– Товарищ генерал. У нас двухсотый.
– Что-о-о?
– Качиньский, взяв руководство на себя, отдал приказ форсировать погоню за Чукалиным и прыгнул с крыши на липу. Он повторил прыжок студента. Но обломилась уже надломленная студентом ветка. Майор погиб.
– Вы что там… идиоты! Мы выезжаем с Левиным. Всем ждать!
Костров поднял руку к глазам. Семь тридцать. Полковник с генералом прибудут минут через двенадцать, не раньше. Значит в запасе восемь-десять минут.
– Не бздеть и телом не хилять, торчать как палка у грузина! Так нам велел Иван Алексеевич Пономарев. Прорвемся, орлы. Всем вниз. На мордах – мировая скорбь и братская любовь к летучему бейтаровцу Качиньскому. Кто выдавит слезу из глаза – дам новые портянки к сапогам.
Он ринулся ко входу, нащупывая на бегу в кармане ключ от каптерки Томина – с магнитофоном.
Полковник Левин в четвертый раз слушал доклады всех костровцев. Изложенные катаклизмы смертного прыжка укладывались друг в друга с отшлифованной идентичностью матрешек и были сцементированы закаменевшей логикой. Которую, хоть сдохни, не получалось расшатать калеными вопросами разъяренного москвича. Ответы гласили: Качиньский, воспаленный исчезновением объекта, экономя время, доказал собственным примером уровень подготовки элитного спецназа. Он последовал за студентом – прыгнул на липу. Подтверждало этот поступок оповещение по рации генерала: майор взял командование на себя.
Катая желваки по скулам, выслушивал эту бредятину Левин.
– Товарищ Дан, ваше мнение.
«Возьми их за ж…Лева…скажи всей этой кодле с точки зрения психонауки, что в голубом отсеке их Конторы стократно перепроверявшей кадры, нет и не будет кретинов, сознательно меняющих собственную жизнь на арест какого-то говенного студента гоя.
Мы занесем твои слова в официальный протокол, они утяжелят дубину, и мы обрушим ее на черепа этих кавказоидов, мы покажем этой банде, с кем она вздумала…».
– Я изучал психосоматику Качиньского в личном деле и наблюдал за ним. Его поступок соответствует его психотипу – сказал, Дан – более того, стрессовый момент преследования студента стал катализатором для этого психотипа.
В нем ускорился процесс «сатори» и «маст» – отрыв мышления от традиционной парадигмы. Если проще – это латентно-скрытая форма шизофрении. Его физическое тело стало обретать состояние «лунг-гом-па», то есть в какой-то степени способность левитировать… он почувствовал неодолимый позыв испытать все это в прыжке на дерево.
– Дан…ты сам… не оторвался от парадигмы?! – выплывал из омута потрясения Левин.
Его предал свой?! Предал племянник?!
Полковника трясло. Он истекал бессильным бешенством, ибо нутром, биологическим родством с погибшим чуял: бред! Не мог Качиньский добровольно прыгнуть, поскольку жизнь (за коей – ни черта нет!) для избранного богом биовида бесценный дар, он не разменивается на всякую гойскую дешевку, типа: долг службы, совесть, честолюбие.
Безмолвно и уже бесстрастно наблюдал всю эту процедуру снизу сам Качиньский. Лежал он вверх спиной, на животе. Разбитый, облитый красной клейковиной череп выглядывал в дичайшем выверте из – под руки. Оскаленный в последнем крике рот отблескивал фарфоровой, мокрой белизной зубов.
– Товарищ Дан, что он успел сказать вам на лестнице? – Болезненно дернул щекой Белозеров.
– Необходимо прослушать пленку, которую Костров забрал с собой.
– Она у вас? – Генерал повернулся к командиру.
– Так точно.
– Идем к магнитофону.
«Ты же успел побывать в каптерке, старлей!» – Исторг немое заклинанье Дан.
Левин поставил пленку, взятую у Кострова, и включил магнитофон.
…Из легкого шипенья черным базальтом упали на всех них угрюмые рояльные аккорды. В них вплелся отягощенный немереной и дикой силой бас:
– Жи-и-или двенадцать разбо-о-ой-ников…был Кудеяр-р-р атама-а-ан…много разбойники про-о-олили крови честных христиа-а-ан.
Левин ощутил, как шваркнуло по спине морозной поземкой от напористой и мрачной силы этого голоса.
С размаху хрястнул по клавише, выключил магнитофон. Без спроса, по-хозяйски взламывал его волю и власть голос студента. Сдерживая ненавистную дрожь в груди, спросил у Кострова.
– Вы взяли эту пленку именно отсюда, с магнитофона?
– Отсюда, товарищ полковник.
– Зачем?
– На всякий случай.
– То есть?
– В двери этой кладовки торчал ключ. Мы были уверены, что студент за этой дверью. Я выстрелил газом во внутрь. Но студента там не оказалось. Были магнитофон и пленка, которую я взял на всякий случай: прослушать и извлечь полезную информацию.
…Смотрели на Левина в упор, давили непроницаемо свинцовой тяжестью глаза коренника, хозяина этой комнаты, Дворца Культуры, всего Кавказа.
Левин понял, что больше ничего из старлея не выдавить. Пора было достойно завершать сыск, не теряя лица, сдавать назад вместе с Белозеровым, оберегая свои зады от московской плетки. Кострова с его сбродом – в горы. Безвылазно и беспросветно. Поставить на него черное клеймо Конторы. Пусть ловит Хасуху – последнего в горах политбандита, нейтрализует скопища его пособников в аулах. Там и увязнет в тейповых разборках или напорется на пулю Хасухи: для этого подбросить вайнахским абрекам через турецкого Хасана Джема новейшее оружие и деньги.
