ящерицы. И делал это до тех пор, держась раскинутыми руками за камыш, пока обломанный конец тростины торчащей изо рта, не накрыло водой. Он выдул ее коротким выдохом, чуть приподнял голову. Замер, вбирая воздух в грудь размеренно и редко. Прикинул: над ним не менее полуметра сапропеля и столько же воды.
Да здравствует родное русское «авось», замешенное на раздолбайстве – арык, смиренно, щедро поставлявший для хозяев воду и ценнейшую органику, не чистили с весны, беспечно полагая: авось до осени дотянет, не разольется половодье по грядкам.
Он ощутил сквозь вязкость облепившей тело субстанции – идут по дну, натужно увязая в зыбуне.
Шаги приблизились. Ботинок шедшего, продавив слой ила, ступил на грудь. Второй вдавил живот. Их хозяин, буровя илистую взвесь, поволокся дальше, не ощутив какого-либо дискомфорта.
Единственное, чем напакостил: выбил тростяную трубку изо рта.
Евген, утихомиривая сердце, стал тормозить его толчки. Пульс замедлялся, пока не опустился до сорока ударов. Здесь был предел, рубеж ниже которого не стоило опускаться, чтобы не впасть в бездонность анабиоза, затем комы.
…Текли мгновения, и бился счетчик мозга, размеренно отщелкивая их, уже перевалил за десять минут. Грудь трепетала и вибрировала, требуя кислорода.
Евген пошевелился. Стал выламываться из засосавшей туловище клейковины. Ее смывало, уносило слабое течение. Прорвавшись к воздуху лицом, он с жадностью, свистящим хрипом втянул в себя степной, живительный аромат. Насытил им грудь до отказа. Вслушался в ночь. Она нависала над ним черной бездонностью, кое-где проколотой иссиня белыми иглами звезд. Настоянный на мироздании покой разъялся вдруг и пропустил к его слуху угрюмо-теплый зов: «Мы тебя заждались, Архонт…В твоих делах дерьма поболее, чем под моим насестом в курятнике…».
Евгений вобрал в приязненный отсек души приветствие– пароль кошко-ворона и отозвался:
«Так разгребем его на пару, Карыч?».
«Калека сделает что может. Там в городе были лейтенанты. Здесь ждет херр капитан, с газ-пукалкой в руках».
В ночную тишь вплетались голоса: облава возвращалась. Пора начать движение. Он выломил еще одну тростину, взял ее в зубы. Напряг, вцепившиеся в камыш руки и передвинул тело на полметра к цели.
Спустя минуту вновь зарылся в ил: и протащил себя под полусгнившими в воде торцами штакетника. Здесь начиналась первая усадьба совхозчан. Арык скользил мутной анакондой через семь усадьб, их предстояло одолеть, прежде чем примет в свои объятия, восьмая – с отцом и матерью.
Гульбаев, утихомиривая зябкую дрожь в теле, еще раз оглядел ночной ландшафт засадного центропупизма, где он, спецкапитан ПСИ – излучений, торчал центральным пупом. В ушах еще стоял фальцетный всхлип Зельдмана из рации:
– Внимание Гульбаев! Он здесь… выключил дозорника. Врубай свою бандуру!
Унимая озноб в груди, отшил паническую поспешность погонялы капитан: он капитан на корабле и лучше знает, когда включать свой «Градиент».
Домбаев с двумя сержантами охранял ворота и калитку снаружи. В ГАЗон близ ворот вмурован самбист – водитель. К чукалинскому подворью сбоку примыкали три соседних – там затаились в огородах по двое бойцов. Степь и дорогу, втекающую в совхозный поселок, перекрывали несколько засад и пеленгационная машина. Где восседал координатор и зам Левина Зельдман. По статусу штурман ПСИ – корабля «Артишок». Но капитаном был на корабле – Гульбаев, сидящий с пультом управления «Градиентом – 4».
Прибор пристроен в развилке яблони метрах в двух над головой и кабель от него двумя хищными клычками уже впаялся в розетку. Нажатие на кнопку пульта и ПСИ– генератор неотвратимо и размеренно завертит рылом фазированной решетки вокруг своей оси, хлеща психотропной плетью окружающие мозги в километровом радиусе.
Последствия в живом организме – паралич сознания и воли, остервенело рвущая вибрация в груди и животе, начнет сворачиваться кровь при дозах облучения, переваливших за двадцатиминутный рубеж. Поэтому все – в защитных шлемах.
