– Может хватит хамить? – Во Владлене взрезали уже вызревший сексотный фурункул.
– Увы, Владлен Михайлович,почти вся се ля ви такая хамская.
Дверь с треском захлопнулась. Евген набрал междугородку, ответили:
– Семнадцатая. Откуда звоните?
– Дворец Пионеров. 272 436.
– Ваш заказ.
– Москва. Триста тридцать восемь сорок шесть семнадцать. Огромная к вам просьбе девица – красавица.
– Что, так заметно? – скокетничала трубка.
– Почти ослеп от вашего сияния... Разговор сверх срочный. Пришлите тройной счет. За срочность.
– Постараюсь.
«Ты постарайся, золотко!!!».
Через минуту затрезвонил телефон. В трубке возник глуховатый, усталый голос:
– Пономарев.
– Дядь Вань… «Не бздеть, душой и телом не хилять, торчать как палка у грузина» – я помню до сих пор. И следую Аргунскому завету.
– Женька?!
– Я.
– Ты…как меня нашел?! – сталистое, плохо скрытое изумление, замешенное на отторжении, звенело в голосе генерала.
– Вы дали телефон отцу.
– Какой?
– 338-46-17
– И ты продиктовал его телефонистке?
– Семнадцатой. Я что-нибудь не так?
– Дела-а-а. Ну ладно. До нас дошло, что ты умудрился поднять столько пыли… с красной юшкой. Здесь от нее спец. чих стоит. Ты где?
– Дом Пионеров. Соединяла семнадцатая.
– Учту. Выкладывай.
– Вы дважды предлагали Аверьяну Станиславовичу…
– Дальше.
– Он согласен. А мне не предложите?
Пауза была долгой.
– Обсудим. Где и когда?
– Сегодня в полночь. Пеньжайка. Вы там были.
– Маловато времени.
– Прошу учесть: чих с красной юшкой теперь здесь, кажется, двойной или тройной.
– Ну, ты даешь…копнильщик хренов! Вразнос,что ли, пошел?
– Пошли – они. Мне отвечать прищлось. Так уж сложилось.
– Привет отцу. До встречи.
Чукалин положил трубку. Свинцовая усталость заползала в душу. Пол дела сделано. Вторая половина дела просматривалась смутно: ночная встреча с Аверьяном и Пономаревым на «пеньжайке». После которой должна начаться иная жизнь. Какая? Во всяком случае – не волка, бегающего от собак. Этим сыт по горло. За что его гоняют? Терпеть все это дальше, опять петлять в постыдном драпе? Есть ведь предел терпенью.
Накопленное напряжение переплавлялось в тяжелый, жгучий ком бойцовской ярости.
Среда обитания, в которую вплавило Евгена, все явственней набухала опасностью. И концентрация ее сгущалась. По следу мчались гончей рысью четверо оповещенных Владленом. На эффективный драп от них оставалось две-три минуты.
«Значит опять в бега… собственно, не много ли чести? Загонщики, по логике, должны же испытать весь смак поимки дичи…низ-з-з-зя-я-а-а-а отказывать им в этом удовольствии!»
Чукалин огляделся. Освобождая место, придвинул к стенам стулья, убрал от директорского стола в угол журнальный столик. Сел в кресло, закинул ногу на ногу.
…Погоня ворвалась в кабинет через минуту: в руках дубинки, пистолеты. Переводили дух четверо распаренных оперативника, в чьих головах и памяти пульсировало размноженное фото бандита, который уконтрапупил четыре дня назад самого «Бульдога».
Задравши ногу на ногу торчал из кресла в кабинете очкастый тип…чья физия, хоть плачь, не походила на фото-ориентировку.
– Кто к нам прише-о-ол! – напевным, маслянистым басом истек очкарик – родимая милиция!.
– Вот этот, что ли? – Оторопело, обернулся к Белик-Бердюкову старший. Маячила за спинами бойцов мордашка и.о. дир-Владлена. Смешался на ней причудливый коктейль страстей: от вожделения – до страха: «Что счас бу-у-дет!».
– Он самый. Учтите, он в гриме!
– Да-да, тот самый, и моя морда в гриме, лейтенант, – с развязным хамством подтвердил сидящий.
– Фамилия! – взревел старшой.
– Он разве не сказал? Бандит Чукалин.
– Сними очки!
– Да что вы так орете, херр лейтенант? Подобным образом орет ишак при случке в караван-сарае. Но вы же в Доме Пионеров, постыдитесь.
– Лежать, ублюдок! На пол, мордой вниз! – Боевика трясло.
Студент опустился на колени, лег вниз лицом, забросил руки за спину. Сказал:
– Теперь я слышу речь не ишака, но мужа. А то – сними очки… потом трусы прикажете спустить…так и в стриптиз удариться недолго. Служивые, вы, случаем, не педерасты?
– Товарищ л-лейтенант…этот говнюк н-над нами издевается! – Остолбенел сержант.
Главарь защелкнул на руках Чукалина наручники. Мелькнула и пропала где-то в подсознании нервная мыслишка: «Такими лапами башку быкам сворачивать.»
Но скованный не шевелился. Лишь дернул в стороны руками и натянул цепочку. Лежал бревно бревном, уткнувшись носом и очками в выцветший ковер. Не то что-то творилось…не так ведут себя бандюги, воры в законе, валютчики, фарцовщики, антисоветчики и прочая нечисть – кого привыкли брать.
Лейтенант перевернул лежащего на спину. Сдернул очки.
