гонкой вооружения, были истреблены лучшие.
Потом «слепые поведут слепых»: сначала местечковый недоумок малоросс – великороссов. Затем в «поводыри» впряжется бровастый люмпен-гегемон. Ему на смену явится Иуда – меченый, за ним – ссыкун беспалый, обметанные все тифозно-советниковой сыпью кучерявых и картавых. И все они, не озаренные и не способные подняться к вершинам Духа, к жречеству, подверженные облучению Пентатрона, запустят под рубаху «развитого социализма» паразитарно вшивую орду Сионо-SSоидов и содомитов из «Статус КВОты». Которая уцелела и спаслась от чисток Джугашвили холуйской мимикрией советизма.
– Ну вот и все, майор. Благодарю за службу, – сказал маршал. Уперся в Заварзина взглядом больного, изработанного мерина. Снял золотые часы с руки.
– Возьми, сынок, на память от меня.
Достал, раскрыл картонную, выстеленную сафьяном коробку с пистолетом.
– И это для тебя. Здесь гравировка на твою фамилию. Подарок от маршала Жукова.
Заварзин принял драгоценное подношение. Толкалось в грудь, выламывалось сердце, полыхали щеки.
– Служу Советскому Союзу! Разрешите вопрос, товарищ маршал, один всего вопрос…
– Ну разве что один.
Он ожидал вопрос про итог всей химразведки на территории под взрывом: сколько всем побывшим там осталось доживать. Ожидал и панически боялся, поскольку врать не научился. А на правду не поворачивался язык.
Но с величайшим облегчением услышал.
– Вы ведь откуда-то знаете обо всем, что появилось на шаре? Что это было… Кому предназначалось?
– Нам, майор, всем нам, коренникам России: славянам и мусульманам предназначалось. И ты помог все это донести в точности.
Он знал теперь, что говорил. И здесь над взрывом, в который раз схлестнулись божественные воли двух Архонтов. Тянули колымагу человечества две тяги: лебедь со щукой в разные стороны тянули с нечеловеческой, неугомонной силой, куда смехотворно гномиковым усилием вплелись потуги рачка Жукова.
Энки напомнил всем про СТАТУС – КВО Сварога, изобразив на взрыво-шаре итог всей департации клана Энлиля. И с вековой, отеческой заботой оповестил непутевого вассала – маршала, а через него все государство: вновь в предназначенное время возбудился Пентатрон. Опять пульсирует фотонно нейтринный генератор, чьей бедоносной копией – нарывом вздулся на американском континенте Пентагон.
Опять пульсируют фантомы Зла, готовится в который раз истерзанному государству неведомая галактическая пакость. Фотонно-нейтринные импульсы теперь зомбируют, рыхлят мозги оставшихся, и далеко не лучших потомков Богумира, Ария-Оседня, чтобы засеять их.
Чем в этот раз? И может быть успел бы рассказать Энки и посвятить в конкретику истребительного Зла. Но, как всегда, чертом из табакерки выпер братец и все разрушил. Явил взамен реальной информатики на шаре, ухмылку SS – рожи. Теперь догадывайся, сторожи, противодействуй Посвященный, коли сможешь. Ищи, нащупывай то, не зная что.
– Иди, майор. Был бы твоим отцом– сказал бы: женись, сынок, да поскорее. И торопись с детишками. Больше того, что сказал, сказать не могу. Лечись. За вас теперь возьмутся лучшие в стране врачи.
Жуков замолчал. И повинуясь неодолимому порыву, обнял офицера, покашливая прочищая горло: провожал служивого в последний, невозвратный путь.
Он многое бы теперь отдал, чтобы вот так же прижать к себе того, сержанта – недобитого, прибывшего с сибирским пополнением к Москве в 41-м. С годами все нестерпимее, болючей язвой набухали в нем события в Тамбовщине, где молодой, остервенелый, кромсал он саблей, пулеметом лучших: крестьянскую, родимую по крови «говядину», с дрекольем и вилами вздыбившуюся на комиcсарно-кожаную власть.
Кто их тогда втравил в братоубийственную бойню?! Не тот ли самый Пентатрон?!
ГЛАВА 50
Заварзин подводил итог. Вмещал он в себя женитьбу, службу, все чаще и мучительней прерываемую госпитальным заключением. И вот отпущеный ему срок, из коих два последних года он был безвылазным заключенным больничного каземата, подошел к концу.
