– Вы абсолютно правы, Темнейший Князь. Позвольте мне продолжить? Мы вдоволь окропили жертвенной, бараньей кровью гоев ваш трон: в трехлетие российского террора мы бросили к его подножию пять с половиной тысяч славянских и немецких трупов лучшей знати. Царь с выродками, знать с князьями прятались от нас за стенами дворцов, не смея высунуть на улицу носы. В тотальном страхе был отменен визит в Россию аглицкого короля Эдуарда VIII, а Николашка с Алекс собрались драпать из столицы.
– Всего пять с половиной тысяч? – угрюмо спросил за спиной судья. – Повешенных, расстрелянных охранкой Плеве террористов – почти три тысячи. Один за двух. Не много ли?
Не остывающая плазма мщения от Иосифа давила, опаляла спину Ядира сзади, все чаще, резче дергалась петля на его шее.
– Ми только начинали! – изнемогая, опростался оправданием Ядир. – На нас работала уже японская война. Террором мы выдавили Николая с его немецкой шмарой из России. Они вместе с военным штабом осели в Гессене, у брата Алекс. И управляли сражением с Японией оттуда. И Николашка ни черта не знал о тех, с кем воевал. Что вы хотите от него? В сладкий для евреев день 9 января, когда на Зимней площади остались коченеть тысяча с лишним трупов, расстрелянных Рачковским с Треповым, вот эта волосатая мимоза уехала отдыхать в царское село. И написал в дневнике на завтра: «Завтракали с дядей Алексеем. Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрой. Гуляли. Пили чай у мамы».
Когда суды из гоев пытались только засадить в тюрьму наших иудеев по делам Дрейфуса и Бейлиса, мы подняли, поставили на уши весь иудейский мир. Свой голос за них отдавали нам короли Европы и премьеры. И выиграли дело! А этот «русский» царь над трупами расстрелянных славян изволит живописно описать, как кушали икорку от казаков и распивали мамкины чаи.
Царь был уверен про японцев, что перед ним ничтожнейшая нация, которая должна быть уничтожена одним щелчком из Гессена. И наш агент Вайновский красиво подтверждал из под Мукдена императору: «Японцы – это блеф природы и армия у них – забавнейшая оперетка». Нет, ви подумайте, Темнейший, как управляли эти царские особы целой войной: шифровками из Гессена дальневосточному наместнику царя Алексееву!
И что нам оставалось сделать? Конечно же, ми подсказали ключ к шифровкам дешифровальщикам кузена Вили – кайзера Вильгельма. Ему нужна была российская победа над Японией как серпом по яйцам! В итоге к узкоглазым приказы штаба Николашки поступали раньше, чем к Алексееву и Куропаткину. И если посчитать все сальдбульдо, ми получили сто сорок тысяч русских трупов под Вассангоу, Ляояном и Мукденом. Ушла на дно вся русская эскадра под Цусимой. Пал Порт-Артур. И в результате наш красавчик Витте в Портсмунде отдал японцам Квантунский полуостров с Порт – Артуром, КВЖД и половину Сахалина. А наши мальчики из Англии, Германии и США сложили по карманам триста процентов прибыли за проданное им оружие и десять лет беспошлинной торговли.
– Всего сто сорок тысяч трупов? – спросил Энлиль из трона. – Столыпин замесил квашню реформ. И через пять недолгих лет Россия взбухла почти двухмиллионным приплодом славянских выродков. Промышленный продукт возрос в 1,6 раза. Сибирь покрылась сетью новых поселений, больниц и школ, дорог и лесопилок. Ты тупо и бездарно прозевал Столыпина, бездельник. Ты закопался в своих гешехтных частностях, как скарабей в навозе, не замечая главного!
Сгустилось, опаляло гневом тесное пространство. Холодный пот полз по спине Ядира.
– Великий князь… мы бросили на смерть Столыпина полсотни наших лучших террористов.
– И что? К четырнадцатому году зерна в России стало вполовину больше, чем собирали США, Канада, Аргентина вместе взятые! Славяне окончательно забыли, что значит голод!
– Двенадцать наших покушений на Столыпина, Архонт…
– Туземцы зажрались и вывозили масло в Англию, зерно в Европу сотнями вагонов… их самки, едва успевшие разродиться, брюхатились очередным славянским байстрюком. Они плодились тараканами на кухне, где не прибрали пищу со стола.
– Мы напустили на Столыпина всю прессу, стравили с Николаем…две трети думских болтунов облаивали все дела премьера, проваливали большинство его проектов…
– В итоге вы профукали главное: в народы вырвалась одна из грозных истин. Ее сформировал тот же Столыпин. Она гласила: посредник в государстве – худший паразит. И подлежит уничтожению, как клоп и вошь. Впервые за тысячелетия премьер сумел разрушить главную кормушку моих Хабиру, касту которых вывел Меребат-Кадешский Моисей в сорокалетиях блужданий по пустыне. Столыпин ликвидировал среду их обитания. Единственный вожак в столетиях империи, который отстранил торговца – перекупщика от жирного гешехта. Пять миллионов фермерских хозяйств стали получать скот, семена, машины, деньги лишь от государства и Госбанка. Они отрыгивали все это добро, как умная волчица отрыгивает из желудка мясо в пасти своим волчатам. И те растут не днями, а часами. И весть об этом феномене пронизала всю Европу, плодя последышей, которых приходилось убирать.
Вот главная твоя преступная вина!
