– Гражданочка Заварзина, – позвал сержант учтиво, скорбно, – мы всё, конечно, понимаем, но и вы поймите нас.
Залитые слезами и безумием глаза вдовы смотрели отторгающим нетерпением.
– Кто вы?
Капитан заученно, неторопливо выудил из кармашка пиджака корочки с гербом. И развернул их: неразличимость текста с легкостью компенсировал золоченый герб.
– Что вам надо?
– Простите, Виолетта Павловна… Нам нужен он, ваш муж. Мы здесь за этим, – капитан всочился в Виолетту прискорбно гладким голосом.
– Вы люди… или звери!? Мне хоронить его.
– Вы нас не поняли, Заварзина? – окреп и подпустил металла в голос сержант. – Мы делаем, что нам положено на службе. О похоронах позаботится кто надо и без вас.
– Вон отсюда!
– А ну-ка тихо, тихо тетя! Без истерик.
«Еще кудахчет…торчали здесь всю ночь…мозгов хватило у майора всем руки развязать…так нет, вот эту курицу утихомиривай…хотя…теперь не помешает взять ее на цугундер… хороша телушка».
«Бульдог» вздел руки под мышки Виолетты, облапив ее грудь. Легко, играючи приподнял над землей, понес в сторонку – к скамейке в палисаднике.
– Пусти, мразь… – выстонала Виолетта.
– Пусти ее, – сказали от калитки. В ней стоял Чукалин.
– Покиньте палисадник! Сесть снаружи на скамейку! – хлестнул приказом капитан.
«Вот он, долгожданный, сам явился!»
– Я сказал, оставь ее, – повторил Чукалин, не отводя глаз от сержанта.
Тот посадил Виолетту на лавочку, распрямился, потряхивая кистями.
«Явился, голубок…тот самый, аверьяновец…щас мы испробуем тебя на вшивость…пощупаем, кого и как клепает знаменитый Аверьян, которого никак в контору не затащат». Сказал с нетерпеливой хрипотцой:
– Товарищ капитан, пацан не понимает русских слов. Растолковать?
– Уж постарайся. Да личико побереги: он, говорят, царапается и кусается, – заботливо спустил команду «фас» многоходово ориентированный капитан.
В сержанте обрастал щетиной, оскаливал клыки, обросший рваньем шрамов, боевой пес, налитый мышечной памятью рукопашных схваток под Анголой, в тюремных «добиваловках», где ожидали спаррингов с «Бульдогом» смертники. Все реже выпадали ему ринги закрытых зон, на коих стравливали командиры спецподразделений таких же, как и он, натасканных на схватках бойцов, все реже. Поскольку нерационален и не продуктивен был кадровый расход, столкнувшихся с «Бульдогом» – на месяцы и годы военно-госпитальной реабилитации увечных.
Нужно было всего лишь несколько мгновений, чтобы ум сержанта стал плоским, ясным как гладь воды «Мицуно-кокоро», разум мягким, цепким как свет луны «Тсуко-но-кокоро», а дух, и воля напитались напряженной бдительностью «Заншин» – с раскручивающейся инициативой «Сен».
Он ощутил в себе готовую и лютую сопряженность этих состояний. Затем прыгнул. Сержант летел к студенту, со смачным хрюканьем осеменившему жену майора. Формируясь налету, он готовил въевшийся в мозги и мускулы решающий удар «Кимэ» – чтоб вывести объект из строя сразу, оглушить без особых увечий. Он, нападающий, приземлился около порно-нахала в стойке «Зен-кутсу-дачи», скользнул вперед движением «Мае-цуги-аши», готовя обездвиживание этого мясистого «Укэ» (объект нападения) ребром правой ладони в шею с последующим таранным тычком левого локтя в челюсть – в развороте.
Его летящая в рубленом разгибе ладонь почти достигла подключичной ямки недвижимого студента, когда «Бульдог» вдруг ощутил вместо желанной, тугой плоти – пустоту. Кисть его руки, попавшая в капкан захвата, свернулась на бок, хрустнула сломанной костью: в ней разорвались связки. Одновременно чугунной тяжести тычок вдавился над солнечным сплетением в центр грудины, надломив ее. Спустя мгновение, остатком отлетавшего сознания он зафиксировал, что его ноги подбрасывает вверх какая-то оглобля.
Уже не собственное тело: мясисто-мускульный чужой мешок, бесчувственный и вялый, грохнулся на спину и затылок с полутораметровой высоты.
Подернулся в конвульсии. Застыл. Придушенно вскрикнула, сидящая на скамейке в трех шагах Виолетта.
Сержант более не загораживал дороги и Чукалин шел к Заварзину. Мерцала в голове бездумная свирепость берсерка, свершившая возмездие чужаку, бесцеремонно, нагло оскорбившему смерть майора и его вдову.
– Стоять! – Подрагивал пистолет, в вытянутой руке капитана. Только что увиденное вспухало страхом в голове. Его натасканный, прошедший Крым и Рым «Бульдог» изящно мастерски завершая удар по пацанячьей шее, наткнулся вдруг на неуловимый глазом вихрь движений, нафаршированных хрустом кости сержанта и падением. Тело сержанта взлетело в воздух и грохнулось на спину.
– Уйди с дороги, – сказал Чукалин. Он шел на пистолет, массивно-вкрадчивый и гибкий, гоня перед собой, лютую волну неуязвимости. И капитан, чья разъедающая въедливость допросов, загоняла в инфаркты и генералов, ошпарено осознал: этого не остановит пуля.