Предутренняя серость и прохлада пока держали его в коконе покоя, слепленном студентом. Он отгораживал, оберегал от боли. Но – не от нещадных дум, пропитанных «казбечным» дымом пяти окурков.
При нем остался именной пистолет маршала…ждет у постели побитою собакой Виолетта…далее дыбился Голгофой остаток госпитальных дней, пронизанных холодным лязгом инструментов о стекло, кромсающей все внутренности болью. Она вот-вот вернется.
И все это – под отторгающим прищуром чужих глаз. В которых плохо скрыта нетерпеливая досада: «Однако загостевался ты здесь, капитан.Все остальные успокоились. Пора и тебе честь знать». Пожалуй – все.
Сейчас надо идти… ложиться рядом с ней… желанной и любимой… курвой… за что ему на излете бытия такая пыточная отрава их сеновальной случки?! Как допустить теперь ее к себе… касаться, гладить, обласканную чужаком, целовать?!
Заварзин застонал. Он понял, что не сможет это сделать. А если он не сможет… то надо бить ее наотмашь: «Выйди. Я отдохну один». Это – не бить. Это убить ее. За что?! Казнить за то, к чему сам толкал?!
И он, зажав в зубах фуражку панически, придушенно завыл. И тут же взъярился в нем многолетней службой наработанный запрет: ну– ка, не бабиться! Молчать!
Уняв в себе холодной волей истерический раздрай, он трезво и нещадно произвел себя, служивого, в очередной, последний статус: «Лишний».
Сегодня он стал лишним. Для всех. Не подлежащим восстановлению – как израсходованная пламенем свеча, от коей осталось в подсвечнике распяленная восковая клякса… как посох, хрястнувший в надломе от нагрузки.
Что дальше? «Дальше» было при нем.
Он вынул пистолет. Дохнул на никель гравированной пластины, вытер ее рукавом. Теплым прикосновением мазнул по душе облик маршала: легенда во плоти, которая не погнушалась, обняла его, армейского мышонка. При этом упираясь головою в неземную высь, в свирепую барельефную шифровку атомного шара, который нес с собой недоступность тайны.
…Ну вот исчез из памяти и Жуков. Звала иссохшее тело воина сосущая бездна. Он заглянул в нее. Эфирной, давящей тоской набрякла голова – от жизни. Там же, в бездне, куда он заглянул, царил Его Величество Покой. Без боли, страха и сомнений.
Еще раз, обозрев с чудовищною быстротой киноленту всей прошмыгнувшей мимо жизни, он взвел курок. Приставил дуло к виску и, чуть помедлив, нажал на спуск.
У сторожей в машине синхронно хрястнуло в ушах. «Собачью вахту» – ночь, истекавшую в рассвет, взорвало непредвиденность, коей не должно быть. За нее, случалось, срывали с погон звезды. А то – и голову.
– Какого черта…чего он там?! – Сержант, вздернувшись на сиденье, повернул ключ в зажигании. УАЗ завыл стартером. Капитан, гоняя желваки по скулам, нетерпеливо, бешено косился. УАЗ завелся. Дернулся, рванул к дому Заварзина, взбивая шинами отяжелевшие за ночь клубы дорожной пыли.
…Сержант, рыча сквозь зубы, просунув руки сквозь штакетник, нашаривал задвижку у калитки – не находил.
Одернул руку, долбанул в нее ногой, сорвал железки. Они просунулись в проем почти одновременно с капитаном.
Прохладная серятина рассвета объяла палисадник. В нем смазывались детали. Но уже отчетливо смотрелась давящая необратимость общей картины. Сидел на крыльце, откинувшись спиной к стене, майор Заварзин. Пол головы, щека, плечо заляпаны блескуче-бурым. Именной пистолет валяется у ног. Рядом на коленях Виолетта. У нее трясутся плечи.
Сержант, клейменный в недрах их конторы прозвищем «Бульдог», порхнул к крыльцу с воздушной легкостью в костях («Все ладненько…Тип-топ, конец паскудной ночи…Сейчас тельце упакуем как положено, погрузимся. Через часок сдадим в канторе…а там…Ах, где мои два бутербродища с колбаской?! Чаек с лимончиком под блинчики в сметане! И баиньки: законные четыреста минуточек в кармане…до спортзала»).