Некто в потертой серо-костюмной паре стоял поодаль: руки в карманах брюк, подрыгивал коленкой. Спросил, негромко цедя сквозь узкие губенки под усишками нерусскую допросность слов:
– Ти кто такой? Фамили.
«Фамилию тебе, сученок, небось, она тавром в мозгах впечатана».
– Ну, Прохоров, – утихомиривая сердце, ушел в глухую оборону Василий.
– Ты сюда зачем?
– Мы что, свиней пасли вместе, чтоб «тыкать»?
– Еще будишь пасти, биз миня, – пустил на щеку чуть приметную ухмылку вопрошающий, – документ давай.
– Залезь в карман, возьми.
Цепкая лапа шлепнулась ему на грудь. Нащупав удостоверение, выудила и развернула.
– Старший научный сотрудник… кандидат сильхоз наук… гилавный агроном колхоз. Чего здесь надо?
– К директору Чукалину.
– Зачем дириктор?
– Тебе коротко или подробно?
– Ти умный, да? Время не тяни, когда тибя спрашивают.
– Ну если совсем коротко: у нас с Чукалиным одна проблема: скрещивание химических мутагенов гексаплоидной пшеницы и получение гаплоидов, переведенных на диплоидный уровень – для повышения кустистости.
…Он уловил смазанный бросок кулака к своему животу и успел напрячь пресс. Удар пришелся в резиново-тугой поддых и отскочил от него.
– Тибе сказал я: не будь умник, – катал желваки по скулам допросник.
– Тебе можно, а мне, значит, нельзя, – ухмыльнулся, угнул по-бычьи голову Прохоров.
– Домбаев! Сколько раз повторять: не распускать руки! – сказал высокий, сутуловатый мужик в офицерской форме. Вынырнув из-за угла дома, пошел к охранникам – кто вы?
Взял корочки у охранника.
– Поехали по второму кругу. Старший научный сотрудник Прохоров.
– Вы… Прохоров?! – не смог скрыть изумления офицер. Он явно знал о госте много… наверно очень много. Но, обретя служебную нейтральность, продолжил допрос.
– Цель вашего прихода?
– Может, не будем тратить время, капитан? Вы сам прекрасно знаете, зачем и почему я здесь.
– Еще раз потрудитесь, персонально для меня.
Смотрела на Василия из узкоглазых бойниц степняка какая-то не разовая и не служебная, а глубинно-стратегическая заинтересованность.
– Повторяю: прибыл обсудить с Чукалиным проблему селекции дикоросов: гексаплоидной пшеницы и получение в его хозяйстве гаплоидов, переведенных на диплоидный уровень – для повышения кустистости.
– Товарищ капитан, опять он издивается, собак, какую дурь несет.
– Кроме кустистости, у вашего поколения беккороссов повышалась частота кроссинговера? Так? Или не всегда?
– Почти всегда.
Вопрос ударил по сознанию и ошарашил.
– При селекционной гибридизации возникала проблема с донорами устойчивости?
– Как у всех.
– И вы ее решили?
– Полностью.
– Вы завираетесь, Прохоров. Эту проблему не смогли решить ни доктора, ни академики всего мира. Она решается частично на два-три года – скептически и умудрено трепетали ноздри капитана.
– И, тем не менее, у меня такой проблемы уже нет – пожал плечами Прохоров.
– У вас доноры T.Persiсum? Эгилопсы, пырей, рожь?
– Нет.
– T. Durum? T. Macha с числом хромосом от четырнадцати до двадцати восьми?
– Это уже отбросы, генные кастраты. У моего дикороса тридцать шесть хромосом с комплексной устойчивостью в геноме к мучнистой росе, всем видам головни, вирусу табачной мозаики – как минимум на двадцать лет.
– Да нет таких монстров в природе! – подрагивал в свирепом изумлении капитан.
Запальчив и видимо, ушиблен зернопроизводством, оказался азиат, каким-то боком прикоснувшийся к селекционному мутагенезу. Или такого специально подобрали для визита Прохорова к Чукалину?
Творилось непонятное: зачем-то лез цербер служивый, КГБ-ная ищейка в ослепительные высоты селекционного священнодейства, доступного далеко не всякому спецу аграрию.
– Вам не кажется, что здесь не время и не место для тонкостей мутагенеза, – угрюмо спросил Прохоров, – этот дундук врезал мне кулаком в живот…
– Ты сволыщь… я тибе счас за дундук…
– Закройте рот, Дамбаев! Прохоров, за мной.
Капитан развернулся, пошел к дому. Прохоров, стряхнув захваты чужих рук, последовал за ним. Они зашли за дом, уперлись в полированную штанами скамью, притертую к стене. Сели. Капитан был уже при статусе своем, застегнут на все пуговицы.
– Вы можете мне объяснить, что происходит? Я прибываю к директору совхоза в командировку, чтоб обговорить совместную работу нашего колхоза и его хозяйства…меня хватают под руки и бьют в поддых.
– Здесь в командировке?
– Смотрите в паспорте.
Капитан сверил дату и фамилию в командировочном удостоверении с паспортом. Вернул все Прохорову.
– Не вовремя сюда явились, Прохоров. Попали, как кур в ощип. А может быть… наоборот. Вы обговаривали свой приезд с Чукалиным?
– Вчера я говорил с главным агрономом. Он подтвердил: директор здесь и никуда не собирается.