– Уймись, Чукалин, – выцедил сквозь сцепленные челюсти капитан. Вложил пистолет в кобуру. Он все еще держал себя в руках. – Мы все здесь натворили глупости, но ты…
– Пошел вон, – размеренно и вязко наехал, раздавил остаток фразы Евген. Он был уже в двух шагах. И плоть капитана, вдруг обособившись от разума, холуйски вежливо учтиво скользнула прочь с бульдозерно-прямого маршрута парня.
…Крабьими шажками, не отрывая взгляда от Чукалина, стоящего на коленях у тела майора, пробрался капитан к его супруге… уже вдове. Сел рядом с Виолеттой. Склонился к уху и стал вливать в него скорбным шепотом:
– Простите, Виолетта Павловна, за наше хамство со вторжением… у нас приказ не обсуждается, ваш муж все это понял бы… проклятая служба… Ваш муж достоин славы. По представлению Жукова ему готовят звание Героя Советского Союза. Он выполнил при взрыве на Тоцком полигоне особое задание государственной важности. И вот те на, щенок вломился незваным гостем… пардон, вас обольстил и обесчестил. Если б не он… майор не застрелился бы… плюс ко всему: этот волчара, искалечил моего сержанта, оперативную элиту КГБ. А может и, убил, убил при исполнении. За это от двадцати пяти – до высшей меры.
– Вы… сами натравили на него сержанта! Чукалин защищался! – Глаза, смотрящие на капитана, сочились мокрым и гадливым ужасом.
– Для трибунала важен итог. В итоге – тело оперативника с поломанными костями… ну надо же так все испоганить! Я не сказал о главном. Меня уполномочили передать вам приглашение секретаря обкома партии Кутасова. Для вас отреставрирован спортивный зал. Вам предлагается возглавить школу олимпийского резерва в городе. Директору Заварзиной, то есть вам, выделяется квартира.
– Какая школа… Николушка по-по-гиб! – Выстонала Виолетта.
– И я об этом, Виолетта Павловна… Сопляк паршивый… какая теперь школа, какое звание «Героя» если начальство прочтет в моем рапорте о малодушном самостреле майора, когда его жена на сеновале распутничала со студентом.
Он ударил смаху и без жалости. Пора кончать все эти сопли, слишком затянулась паскудная, но перспективнейшая ночь.
– Что вы хотите от меня?! – Она все поняла.
– Не я. Мы все хотим, чтобы наверх вся эта ситуёвина просочилось через мой рапорт: по-людски, пристойно – нажал и поволок ситуацию к финалу капитан.
– Будьте вы прокляты с вашей пристойностью!
– Мне нужен этот парень. Пока он вел себя как бешеный кабан. Но вы ведь можете сделать его вменяемым? Готовым исполнять мои приказы.
– Какие именно?
– Которые спасут его от трибунала и тюрьмы. А вас и мужа – от позора. Дальше будет видно.
– Все?
– Представьте себе – больше ничего. Тогда я попытаюсь все оставить в силе: звание «Героя» для…покойника. И школу. Где вы всплывете на поверхность директрисой со стерильной репутацией, любимицей секретаря обкома.
– Какая же ты мразь…
– Награда за мое старание. Приятно слышать эти перлы от сеновальной шлюхи. Заткнись! Вы мне осто…ли! Сиди и думай, на размышление три минуты. После чего я умываю руки. И не забудь: если б не твоя случка со студентом, твой муж еще бы жил!
…Чукалин осматривал, осмысливал этапы службы у майора. С отчаяньем осознал: в отличие от Тихоненко, они нерасторжимо тесно вплетены в субординацию приказов. Которыми Заварзин запускал в движение других и, подчиняясь, запускался сам. Здесь наказуем был любой всплеск эгоцентризма, личного хотения – любой поступок офицера был сцеплен шестеренками Устава с нижестоящей и вышестоящей массой. И изменив событийность непредсказуемым деяниям майора, необходимо было изменять поступки, действия всей массы. Что влекло за собой вредоносные последствия в хроно-этапах последующей военной Яви. Для оживления майора требовалось обособить, вычленить его из сцементированной Уставом системы. Что было невозможным в принципе. К тому же механическое повреждение тканей головного мозга. Чукалин осознал свое бессилие, когда его плеча коснулась рука Виолетты. Ее трясло. Склонилась, выдохнула:
– Чукалин, что нам делать… я в капкане.
– В каком? – Он выдирался с мукой отслаивался от хроносферы, где исследовал Заварзина.
– Вон тот… дал мне три минуты
– На что?
– Либо меня в пожизненный позор за эту ночь, тебя – в тюрьму за КГБ-шника, либо ты исполняешь все его приказы. Тогда Николеньке – «Героя», мне – школу олимпийского резерва.
– Давай-ка поторгуемся. – Он усмехнулся. – Проси себе еще тысченок десять за ночную нервотрепку, а мне собачий ошейник без шипов. Товарищ майор Заварзин, вы одобряете такой барыш над вашим телом? Мы не прогадали?
Она отпрянула. Шатаясь, развернулась, пошла к скамейке: ударить ночного вурдалака, который почему-то не исчез при свете дня. И бить пока он не пристрелит её, как сбесившуюся суку. А если не пристрелит, уйти самой – вслед за Николенькой, сегодня же, пока не расползлась молва о ней с Евгеном.
– Стой! – Евген догнал ее, обнял за плечи, прошептал на ухо: – Я стану псом у капитана. А ты – не смей сдаваться, храни наследника майора… я рано или поздно порву этот ошейник, чтоб помогать вам.