– Вы топите меня в сарказме. Не надо это делать Аверьян Станиславович. Силаеву, помимо вашей постели, ждет еще секция художественных гимнасток в «Динамо». Она, в отличие от вас, все это оценила. А что вас не устраивает в цене?
– Само понятие – цена. Вы измеряете мои способности и свободу квартирой, женским телом. И окладом. Ваш арифмометр заело в этих параметрах.
– А ваш? В каких параметрах измеряют свою карьеру маги, вроде вас?
– Совсем в других, они вам не доступны.
– Послушайте, Аверьян Станиславович, мы вас спросили просто и конкретно, по-людски, на русском языке: что вы хотите за свои мозги, нафаршированные «Дракой Радогора», и дар гипнотизера? Какого черта… вы здесь в этой дыре уже давно прокисли! Мы предлагаем вам столицу, аналогичную работу, глобальные масштабы!
– Я вам уже сказал: со мной не продуктивна ложь.
– О чем вы?
– О работе. Готовить вам бойцов – убийц это не главное. Это вершина айсберга. Вы же хотите использовать меня с Евгеном для психотропных опытов в Пси-генераторе «Градиент – 4», для симбиоза с кибермашиной «OXALIS» в схеме «Артишок»: чтобы стрелять в толпу зомбирующей эманацией пульсаров. У вас, у флёкинштейнцев, глобальная программа усмирения толп, когда они попрут на улицы по закону «М-концентраций» – в грядущем геноциде. Все это Берия планировал проделать еще с Мессингом. И вы его почти сломали, но маг пробился к Сталину. И тот позволил ему быть просто артистом, уйти от вашего намордника.
Иссиня-белый, в липкой испарине сидел Левин перед раскрывшим свою мощь взломщиком их гео-стратегической программы.
– Вы правы, с вами ложь не эффективна. Тем лучше. Теперь вы понимаете: Контора не имеет права выпускать вас с Чукалиным из зоны своего влияния. Я уполномочен предложить любую цену за сотрудничество с нами. Согласен – вся эта шелуха: квартира, баба, генеральский оклад – для вас смехотворны и унизительны.
Ваш дар достоин собственной лаборатории в любой стране мира. Естественно – с необходимой атрибутикой – свой самолет и яхта, своя вилла с прислугой – прошу прощения за этот мусор бытия. Та информация, в которую вы вломились без спроса, есть государственное достояние.
– Не много ли взвалили на себя, Борис Иосифович? Ни Семичастный, ни Урия, ни Зюсс, ни вы – еще не государство.
– Мне надоела эта болтовня, Бадмаев! У нас нет выхода, или вы с нами, или мы вас раздавим!
– Ты устал, Левин, ты хочешь спать – размеренно и глубоко вогнал Бадмаев скальпель своего приказа в мозжечок полковника. И Левин ощутил безмерную, сонливую усталость. Панически дернулось сознание в попытках воспротивиться диктату, но смятое чужим насилием, подчинилось.
– Теперь ты выйдешь и отпустишь отдыхать охранников на лестничной площадке.
Полковник вышел, отпустил бойцов. Вернулся.
– Иди к дивану и ложись.
Полковник лег.
– Спать, Левин. Тебя разбудит лишь мое прикосновение. Спать!
Борис Иосифович ощутил блаженное и невесомое падение в пропасть. Мир съежился, свернулся в сверкающую точку и исчез.
Бадмаев встал, подошел к окну. В щель между шторами увидел двух «топтунов» на тротуаре. Они топтались нагло и открыто.
ГЛАВА 54
Плавно и стремительно вонзалась титаново-серебристая игла подлодки во взбаломученную толщу Каспия, огибая рельеф дна. Кипел над ней, клокотал хаос мироздания: небывалый шторм на этом побережье рвал и вспучивал черно-зеленое покрывало моря. Шершавые белопенные языки валов лизали брюхатость просевшего неба. Лизали до дыр. Тогда ссыпалась из него сизая картечь градин с голубиное яйцо, разящих нещадно любую живность, что выбрасывало штормом наверх.
Уже мелькали там и сям на бело ощеренных горбах волн белобрюхие тела каспийских тюленей с разбитыми черепами, перебитыми хребтами. Судорожно сучил лапами, волоча раздробленное крыло, баклан. Бешеным зигзагом втыкалась в кипящую пену контуженая туша бурого осетра с выбитым, кровоточащим глазом. Тугие жгуты свистящего ветра рвали воду и землю на гигантском пространстве от Кизляра до Баку, секли песчаным наждаком облысевшие за час кроны, несли по воздуху и рушили на виноградники сыпучие вихри песка, ломали лозу ледяной картечью. Высасывались с огородов ядра арбузов. Они шмякались о стены домов, гейзерами взрывалась кровяная жижа на мокрой серятине стен. Содрало крышу со стропил. Она взмыла в сизую свистопляску свихнувшейся летучей мышью.
Ахало громовыми раскатами по россыпям постхазарских поселений. Секло домишки огненными мечами. Корчился людской муравейник на стыке неба и земли. Влипали оцепенелыми телесами в днища погребов и подвалов люди. Ибо уже не держали гнев небесной канцелярии стены жилищ. Надламывались трещинами. Через них тут же шмыгало во внутрь ветрило, вспучивало с треском двери. С визгливым свистом лопались стекла, разлетались блесткой шрапнелью. Едва за полдень перевалил день над Каспием, сгущаясь в ночь. Редкие из двуногих, осмелившиеся посмотреть в небо из погребов, кололись взглядами о звездные лучи.