– Похож? – спросил лежащий, скаля зубы. И посоветовал – примерь, херр лейтенант. Ну очень хочется увидеть персонажа басни «Мартышки и очки».
Смотрела снизу предельно наглая, теперь уже знакомая по ориентировке морда – с приклеенной на ней ухмылкой.
– Он еще лыбится…ты что, не понимаешь, куда влип? У тебя крыша поехала?
– Ага, поехала. Садись цуцик, довезу.
Лейтенанта окатило жаром: его обгадили в который раз, в присутствии всех подчиненных.
Еще одно он понял – задержанный с тупым и абсолютно непонятным жлобством напрашивается на избиение, он просто ломится в него своим паскудно-ядовитым трепом, «херр лейтенантом», ухмылкой и прочим крапивным сволочизмом. Зачем? Но несуразность происходящего уже смывалась без остатка нерассуждающей яростью оплеванного с ног до головы… и кем? Закованным в наручники, не способным сопротивляться сопляком, которого надлежало доставить в райотдел живым…можно – слегка помятым.
И отдаваясь со всей страстью последнему, упоительному пунктику, шарахнул лейтенант лежащего резиновой дубинкой в область печени. Чем дал команду остальным.
Они месили тело под ногами дубинками, подошвами ботинок, с озлобленным недоумением ощущая какую-то провальную неэффективность большинства ударов: непостижимым образом плоть парня, вогнувшись, амортизировано гасила литой хлест палки, либо рывком сдвигалась, ускользала от ударов.
– Хорош! – задышливо скомандовал старшой, вытер пот на лбу. Встал над головой. Всмотрелся в распластанного на ковре. Избитый лежал недвижимо, с закрытыми глазами…перестарались, что ли? Склонился еще ниже, нащупывая пульс на шее. Студент открыл глаза. В зрачки лейтенант плеснул холодно-хищный пламень:
– Теперь иду на вы, херр лейтенант.
Над телом жертвы в сгибе – рывке мелькнули две ступни в спортивных кедах. И шлепнулись в капканном хвате с двух сторон на шею лейтенента – под скулами. Пружина лежащего тела разогнулась.
Голову офицера рвануло вперед и вверх, за ней взлетело в воздух тулово. Мясной мешок с костями, преодолев два метра до стены, с тупым хряском ударился в нее спиной и рухнул головою на пол.
Оцепеневшие бойцы, еще не осознав случившегося, увидели, как смазано – молниеносным рывком взметнулось в воздух Нечто, похожее на разъяренную гориллу. На пике взлета ноги у гориллы разъялись циркулем – почти в шпагат. Одна ступня ударила бойца в грудину, сломав ребро, вторая достала с хрустом шею, стоящего у двери. Двое рухнули на пол рядом с командиром и застыли.
Четвертый, пронизанный навылет костным хрустом, успел взметнуть дубину, но напоролся на негромкий голос:
– Стоять. Убью.
Навис над уцелевшим готовый к действию разумный хищник, которого они только что, всем скопом, с упоением месили ногами и дубинками. И естество бойца, впитав каленую угрозу, осознало ее смертную реальность – отправит на тот свет и не поморщится.
– Брось ее, – нежнейше попросил Чукалин.
Спецназавец отбросил орудие труда: дубинка обожгла ладонь.
– Возьми ключ у лейтенанта.
…Он размыкал наручники. Легчайшим, хилым сквозняком мазнуло в голове мыслишко: «Пистолет…».
– Не вздумай, – сказал стоящий к нему спиной зверь – человек. Боец ужалено дернулся – голос жиганул слепнем через гимнастерку.
Наручники брякнулись на пол.
– Иди, земеля, – кивнул на дверь студент, разминая кисти, – расскажи, что видел, и передай начальству, что ночью буду в Гудермесе.
Боец пошел к двери на цырлах. Он миновал оцепенелую статую Белибердюка, стоящую в разъеме двери. И лишь потом, нашкодившим и перепуганным котом метнулся к выходу по коридору.
– Иди сюда, – поманил пальцем Чукалин.
Белик-Бердюков подходил, виляя, извиваясь тощим торсиком: все неподатливей сминалась дистанция меж ним и сокрушителем трех менто-плотей.
– Я должен был оповестить их! – прорвался вопль из Владилена. – Иначе я соучастник всех твоих убийств.
– Они все живы, Вовик, – успокоил гость, – еще тебя переживут. Очухаются в госпитале, отожрутся, и будут так же выколачивать из наших ребер свой бутерброд с маслом.
– Ты сам их спровоцировал! – заметно возрождался, оживал Владлен. – И если меня спросят…
Он не закончил. Чукалин сдернул свои усы и прилепил их вице-режиссеру. Надел ему свои очки. Полюбовался.
– Покажи язык.
– Что?!
– Высуни свой язык!
Белик-Бердюк не смог не высунуть.
– Ты бесподобен с языком. Гибрид белибердятины с Эйнштейном. Возьми, Искариотик. Здесь тридцать тетрадрахм, или серебрянников – оплата за сексотную работу. На большее она не тянет.
Он затолкал в кармашек пиджака Владлена три десятки. Ушел не оглянувшись.
ГЛАВА 56
– Пусть говорит, – повторил Князь тьмы.
– Взр-р-ы-ыв дачи… на Аптекарском…– прохрипел Недир, с мучением растирая шею. – В клочья разнес тела вокруг Столыпина… размазал по стенам двадцать семь лакеев и жандармов, сто человек и его дети посечены обломками и искалечены осколками от бомбы. И ни одной царапины на нем и на жене. Я посылал бомбистов с бомбой, но взрыв направил ОН, твой брат.