«Но что случилось с Даном?!» – Вдруг снова воспалилось в памяти.
Катая желваки по скулам он обернулся к Белозерову.
– Виктор Иванович – я к Бадмаеву. Вас прошу быть у себя в кабинете, на связи. Здесь продолжат работу Гирин и Зотов. Все свободны.
Он дождался ухода генерала и Кострова и, приказал своим:
– Все обыскать.
– Что искать, товарищ полковник?
– Пленку! Не эту сраную туфту Кострова, а настоящую, из-за которой погиб Качиньский.
Завершая сыск, Зотов с Гириным прослушали все пленки, лежавшие грудой в ящике стола: фрагменты опер, арий, романсы солистов студии. Еще раз допросили сторожа Томина. Обшарили все щели, закоулки подвала. Но ту пленку, наличие которой нюхом матерой гончей чуял Левин, не нашли.
Ибо искромсанную костровским ножом ленту и осколки разбитой молотком кассеты смыло в унитаз соседнего с каптеркой туалета.
…Левин доложил о случившемся в Москву генералу Ситникову: потерян Качиньский. Он изложил доклад старлея Кострова и категорическое неприятие свое этой версии. Которую вдруг неожиданно, поддерживая Кострова, обосновал психосоматикой Дан.
Дан тихо изнывал в приемной Белозерова, которого Левин отправил в Гудермес: проверить засады у дома Чукалиных.
Ситников приказал Левину сидеть и ждать у телефона – сам докладывал наверх..
…Звонок заставил вздрогнуть. Левин взял трубку.
– Гордеев. Ситников все вкратце изложил. Теперь подробней об аргументах Дана, – втек в ухо тихий и бессочный голос.
Его владелец был приводным ремнем от Политбюро и Суслина – ко всей Конторе. И пара-тройка слов, испеченная этим голосом, нередко заставляла бешено, в изматывающем темпе, вертеться сутками гигантский маховик Лубянки.
Сжатый в исполнительную пружину, с испариной на лбу стал излагать Левин аргументацию прыжка Качиньского – по Дану: отрыв от традиционной парадигмы «сатори», «маст», скрытолатентная шизофрения, толкавшая психосоматику холерика Качиньского в состояние левитации. Маниакальное желание испытать эту левитацию в прыжке, вслед за студентом.
Левин закончил, зависла пауза.
– На первый взгляд логично. Но вы, я вижу, не согласны?
– Я знаю…я знал этого, ценного для нас боевика, три года, знал лучше Дана. И утверждаю: Качиньский левополушарник, предельно осторожен и рационален во всем, что не касается непосредственного задания. Прыжок на дерево никак не вписывался в это задание. Ему был поручен политнастрой и преданность режиму в команде Кострова, поскольку нами планировалось повышение её оперативного статуса до Союзного уровня.
– Ваше сомнение принимаю. Дана проверочно задействуйте сегодня ночью в трехсегментной схеме «Артишок» и пси-генератор «Гридиент – 4». Немедленно займитесь доставкой генератора из Казахстана. Вместе с Гульбаевым. Его из схемы временно изъять, вместо него – вставьте Дана.
– Товарищ генерал-полковник, для точного выполнения задания я должен четко понимать свою стратегию. Но я ее не понимаю.
– Что именно?
– Во-первых – моей роли здесь. Я вынужден был забросить каналы информации, агентурную базу оседлости и подготовку кадров в Москве для фонда Сороса, отстраниться от нейтрализации закона США «№PL-86-90» и «Катехизиса еврея в СССР», пресечь распространение их в СССР... Теперь я здесь. Для чего? Чтобы отслеживать в Чечне блошиные прыжки какого-то студента? Прошу прощения, но для этого здесь вполне хватит Белозерова.
– Это «во-первых». Что «во-вторых»?
– Схема «Артишок»… псигенератор «Градиент-4» – это функции Дана. Они не в моей компетенции… я их не знаю.
– И это говорите вы, посланный возглавить всю психотропную операцию? Вы не удосужились детально проработать схемы «Артишока» и «Градиента-4»?
– Виноват… не успел.
– Вы что, свалились вместе с Качиньским с дерева? Вы, в самом деле, не знаете, о чем идет речь?!
Барахтался в ужасе, неотвратимо шел на дно субординационной трясины Левин. Поскольку от его мозгов и памяти нахраписто и бешено требовал Кремлевский небожитель невозможное: извлечь из пустоты незнания какой-то «Артишок», с каким-то сучьим «Градиентом», в какой-то психотропной операции…
– Позвольте мне немедленно узнать все это от Дана – взмолился, раздавленный в лепешку, Левин.
– Возьмите себя в руки, Борис Иосифович. Прошу вас, успокойтесь. Я полностью удовлетворен. Вы дали мне повод еще раз поблагодарить наших зарубежных друзей за безупречную работу с вашим мозгом. Теперь внимание. Сосредоточьтесь.
В потрескивающие шорохи, в набрякшую мучительной тревогой тишину ворвалось троекратным гонгом слово:
ZO-TWO… ZO-TWO… ZO-TWO…
Ушные перепонки переправили слово в гипоталамус мозга. Оно пробило дыру в непроницаемой гипно-переборке. Оттуда хлынул каленой лавой поток спрессованной и недоступной прежде информации. Левин содрогнулся от ее опаляющего хлеста. Долбило грудную клеть, панически металось в ней с