– А почему сюда, в это хозяйство, в Чечню? Что, не нашлось совхоза в Куйбышевской области или под Пензой, где-нибудь поблизости, в вашей климатической зоне?
– Может хватить изображать невинность, капитан? Не ваша ли Контора надела на меня ошейник и держит на цепи который год? Вы навтыкали своих жучков ко мне на кухню, в постель, сортир…жена рожала и у нее в роддоме, в кровати фиксировал все ее вопли и физиологию ваш клоп, нам медсестра потом сказала. Я махнул рукой на Куйбышевскую область и затеял экспериментальный альянс с Шугуровым под Пензой. Но вы и там достали! Вы отравили жизнь мужику за меня, за мутагенных гексаплоидов на безотвалке, вы прессовали и топтали его талант, его хозяйство и семью, пока не загнали в больницу. Где он и лежит сейчас. Теперь вы с умным видом вопрошаете: зачем я здесь?
– Я не топтал ни вас и ни Шугурова. И повторяю свой вопрос: почему прибыли именно к Чукалину?
– Я знаю Чукалиных еще с детства. Василий Яковлевич – один из самых крепких, знающих сельхозников в России, с ним можно надежно работать.
– И сына его знаете?
– Женьку, естественно. Талантище и виртуоз во всем за что берется, боец и эрудит.
– Теперь не эрудит. Теперь бандит во Всесоюзном розыске.
– Что вы сказали?
– Искалечил четырех бойцов МВД и КГБ. Пятый день бегает от нас, – размеренно и тускло, глядя перед собой, поделился своей заботой капитан. – Мы здесь, чтобы поймать его.
Гульбаев глянул искоса – хватал ртом воздух Прохоров.
– И… что с ним сотворите?
– Поймаем – видно будет. Как поведет себя.
– Он должен появиться здесь?
– Обещал. Пока обещанное выполняет.
– Василий с Анной, родители его, здесь… под арестом?
Канул вопрос в зыбкую трясину тишины. Гульбаев не ответил.
– Выходит я действительно не вовремя сюда, – пришел в себя, закаменел в угрюмой собранности Прохоров.
– «Вьется дорога длинная…здравствуй земля целинная» – песню такую русскую знаешь? – вдруг круто и непонятно развернул разговор капитан, перескочив на «ты».
– Знать не хочу.
– Сам что ли не пел?
– Эта не русская песня, капитан. Она партийная. У меня другие песни.
– Ни одного совхоза и колхоза нет у русских, чтобы к нам своих не посылали с этой песней.
– Есть.
– Да ну? И где?
– Здесь, перед тобой.
– Не понял.
– Чукалин не посылал в Казахстан ни пахарей, ни комбайнеров.
– Саботирует великий почин партии?
– За это и всадили под ребра выговор с «неполным служебным соответствием». Сказали, чтоб готовил себе замену через год.
– Почему такой упёртый, партию не любит?
– Он не упёртый, капитан, у него совесть хлебороба воспалилась. А у других – любовь к партии. Такая пламенная, что за ней не стало видно ее дури.
– Не боишься так со мной?
– Ты же казах.
– Я чекист, Прохоров.
– Ты казах, капитан. И твои глаза видели это тупое паскудства Хруща. Твой народ задыхался от пыли, когда мы распахивали ваши степи. Мы, русские, с этой блядской песней пустили на распыл миллионы гектаров великой казахстанской степи, с ее флорой и фауной, практически единственной на континенте. Мы отравили гербицидами и пестицидами вашу землю, сдернули с мест и вышвырнули в города тысячи пастухов и скотоводов, оторвали их от могил предков.
Сидел рядом с Прохоровым, белея лицом капитан, сидел, сцепив до крошева зубы. Ибо нещадным и блескучим лемехом правды вспарывал его сердце Прохоров – как немецкий, сакский плуг, всаженный в живые черноземы, вспарывал степи вокруг его аила. Из него, исхлестанного пыльными смерчами, не захотели уезжать ни дед его, ни бабка. Там и истлели с легкими, и глоткой, забитыми черной пылью. А мать, от которой ухал на заработки и не вернулся отец, рвала жилы на трех работах в городе, чтобы сын закончил сельхозинститут и еще курсы психотропных технологий.
– Ты знаешь Сулейменова, Бараева? – спросил капитан. Тягучим колокольным звоном гудела в памяти его отходная по юности своей, по родичам, раздавленным бешенством целинной эпопеи.
– Знаю и помню. Как Мальцева и Моргуна, как умницу и великана мысли мутагенезника Рапопорта Иосифа Абрамовича. Это маяки хлебного достатка и сытости на планете, капитан. Их может не чтить только тупой баран в агрономии или сознательный враг.
– Я работал у Сулейменова и Бараева над скрещиванием химических мутагентов.
– Так вот откуда! – окатило изумлением Прохорова.
– Оттуда. И сколько помню ту работу: мы бились лбом о стену. Нужны были доноры устойчивости. Все наши пшеницы на целине сжирала ваша российская головня, мучнистая роса, табачная мозаика. У нас ветры и пыль – главные разносчики этой заразы.
Когда нашли, исследовали дикую пшеницу T. Timopheеvi, неделю ликовали – двадцать восемь хромосом и мощнейшая устойчивость к листовой ржавчине и прочим патогенам, столь мощная, что породила целую донорскую линию Transter. Устойчивость сохранилась почти пять лет.
– Помню, читал. Не хилый дикорос.
– Не хилый?
– Для своего этапа.
– Ты заполучил лучшего?