– Гипнотически стальной характер... талант необычайной мощи во всем, за что берется… по-моему он подключен к Инсайту… вам не сломать его, сможете только убить, если поймаете.
– Ты сказал «вам». А… нам?
– То есть?
– Ты нам поможешь? Студент, по-твоему, наследник великанов Духа. Так приобщим его. Он должен быть при нас, вместо Качиньского.
– Любой… ценой?
– Я встаскивал тебя в нашу Контору, Лева, чтоб ни одна цена не казалась нам слишком большой.
– Вы говорите жуткие вещи, дядя.
– Мы не говорим, мы делаем такие вещи. За них ты получаешь хорошую зарплату, мой мальчик. Твоя Ася носит панбархат и трехкаратный бриллиант в кольце, а Додик кушает за завтраком икру, ходит в английскую школу и надевает какие хочет джинсы.
Но ты можешь стать опять флейтистом, гитаристом и играть «Полет шмеля» в дяревнях, в сельских клубах, в ресторанах пьяным русским харям.
– Что вы хотите от меня?
– Поймать и приобщить к делу студента. Он ночью будет в Гудермесе.
– К какому делу?
– Пси-генератор «Градиент-4». Трехсегментная схема «Артишок».
– Вам не положено про это знать, товарищ полковник! Это не входит в ваши обязанности! – Дан выплывал из шока.
– Офицер Дан, вы будете работать ночью с «Градиент-4»?
– Это невозможно.
– Причины?
– Технология направленного электромагнитного излучения «Градиентом» относится к HI-TАCH – четвертой, высшей категории психосоматики. Со мной нет инструкции, технической характеристики прибора. Они в Москве. Без них я не смогу восстановить все в памяти.
– Что еще?
– С «Градиентом» уже год работает мой помощник Гульбаев. Они с прибором – в Казахстане. Я же работаю в Москве с «Элептоном».
– Это все?
– Этого достаточно для отказа.
– Технические характеристики, инструкция на «Градиент – 4» уже лежат у тебя в номере гостиницы. Прибор прибудет самолетом через час в Ханкале. Что еще?
– Пси-генератор технологически не доработан! Его доводит до кондиции Гульбаев.
– В чем недоработки?
– Вы не специалист…
– Я повторяю свой вопрос.
– «Градиент-4» – это импульсно волновой миотрон, работает на излучение через фазированную решетку… в единой психотропной системе.
– Я это знаю. Дальше.
– Прибор массированно подавляет сигма и тета-тельта-ритмы мозга, парализует облучаемых, вносит разрушительный хаос в физиологические процессы тела.
– Именно этим и только так мы возьмем студента ночью.
– Я же сказал – прибор не доработан! – крикнул в лицо полковнику Дан. В мучительной гримасе исказилось лицо: стояли в памяти итоги облучения аила в Казахстане «Градиентом-4» – орущий, брызжущий кровавым поносом скот, катающиеся в корчах пастухи, их жены, дети… их внутренности выжирает неведомая, острозубая пасть… вылезают из орбит глаза … на лицах, заляпанных блевотиной, дрожит животный ужас. Доставленные в закрытый военный госпиталь Алма-Аты, они истаивали за неделю– со свернутой в жилах кровью, выпавшими волосами…под обожженной кожей – в кроваво-слизистый кисель разжиженые мышцы.
И все это – обрушить на густо населенный, пригородный квартал?!
– Гульбаеву удалось немало сделать при доработке «Градиента» – сказал Левин. Тусклым, оловянным срезом, не мигая, уперлись в Дана его глаза.
– Каждое применение «Градиента» нам санкционировал лично Гордеев, изнемогая, выстроил последний бастион, Дан.
– Это санкция поручена Гордеевым мне.
– Я должен… говорить с ним сам, – сказал Дан.
– Ты хочешь отказаться?
– Я буду говорить с ним сам!
– Выйди в приемную.
Дан, вышел, приволакивая ноги. Левин набрал номер, сказал в трубку:
– Я прозондировал его, Евгений Казимирович.
– Итог?
– Я вынужден просить… вас… задействовать… «сухое сено».
Он выждал в зависшей паузе, осунувшийся за минуту. Подергивалось в нервном тике веко.
– Ты не ошибся? – спросила угрюмо трубка.
– «Сухое сено», товарищ генерал-полковник. Я знаю ситуацию в его семье. От Аси там нет секретов. Она наверняка узнала про «Градиент» и «Элептон».
– Почему я слышу эту гнусь только сейчас?!
– Виноват, товарищ генерал-полковник, племянник все-таки… не поворачивался язык для фискальства. Но сегодня… он раскрылся окончательно. Таким – «сухое сено».
– Понятно. Ну что ж, «сено» так «сено»… как только прибудет в Москву, распоряжусь. Гульбаев остается при «Градиенте».
Пусть Дан подойдет к трубке.
Левин позвал Дана. Тот взял трубку.
– Здравствуйте, товарищ Дан, – сказал Гордеев в трубку – Борис Иосифович блестяще вас охарактеризовал. Он изложил мне ваши соображения по Качиньскому и «Градиенту». Я склонен с вами согласиться. Выезжайте в Москву. Появились новые технаработки по вашему «Элептону», но без вас дело застопорилось. Ждем с нетерпением. Кстати, обмоете и повышение, капитан Дан. Вам не сказал полковник?
– Не успел.
– Ну, все в порядке? – спросил Левин племянника.
– Спасибо, дядя ,– мучительно глотая пересохшим горлом, Дан сдерживал рыдания. Жизнь продолжалась… ее несло, стараниями дяди, из гиблой впадины на гребень.
– Езжай, племяш. Мои приветы Аське с Додиком.