В бурлящий эпицентр тайфуна снизился светящийся овал. Поплыл над морем, едва касаясь днищем островерхих гребней. Тарелища над морем воткнула в водяную кипень спицу света, нащупала ею у дна ходко идущую подлодку. Зависла над субмариной, в точности следуя азимуту хода.
Недир смотрел в стену каюты, выгибавшуюся в море хрустально-титановым полуяйцом.
За нею уносилась назад высвеченная бортовыми прожекторами мутная взвесь из донного песка, рваных водорослей и раздерганных рыбьих косяков.
Не было им защиты и покоя между дном и взъярившимся верхом.
Вонзился сотнями иголок в кости, мышцы Недира ток. Вошло в сознании грозное предвестие Высшего визита: содрогнулся и ткнулся лбом Недир в массивный глобус перед креслом. Впечатались в него непостижимым образом все поселения планеты, все трассы и мосты, все тракты и поселки, все реки, озерца, протоки, города. Все это прыгало навстречу взгляду, укрупнялось перед человечьими зрачками в бесконечных своих подробностях, лишь только останавливались на чем-либо глаза.
В углу замерцал иссиня-черным перламутром железообразный сгусток, неспешно переливаясь блеклым разноцветьем.
Над троном, наконец, сформировался плотный и плечистый силуэт без всяких физиономических подробностей. И тут же внедрился в самый мозг хозяина субмарины змеисто гладкий, раздраженный шепоток:
– Ты, как всегда, к визиту не готов. Где мой футляр?
– Вы бы знали, как я готовился, Архонт! – всполошенно озвучился Недир. – Я приготовил место для футляра здесь, в моей каюте. Но вдруг Иосиф в Истамбуле приволок на это место ящик…сказал: так надо. Кому надо?
– Узнаешь в свое время, – истек ответом силуэт над креслом.
– А что касается футляра вашего, то Бафомета из кабинета Браудо перетащили в Эрмитаж. Он заперт в запасниках, ключи – в сейфе Романова. Для прежнего Ядира достать ключи и обеспечить вас на этой лодке вашим роскошным телом – тьфу, пустячок. Ну, вы конечно учтете, мой Темнейший, что я прокисал в Недирах семнадцать лет… и лишь какой-то год назад вы мне вернули…
– Уже год.
– Теперь вы гляньте для начала, что брат ваш вытворяет над хазарским побережьем! Что ми такого сделали? Исполнили обычай наших предков, взяли на мацу немножко крови у хрисламского байстрюка. Но все несчастные хазары получили в свои фейсы бешеное хулюганство! Он что, взбесился? Как это называется? А это называется: раздуть из мелкой мухи крупного слона. Кто он такой? Всего лишь Наблюдатель. Но братец ваш, Энки, психует как Создатель! Я что, не прав, Архонт?
– Сейчас мы поиграем.
Пресёк тему о брате и Создателе прибывший. Он ткнул Недира морщинистою мордою в реальность.
– Во что игра, Темнейший? – покорно сник владелец субмарины. Теперь, вместо него, висела на крюке судейства его мясная туша. И ждала прокураторской разделки.
– Во что игра… с недавних пор все одинаково, опальный. Когда в первой игре Первосвященник Каиафа загнал, как крысу в угол, Понтия Пилата, чтобы распнули бродягу Иешуа на кресте – с тех пор все повторяется, Недир. У игроков лишь новые, другие имена.
– А ху из ху в нашей игре, Владыка?
– Нагле-ец, – пустил цветную рябь Энлиль по антрацитовому сгустку сущности своей.
– За это ви меня и держите, – потупился, смакуя ситуацию Недир.
– Держал до сорок шестого, – опять ткнул мордой подсудимого в сиюминутность ситуации Энлиль. – Пока тебя не сделал планетарным евнухом в Берлине маршал Жуков. Теперь ты спрашиваешь, кто есть кто в твоем корыте?
– Владыка! – Как ви могли подумать, что я не знаю про «ху из ху» в сегодняшней игре? Я – Каиафа и Пилат в одном лице, а ви – Небесный Кесарь, чья власть все так же, как всегда, висит над гойским стадом KI. Но, мой Владыка, великая игра нуждается в судье. А кто будет судить… меня и, чтоб отсохнул мой язык, и вас, Темнейший?
– Судить меня с… тобой?
– Архонт, ви можете сорвать мне голову. Но в той игре, куда я влип, всего две ставки: для вас – мизер азарта, а для меня, несчастного клопа на вашем ногте, вся остальная жизнь: я вновь стану Ядиром, или стряхнете с ногтя милостью своей, чтоб я забился в щель Недиром до могилы. И потому осмеливаюсь я просить: таки позвольте нам судью. И если да, то кто он будет?
Стиснутый корсетом страха, он поднял веки. Обомлел: над троном колыхался антрацитовый субстрат – непроницаемая тень, внутри которой кумачовыми сполохами вихрилась легкая веселость:
– Торопишься, Недир. Куда тебе спешить? Ни Берлиоза, ни «Чакону» Баха ты не осилишь. Тебе, скелетно-тощему, удастся одолеть частушки и «Семь-сорок» – при пыточном наборе ароматов Кокинакоса. Я подчиняясь пожеланию клопа. Да будет судия. Вот этот.
Из сгустка с чмоком вывернулось щупальце. Змеисто извиваясь, удлинилась. Лизнуло обжигающим прикосновением короткопалую кисть Недира, где проросли уже четыре поросяче-розовых перста – зародыши обрубленных «Иосифиной» пальцев.
Недира опалило изумлением:
– Иосифина? Взбесившийся Ессей – я так вас понял, мой Владыка?