«Гут гешехт!» сказал по этому поводу банкир Парвус. Лишь после этого расписки финансистов были доставлены в Смольный – о чем сообщили Сиссону его агенты в Петрограде. Их затем опубликовала «Нью-Йорк таймс». Помощник Сиссона Малькальм Девис перевел их на русский язык и издал брошюру во Владивостоке в 21-м году.
– Что в ответ с-сделал Ленин? – спросил, сцепивши зубы, Ежосиф.
– Сначала написал записку от 24.04.21 к чекистам Бокию и Уншлихту, потребовал пресечь проникновение этой брошюры в Россию и расстрелять виновных в утечке информации. Потом созвал заседание ВЦИК, куда и вызвали чекистов.
– Зачем?
– Вы задаете странные вопросы, гражданин комиссар. Но я на них отвечу.
Он замолчал. Сосредоточился и с наслаждением припоминая, истек свирепым фальцетом по – ленински, сотрясаясь в припадке бешенства, копируя Ильича:
– Вас мало гастрелять! Сугубо конфиденциально вас надо вывести во двог и повесить на вонючих вегевках! Пгофукали бездагно и пгеступно госудагственную тайну? Мне стганно слышать, что здесь говоят пго нашу геволюцию! Да, я сделал ее на немецкие деньги. Но мы делаем немецкую геволюцию теперь на гусские деньги!
– Ты, сволочь, врешь! – растерянно и потрясенно выстонал нарком Ежосиф. Теперь он точно знал: не врет. Он помнил юной, кровожадно-волчьей памятью, как страшно и необъяснимо падали с лубянского небосвода чекистские звезды, сбитые Дзержинским. Как расстреляли еще раньше зам – коменданта Смольного, а с ним – десятка два матросов, охранявших двор и здание. Расстреляли без объяснения и приговора.
– Он не врет. Я был на этом заседании ВЦИКа – сказала кавказоидная тьма над троном, в чьей зыбкости вспыхивали, гасли уже другие цифры – 1921 – 1953.
Он, Джугашвили, как и некоторые на заседании в том 21-м году, мимо которых прошмыгнули и исчезли иудины те миллионы, был опален до мяса адски полыхнувшим, сернистым пламенем из тоненькой брошюрки Девиса Малькольма.
За стенами Кремля от Кавказа и до Амура земля была усыпана гниющими россыпями скелетно-тощих трупов, растерзанных, иссохших в голоде.
Пятнали белые снега свирепой чернотой пожарищ сотни сгоревших деревень. Плач обездоленных сирот мешался в какофонии с голодным воем одичавших псов…
В далекой Дойчланд, образца 1919 г., обессиленой «победной» войной с Россией, раздавленной Версальским приговором Всемирного Сиона, гасли огни в доменных печах, мартенах, кочегарках. Счет скошенных косой туберкулеза шел на десятки тысяч… чтобы купить буханку хлеба бюргеру иль клерку, требовалась пачка марок, не уступающая ей по весу.
Все силы, соки и финансовую кровь у победителя России Дочлайнд высасывали репарации. Но взгромоздившийся на самый верх дойч – власти, назначенный Антантой министром восстановления и иностранных дел еврейский плутократ херр – Рабе Ратенау с железной твердостью лишь увеличивал размеры репарации, назвав эти условия «реальной и предельно справедливой политикой». И эта тактика сдирания семи шкур с местных туземцев, сугубо плагиатски повторяла ту, от коей выла, корчилась страна Советов, откуда только что уволокли в Германию вагоны золота и хлеба, угля, руды и леса, льна, мяса и пушнины. И все это добро, вырванное из спазматически голодных ртов и кошельков славян, уплыв в Германию, все также воровито и игриво скользнуло мимо ртов и кошельков немецких – в бездонную туманность сионистских закромов. И без следа исчезло. Остался лишь игриво-золотушный след на банковских счетах вождей – все те же тридцать три серебряника Иуды (иль триста тридцать миллионов марок, что одно и тоже).
В истерзанной войной и репарациями Германии желтушно-гнойными чирьями вызревала революция, которая катком уж прокатилась по России. И он, Иосиф Джугашвили нарком ответственный за нац. вопросы, фиксировал предельно обостренным нюхом ее этническое, местечковое амбре одесского разлива.
На всегерманском теле вдруг вздулся некий Спартанский союз, со специфической верхушкой: Либкнехт, Люксембург, Йогишез, Леви – который в одночасье провозгласил себя Ком партией. Она с налету рыпнулась взять власть в Берлине. Троих из этого квартета в трескучей перестрелке шлепнули, зарыли. Но КПГ возглавил Леви – все с тем же аппетитом свободного от комплексов шакала. Бавария себя провозгласила Республикой Советов, а трубадурами Советской власти стали в ней Левин, иудаист Мюзам, Ландауэр и Аксельрод (тот самый, из России). Правителем всей Пруссии, министром МВД стал Гирш. В Саксонии премьерствовал Йося Гранднауэр. В Мекленбурге – Болх Рейнеке.
Вождям всей Венгрии, ну хоть ты тресни, не поддавалась буква «Р»: Погани, Самоэли, Бэла – Куну, а также Корви Клейну, Кунфи Лукачу. Нахраписто картавил и премьер Италии Лузатти.