Они обнялись.
Начинался главный этап пребывания Левина в Чечне: он наконец, шел к Аверьяну Бадмаеву. Он шел один. Как старый волк – вожак, израненный медведем, вдруг обнаруживший, что молодые, рядом росшие самцы, не уступают ему хищным духом и матерым телом, он вычленился из стаи. Сверлила мозг, нещадно изводящая уверенность: там уже нет Чукалина, их встреча с Аверьяном состоялась, немыслимая, вопреки всем, принятым Конторой мерам, встреча.
Он козырнул, отдавшим честь двум бойцам на лестничной площадке и потянул за ручку двери. Она была не заперта.
Бадмаев за столом пил чай. Охранник, уютно вплющив в кресло боевые телеса, спал.
Смиряя бешенство в груди, полковник полоснул по его лицу взглядом. Тряхнул бойца за плечо:
– Давыдкин!
Давыдкин не отозвался и не проснулся.
– Пусть он поспит, полковник. Нам не нужны ведь его уши, – уютным шипом попросил Бадмаев из-за стола. – Хотите чаю?
– Хочу водки, – сказал Левин, – могли, хотя бы для приличия, выдернуть его из сна к моему приходу. Так водка есть?
– С утра…
– …и лошади не пьют, – свирепо закончил Левин осточертевшую идиому. – Я не лошадь, я ишак. Или верблюд. Точнее про меня знает Контора.
– «Столичная» подойдет?
– Как будто в этом доме есть что-то поизящней…
– Есть коньяки «Арарат», «Вайнах» и Дагестанский.
– Нехилый набор для непьющего.
– Я убедился в тщетности призывов к трезвости. Дешевле не отказывать глупцам в их праве на безумие.
– Ну, спасибо за комплимент. Давайте дагестанский.
Он с жадностью выцедил фужер отменного напитка, и, сжевав ломтик лимона, стал разворачивать конфету. Закрыл глаза. Откинулся на спинку стула…скорее бы ударило в мозги и вышибло оттуда ликующее лицо Дана.
– Качиньского вам не скоро забудут, – сказал Бадмаев. Левин вздрогнул.
«Уже оповестили? Кто?! Этот же сидел в своей квартире под охраной».
– Сочувствую: придется землю теперь рыть и лезть из кожи, чтобы загладить.
– А ля гер ком а ля гер (на войне – как на войне – франц), – отозвался Левин тускло и бесцветно, поскольку сознавал бессмысленность вопроса: «Откуда знаете?».
Он ощутил в себе бесцеремонный хлад проникшего в него инспекторского зонда: взгляд человека, сидевшего напротив исследовал его серое вещество и память с неспешным любопытством вивисектора, перед которым распластано разъяты, конвульсируют еще живые телеса лягушки. Он раздраженно дернулся:
– Черт вас возьми… вы можете хотя бы здесь не козырять своим рентгеновским мессингойством?! Я не сплю уже вторые сутки!
– Прошу прощения. Не знал, что это неприятно.
– Ай, бросьте, все вы знаете.
Полковник еще раз наполнил фужер. Отсосал два глотка.
– Вы правы, Качиньского мне долго не забудут, как и «Бульдога» в Новом Буяне. Но вам с Чукалиным их не забудут до конца. Вы же с ним встретились? Не знаю, как, но встретились. Вы усыпили эту – протоплазму в форме (он кинул взгляд на спящего Давыдкина) и встретились с Чукалиным… наверное на крыше? Как он попал на крышу? Все ведь перекрыто! Что означает набор этих дурацких слов: «пеньжайка и каштан»?
– Как вы сказали… «мессингойство». Для вас даже Маг Мессинг – гой, ибо не стал, не захотел служить Лаврентию. Не так ли?
– Аверьян Станиславович, сознаю, что здесь я гость, причем незваный. И, тем не менее, условимся, что задаю вопросы я. Вы уже встретились с Чукалиным?
Вопрос как брошенная в стену горсть песка осыпался к её подножию. Бадмаев, скрестив на груди руки, созерцал задумчиво и философски обои на стене, и так же все сокрытое за ними – в глубине веков.
– Вы не опуститесь до лжи. А правдой со мной не соизволите делиться.
– Мне нравится наш диалог, Борис Иосифович.
– Вынужден подбавить дегтя в эту бочку меда. Я говорил с Москвой перед визитом к вам. На Чукалина объявлен «всесоюзный розыск», его юридический статус ныне – государственный преступник. Отсюда новые способы его поимки. В том числе – стрельба на поражение.
Он жадно присосался взглядом к лицу Бадмаева, смотрел, как оно каменеет. Бадмаев поднял веки, и Левин ощутил, как сталистые стилеты чужой воли вошли в него через зрачки.
– Вы забываете: со мною ложь не эффективна. Евген действительно во Всесоюзном розыске, но вам никто не выдавал лицензии на его отстрел. Отстрел будет вам стоить головы…даже несмотря на то, что вашу голову ценят сам Семичастный и Урия. За что? Мне это любопытно.
И вновь полковника лизнул протуберанец страха – Андропова как Урию Флёкинштейна знало в Конторе не более трех сотрудников.
– Вы правы… никак не могу привыкнуть к вашей манере – шастать в сапогах по чужим мозгам. Тогда откроем карты: мы вас должны иметь, во что бы то ни стало. Так называйте цену.
– Не столь давно мне озвучил ее Белозеров: квартира близ Лубянки, оклад и генеральская должность начальника отдела. К этому впридачу Силаева, жена Щеглова. Вы обработали ее. Она должна сменить постель декана – на мою. Белье, халат и тапочки останутся Щеглову, а тело – мне.