ердце, ломило голову от плещущего кровотока, холодный пот стекал по хребту, подергивались мышцы на лице.
Все постепенно успокаивалось. В глубины памяти втекала лава ново-старого, уже там побывавшего однажды бытия: свирепая жара субтропиков, культ «Вуду» на Гаити, яд тетрадаксин – химический мандат и пропуск в тета-тельта-ритмы мозга… Второй этап – уютный и герметично запаянный размах лабораторий в Бетесде в штате Мерилэнд… Военно прикладная радиобиология с ее микроволновыми, импульсно-волновыми и акустическими пси-генераторами «Элептон», «Оксалис», «Градиент – 4», программы «Синяя птица», «Артишок» и «МК – Ультра».
Напарник, неистово-неукротимый Луис Анжело Кастильо, в чей мозг всадили те же знания и ту же самую гипно-перегородку, что и Левину – отправлен работать параллельно, в республики Средней Азии.
Левин перевел дыхание и вытер пот. Размеренно и мощно билось сердце. Пульсировал в безбрежно-упоительном всезнании разум. Разбухший в донорской подпитке, он вобрал в себя многие тайны гео-биологии земли и способы воздействмя на них, абсолютно все про конечную цель создания «Градиента-4» и трех сегментной схемы «Артишока». Куда сегодня надлежало проверочно и жестко встроить Дана – вместо казахстанского Гульбаева.
Но главное, знал Левин свою роль здесь в этом месте, в это время, зачем его изъяли из привычных Московских дел. Знал, для чего необходимо немедленно извлечь из Казахстана «Пси-генератор», доставит его самолетом в Грозный.
За всем за этим маячили фигуры Аверьяна и так внезапно, гигантски проросшего в Кундалини студента. Они агентурно взматерели и превратились в незаменимые объекты. Они и заслонили сейчас все прежние функции Левина. И потому их надлежало заполучить в Контору любой ценой.
– Как вы себя чувствуете, Борис Иосифович? – возник в трубке голос куратора.
– Я полностью готов к работе, Евгений Казимирович.
– За Качиньского мы с вас сдерем семь шкур. Но позже. Я распорядился: самолет с Гульбаевым и «Градиентом-4» прибудет к вам из Казахстана через два часа. Сядет в Ханкале. А сейчас начните проверку Дана. Он далеко?
– В приемной.
– Возьмите этого гуманоида в аналитические клещи и прозондируйте его мозги глубинно. Мы не имеем право даже на малейший риск в программе «Артишок».
– Я сделаю это предельно осторожно, товарищ генерал-полковник.
– Надеюсь, в эту осторожность Дан не провалится, как Качиньский. Все.
Левин открыл дверь из кабинета в приемную, сказал изнывавшему в грозовой неопределенности Дану:
– Зайди.
Они сели друг против друга за приставным столиком, приткнувшемуся к массивному боку генеральского стола.
Сидел, в нависшем молчании полковник, не поднимая глаз, постукивал ногтями по темно-вишневому лаку.
– Борис Иосифович, вы не выстучите из меня ничего нового – не выдержал Дан – Качиньский сиганул вниз в припадке фанфаронства. Оно замешено на воспаленной шизе. И вы не выжмите из меня слезу на его труп.
– Я что, так плохо выгляжу, Лева? – спросил полковник.
– В пределах нормы – нервно пожал плечами Дан.
– Тогда зачем ты делаешь из меня идиота?
– Я ничего из вас…
– Ты хочешь выдавить из меня похоронный марш Шопена по Качиньскому. Но мне, Лева, плевать на этого цепного кобеля. Другое дело – какая дыра образовалась в нашей с тобой безопасности.
– Какой-то новый разворот в нашей беседе, товарищ полковник.
– Он совсем даже не новый. Он абсолютно старый, как наш исход из Египта.
– Я не совсем, понимаю, про что мы говорим?
– Про нас с тобой, племяш. Про то, как дальше жить в этой стране, чтобы мы ели каждый день свой бутерброд с икрой. Ты не против?
– Теперь вы делаете из меня идиота, дядя Боря. Кто может быть против такого?
– Ты еще молодой и не знаешь многих страшных вещей. Например, в Португалии сейчас, в XX веке, если мальчик бьет собаку, если он мочится, не там где надо, если он отнимает у своего брата пирожное, то родители говорят ему: «Мануэль... или Хозе, не будь евреем!».
Но и тысячу и полторы тысячи лет назад туземцы говорили то же самое во всем мире. Нас везде ненавидели, истребляли и изгоняли. В VI веке в Иране мы создали и возглавили движение маздакитов. Наш Экзарх – Матр Зутра исповедовал самый древний коммунизм общины: все имущество и жены – общие. Но царь Ирана отрубил ему голову и стал нас вешать. Мы бежали на Кавказ, на Волгу и возглавили там хазар. В 880 году нам уже платили дань поляне, северяне, вятичи, родимичи. Но в 965 году Святослав и русы, взяли штурмом нашу столицу на Волге Итиль и перебили половину хазар. В 1113 году при князе Святополке в Киеве разграбили и перебили еврейскую общину, а потом князь Мономах выслал всех евреев из русской земли.