– Здесь нет моей вины, Архонт. Здесь твоя слабость, – сказал размеренным и тусклым голосом Ядир. Свинцовой тяжестью налит был взгляд, упершийся в пространство.
– Мне вырезать ему язык, владыка?! – паническою судорогою подернулась рука Иосифа, нещадно захлестнула сыромятная петля кощунственную глотку, посмевшую исторгнуть обвинение Князю.
– Пусть говорит, – взвихрилась антрацитовой рябью субстанция над троном.
ГЛАВА 55
Бойцы конторы, дежурившие в вестибюле дома, услышали: вниз идет лифт. Раздвинулись две половинки двери, из лифта выскользнула рослая цыганка с младенцем на руках. Кокон из одеяльца был перевязан засаленной, блекло розовой лентой. Из него чуть слышно, жалобно пискнул младенец.
Смуглявое лицо цыганки с массивной золотой серьгой в ухе с надвинутым на брови радужным платком расплылось в вальяжно-материнской неге: приподняв край одеяла, она заглянула под него, загуркотала шепотом, умильно нагоняя сон таборному байстрюку.
Виляя бедрами, обдав бойцов душною струей «Красной Москвы», бабища в длинной юбке толкнув ногою дверь, вышла из подъезда.
– Коб-была … черт их носит…шатаются с гаданием по квартирам, заполонили город, паразиты, – угрюмо выцедил боец. Второй подключился:
– Под Гудермесом, говорят, их целый табор: почти полста кибиток. Теперь куда ни плюнь – везде эти лахудры с цыганятами, плодятся, как крольчихи.
– На их гадальный век придурков хватит. Слышь, Будкин, москвич Левин, что сидит с Бадмаевым, двух верхних отпустил. А нас? Мы рыжие, что ль здесь торчать?
– Не мы одни. Наружка тоже топчется.
…Цыганка остановилась у телефона автомата. Проворно выудив из под одеяльца резиново – писклявую игрушку «мяу-мяу», бросила ее в урну. Зашла в атомат. Набрала номер. Сказала в трубку сиплым шопотом:
– Как поживаете, Валерий Афанасьевич? Бадмаев.
– О-о, Аверьян Станиславович, дорогой вы мой, наконец-то объявился! Все думаю: куда запропастился мой земляк.
– И я вот поразмыслил: неплохо бы повидаться, припомнить Гудермес. Все там же? Минсельхоз, завсектором, двадцатый кабинет?
– Э-э-нет. Берите выше. Теперь начальствую в отделе. Перебираюсь через дня три в новое кресло. Здесь досиживаю.
– Значит с повышением?
– Категорически, настырно приглашаю на обмывку в Гудермес. В воскресенье, в восемнадцать. Для вас, сугубо трезвого, квасной набор домашнего приготовления.
– Давно не смаковал. А сейчас прошу об одолжении.
– Все, что могу.
– Чукалина Василия, директора Гудермесского совхоза, частенько видишь?
– Где-то раз в месяц. Он зерновик – в структурном профиле моего отдела. Так что за одолжение, Аверьян Станиславович?
– Ты можешь его вызвать на сегодня на пятнадцать к себе в кабинет? Вам есть о чем поговорить. И я подъеду.
– На пятнадцать…тут запиньдя одна: в 15.20 совещание в обкоме. Меня уже не будет в кабинете.
– И ладненько, мы подождем. Ты кабинет не закрывай.
– А если вызвать на семнадцать, когда вернусь?
– Валерий Афанасьевич, не откажи в любезности – пусть будет у тебя в пятнадцать и пусть с собой захватит записную книжку.
– Записную книжку? Да ради Бога. Сейчас и вызову… с записной.
– Благодарю. Увидимся, коль не сегодня, то в воскресенье у тебя.
Бадмаев вышел из будки. Поправил одеяльце на кукленке. Сел на скамейку в сквере, прикрыв «грудь» распахнутой, цветастой шалью, стал «кормить младенца». Едва приметно усмехнулся: в полуквартале пестрая ватага цыганят с цыганками кольцом охватывала лощеного толстяка, который выпростался из «Волги». Бадмаев усмехнулся еще раз и позвал предводительницу той компании – Земфиру.
Бессменный страж, завхоз при заводском пруде, студенческий любимчик и почти легенда Ахромей Кукушкин заканчивал утреннюю ревизию своего хозяйства. Кабинки для переодевания, зонты и лежаки на пляже стояли на своих местах. Сор и окурки прибраны с песка. Пора было доить козу – ехидно сатаноидную, но удоистую Мымру. Коза и пес – страшилище, кавказский волкодав Кощей, сожительствовали за штакетниковой оградой, коей обнесен был двухъярусный, дощатый сарайчик. На нижнем этаже его по-барски разместилась Мымра с курами и Кощеем. Второй этаж, с приставленной лестницей, забит был почти доверху духовитым сеном, накошенном на травяных склонах, окаймлявших пруд.
Зашедший за ограду Ахромей, взяв вилы, направился к расшатано скрипучей лестничке: снизать навильник сена для козы. Но, не дойдя, остолбенел: меж ним и лестницей встал пес. Кощей, угнув лобастую башку, смотрел угрюмо, исподлобья. В груди у верного служаки чуть слышно клокотал предупреждающий и грозный рык. Подрагивала верхняя губа, под ней фарфорово отсвечивали клыки.
– Кощей, паскуда… ты это что?! Ты на хозяина?! – в великом изумлении ахнул Ахромей.
Пес дернулся в конвульсии, растерянно, моляще визгнул, но не ушел с дороги.