За океаном – в Англии и США, с паническим, тревожным страхом фиксировали ползучую смертельную опасность от европейско-русских революций, где звездно-голубой смрад геноцида душил гигантские пространства. И будущий бульдог политики Уинстон Черчилль (пока еще щенок, осмелившийся тявкать на Сион) с англо-саксонскою отвагой Ландскнехта писал: «…Банда проходимцев из подполья Европы и Америки схватила за шиворот русский народ и стала грабительским владыкой громадной страны. Ленин еще не дошел до изучения заповедей «Не убий» и «Не укради».
Взлетевший на вершины автобизнеса миллиардер, мыслитель Генри Форд однажды в краткой паузе, отвлекшись от работы, огляделся и вдруг увидел рядом до ужаса знакомую картину – как в Европе: «Все оттенки американской общественной жизни находятся под влиянием евреев»
И именно об этом прокричал в книге «Еврейская деятельность в Америке».
Спустя неделю его достал звонком глава американского еврейства Маршал. Он цикнул в трубку зубом и спросил миллиардера вялым, тихим голосом:
– «Если ты такой умный, то почему такой бедный? Значит ты глуп. И должен поумнеть. А наши мальчики с Кагала: Ротшильды и Шиффы, Винавверы и Вандербильды с Парвусом тебе в этом помогут». (Совместный капитал этих семейств уже превысил «Фордовский» в сто сорок раз) и выше перечисленные маршалом стали «помогать» Форду – в Америке, в Европе и в Канаде.
Через пять лет травли, банкротств, подлогов и финансовых афер, от коих вся его автоимперия предсмертно зашаталась, утратив треть активов, сер Генри Форд серьезно поумнел.
Он написал Маршалу покаянное, слезой закапанное отречение от своей «злобной клеветы». И сжег публично все свои «антисемитские творения».
После чего был приглашен на рандеву с Маршалом.
В тенистом закоулке собственной оранжереи Маршал спросил у Форда:
– Ты повторишь мне здесь про то, что написал?
– Да, я готов – ответил скукоженый, как нашкодивший щенок, Генри.
– Ну, начинай.
– Я повторяю…
– А что ты сверху? Я не люблю, когда про свою глупость излагают сверху. Ты… опустись, мне будет так удобней.
И ощутивший на себе нещадное могущество Кагала, владыка фабрик и заводов, кормилец сотен тысяч на всем мире стал опускаться на колени, уткнувшись взглядом в землю перекипая в тоскливом отвращении к себе. Он процитировал свое покаянное письмо почти на половину, когда почуял: на голову, на плечи льет теплая, вонючая струя.
И задохнулся в омерзении – его прицельно, деловито обссыкали. Так метит придорожный камень вожак кобель, обозначая территорию своих владений.
– Не слышу твоего сладкого голоса, – сказал Маршал, закончив процедуру метки и застегнув ширинку. И тля, мокрица, Генри, умяв и задавив в себе звериный рык, продолжил и закончил покаяние. Уже не в силах сдерживать себя, он зарыдал.
– Ну, таки дело сделано. Теперь иди, – сказал Маршал, – будешь вносить в нашу казну десять процентов. За этим проследит банкир фон Шанц. Возьмешь его к себе самым толстым членом Наблюдательного Совета.
Молва о превращении Форда в писсуар Маршала запущена была агентами Сиона в финасово-промышленный бомонд Европы – в назидание для будущих козлов и потсов, намеренных бодаться со всемирной паутиной. И Троцкий, женатый на Седовой (дочь Животовского, спаянного делами и родственной кровью с Варбургами и Шиффом), похохатывая, плотоядно щурясь, пересказал случившееся в доверенном кругу. Куда уже впустили Сталина – для наблюдения за поведением кавказца.
Спустя семь лет Форд ликвидировал в Правлении агентов Маршала. И, окружив себя тройным кольцом проверенной охраны, дал волю своей мести. Во все его владения Европы впрыскивались им печатные сперматозоиды юдофобства. Он выпустил вторую книгу «Вечный жид». Ее переиздали двадцать девять раз и миллионы экземпляров ненависти к сионизму засеяли мозги и Гитлера и Гимлера, и Розенберга – уже взрыхленные «Протоколами сионских мудрецов». Но все это потом.
– Так вы там были на заседании ЦИКа? – Напомнил о себе Ежосиф, изнемогая в тяжкой тишине, накрывшей погребальною плитой утробу кубрика.
– Конечно, был.
– И что… сказали? Ильич и прочие… вожди, прошу прощения, попадают под три статьи УК № 51,100 и 108 – за шпионаж и предательство.
– Ты политический дурак и недоносок, комиссар, тебе надо лечиться и учить азы. Со временем поймешь, что революцию не делают в белых перчатках.
– Вы что-нибудь сказали на том ВЦИКе, товарищ Сталин?
– Что я сказал тогда на ВЦИКе… Я им тогда сказал: «Я удивляюсь тупоумию некоторых чистоплюев».
Уже все досконально знавший о сионисткой оккупации Европы, о душе из мочи над Фордом, он, Джугашвили, ощущая цепенеющим хребтом неодолимую и хищную всевластность иудейства в мире, сказал тогда с гортанным клекотом тифлисца, придурковатого и примитивного боевика, без памяти влюбленного в вождей:
– Здесь раскудахтались про марки из Германии и упрекают Ильича и Льва Давыдовича… я удивляясь такому тупоумию некоторых политических чистоплюев… если бы не эти марки – вы бы не кушали вот здесь, в Кремле, каспийских осетров, икру и ананасы! Вместо закупленных на эти марки тачанок, пулеметов, бронепоездов, которыми крепко бьем белую сволочь, она бы наградила вас могильными крестами и веревками. А так же – Сибирью и Колымой! Поэтому я предлагаю, вместо того, чтобы плев