Не лучше наши дела были в Европе. В средние века крестоносцы готовились к первому крестовому походу. Под страхом смерти они крестили нас и истребляли целыми общинами. В Борусе было убито восемьсот человек, в Майнце тысяча. Нас уничтожали в Трилле, Метце, Кельне. За май, июнь 1096 года в германских землях погибло около десяти тысяч иудеев. В 1189 году в Лондоне начались массовые убийства нашего бедного народа и перекинулись на всю Англию. В Белитце близ Бранденбурга были сожжены почти все евреи. В 1349 году во Франкфурте-на-Майне и Майнце перебили всех евреев. В Сивильи уничтожили четыре тысячи человек. На Украине во время гайдаматчины в Умани зарезали двадцать тысяч евреев, а заодно – поляков.
И все последующие века с нами творили то же самое: где лучшей участью было изгнание нас: с 11 по 17 века. Нас изгоняли из Франции и Англии, из Пруссии, Саксонии, Испании, из Португалии, из Австрии и Венеции. Ты должен это помнить, Лева, обоими мозгами– спинным и головным, и именно на этом строить наше отношение к туземцам.
– Остается спросить: за что к нам такая ненависть народов? – сказал заметно побледневший Дан, исхлестанный нещадной плетью еврейских истреблений.
– Ты хочешь опустить наш разговор до уровня ликбеза? Ты задаешь мне этот вонючий, гойский вопрос, на который история уже давно дала ответ. За что? За наш ум и живучесть. За то, что мы избраны богом. Но боже упаси так говорить еврею! Пусть лучше об этом скажет русский мужик и гениальный писатель Горький. А он сказал о нас в России так: «Россия не может быть восстановлена без евреев. Потому что они являются самой умной, способной, активной и энергичной силой».
– Он это вовремя сказал – сразу после того, как мы разрушили Россию. Но, дядя Боря, совсем другое сказал о нас наш единокровный еврей Гершензон в работе «Судьба еврейского народа». А он сказал «Народ, забывший родную речь, народ хамелеон, народ торгаш, оторванный от природы, народ, накинувший петлю ссудного процента на шею человечества. Мы можем с уверенностью предвидеть: человек в еврействе станет нищим духом, и банкротом мысли. И превратится в скота».
Я не хочу быть скотом. Скажи, дядя Боря, можно пускать в свое государство и любить такой народ, как наш?
– Тебе не захотелось заплатить этому Гершензону тридцать серебреников?
– Я мог бы плюнуть ему в морду. Но то же самое и еще хуже говорили о нас Сенека, Цицерон, Тацит, еврей Иосиф Флавий, Сократ и Диоген, Христос, Рамсес II и Эхнатон, Мария Терезия и Наполеон, Ричард Львиное сердце и Лагард, Дрюмон и Бисмарк, Куприн, Толстой и Достоевский, автомагнат Форд, царь Грозный и Екатерина, Рихард Вагнер, Муссолини, Сталин. На Лубянке хорошая библиотека для служебного пользования.
– Теперь ты понял, зачем нам всем нужны цепные псы Качиньские? Я замордую за него, сгною в горах команду Кострова и дам пинка под зад Белозерову.
– Вы полагаете, нас больше станут уважать за это?
– Бояться, Дан, бояться.
– И еще больше ненавидеть. До уровня прежних погромов. И нет конца этой гадючьей круговерти – змее, глотающей свой хвост. Она сожрет сама себя! Сожрет!!
– Ты хочешь переделать, изменить нас? Или предложить другой выход?
– Он есть, дядя. И его выбрали сотни тысяч евреев. Они не плюют в колодец, откуда пьют воду.
– Ты выбрал то же самое? Когда?
– Давно. Когда кларнетист Дан получил диплом училища в этой стране, как музыкант, он точно знал, что он уже не скот. И никогда им не станет. Я вгрызался по вашему настоянию в психологию, ходил на лекции и семинары, осваивал мозг и подкорку в психлабораториях КГБ. Но параллельно я знал и разбирался в наших музыкальных корифеях: Мендельсон, Шостакович, Равель, Дунаевский. Меня хватали за сердце и делали мне спазмы в глотке стихи Пастернака, Бродского, Симонова, Багрицкого и Мандельштама, песни Вертинского, рассказы Паустовского, Шолом Алейхома и Бабеля.
Но я не мог отделаться от гнета преклонения перед коренными. Я был бессилен перед истиной: над близким мне по крови, добротным ремеслом Пастернака и Мандельштама, Багрицкого и Бабеля, возвысились на голову Толстой, Есенин, Достоевский, Куприн, Чехов, Бунин, Леонов, Булгаков, Шолохов. Над Дунаевским, Шостаковичем светили своим дарованием Чайковский и Рахманинов, Бородин, Хачатурян, Прокофьев и Свиридов. Над Левинтаном – Васнецов и Шишкин, Кустодиев и Репин. Над Райзманом – Петров, Шаляпин, Ведерников. И я стал растворяться в них! Дядя Боря – я стал частицей Духа этих великанов! И я хочу, чтоб сын мой и жена охранялись этим Духом! Он сохранит нас от скотства, от злобы и отторжения аборигенов надежней, чем все, вместе взятые Качиньские.
Сидел перед Левиным нац-суицидник. Он ринулся и полетел в отчаянном прыжке через бездонную глубинность пропасти, что отделяла иудеев от остального человечества. И сознавая это, содрогаясь от безумия поступка, надеялся, оправдывал себя одним: здесь дядя, носивший некогда Леву на плечах, родная кровь! Он должен протянуть руку, должен вытянуть племянника из бездны, должен понять его!
– Спасибо за доверие, племяш – сказал полковник КГБ – давно бы надо поболтать на эти темы. Ты выслушал со мной голос Чукалина в магнитофоне: «Жили двенадцать разбойников…» Можешь, что-нибудь сказать про этот психотип?