Гульбаев прикинул еще раз: через забор, через ворота студенту скрытно не пробраться. По территориям соседей – шансов еще меньше. По воздуху он не летает…
– Мы с тобой тоже не летаем. Все это ни хр-р-р-рена ни значит…херр-р капитаник… – шипяще матерный и хриплый клекот вдруг разодрал безмолвие над головой Гульбаева. Он дернулся, вскочил: в кромешной выси где-то в яблоневом переплете пристроен был ПСИ-генератор. И там ворочался рядом какой-то громоздкий шмат мрака. Гульбаев ощутил, как на морозно-цепенеющем хребте встает остаточная с мезозоя шерсть, стал опускаться в исходное сидение. Ноги тряслись крупнокалиберной дрожью. Что это было?! Бунтуют нервы, галлюцинация слуха? Будь она проклята, такая службы…скорее бы конец – какой-нибудь!
С усилием отрешаясь от голосовой абракадабры над головой, вернулся к рассуждению: «По воздуху он не летает…остается единственное – русло арыка…хотя лезть на карачках по мелководно илистому дну через семь усадьб, где бдят по два смотрящих в огородах – это идиотизм из области шизофрении».
– Бр-р-рред сивой кобылы! – с жизнерадостным нахрапом, подтвердила тьма из мироздания. Продолжила хрипатой фистулой косого в зюзю забулдыги. – Он не топор-р-р в Чугуеве, чтоб плыть по ср-р-р-раному арыку.
– Топор не плавает! – вдруг вырвалось из глотки капитана, неудержимо почему-то захотелось ткнуть невидимого хама мордой в его глупость.
– Это у вас, косоглазых, не плавает! А у нас на спиночке да с трубочкой в ж-жзубах и в дамки! Хе-хе-хе-е, – ехидно шепеляво облила возраженьем яблоня. И брякнула на голову Гульбаева частушку:
– Па рике плывет топо-ор-р…па рике чугуева… Ну и пусть себе плывет железяка х…ва!
Остатком разума и воли сотворил Гульбаев последнюю защиту от наползающего безумия, сотворил из того, во что безоглядно верил и досконально знал: нажал кнопку на пульте и включил над собой «Градиент-4». Задравши голову, увидел, как набирая скорость завертелась фосфоресцирующая решетка меж ветвей, наращивая круговой рассев из инфразвука и СВЧ – излучения. Спустя секунды в полуночном покое совхозных усадьб зародились голоса и стоны. Взвинтились до воплей. Кричали, звали на помощь со всех сторон.
Хрипато заорал и мрак над головой:
– Ах ты, говнюк! Чурка косоглазая…кумысник тухлый!
Свирепой хлесткою силою ударов сшибало сверху яблоки и листья. Немного погодя, смачно хрустнула сломанная ветвь. Ее протащили меж листвы. О ветку глухо звякнуло железо.
Решетка «Градиента-4» уткнулась в деревянный стопор, остановила смертоносное вращение. Сноп искр рассыпчатым пучком хлестал из – под прибора, выхватывая из тьмы косматую и крючконосую башку. В серпасто-черном клюве чудища торчала ветка, над клювом струили фосфорное бешенство совиные глаза. Искрение под «Гридиентом» преобразовалось в вольтову дугу. Она полыхнула иссиня-плазменным разрядом. Дурным кошачьим воплем отозвалась тьма:
– Кр-ряз-з-я-я-у-у!
Все стихло. В рванье черных туч над головой просунулся шафранно-блесткий блин луны, залил окрестности неярким, колдовски призрачным сиянием.
Почти ослепший, полуоглохший капитан стал разворачиваться на жирный, смачный чмок внизу, у ног. Из водно-илистой преисподней арыка вздымалась черная горилла. Не торопясь, стряхнула с рук ошметки ила. Плеснула на морду водой. И разгибаясь, полетным затяжным прыжком вымахнула на арычный берег рядом с капитаном. Тот заморожено тянулся к газовому пистолету на поясе. Горилла сдернула шлем с головы Гульбаева и отшвырнула в сторону. Взяла его двумя холодными и склизкими руками за уши и, заглянув в глаза, определила:
– Тот самый капитан… при газо-пукалке.
Гульбаев чуял: в бездонность чужих зрачков всасывается, перетекает из него вся воля, замыслы и устремления. Горилла засмеялась, сказала бархатным и теплым басом:
– Ну что ты будешь делать…всем нынче нужен Иван Ляксеич Пономарев – добавила уже посуше – товарищ капитан, я в принципе согласен с вашим замыслом. Теперь к делу.
Он взял у капитана пистолет и бахнул в воздух. Придурошно, истошно заорал, перекосив заляпанную илом физиономию плута и раздолбая:
– Ай-я-ай… ой-ей-ей! Ты что наделал, гад! Мои глаза… и остальные члены… я умир-р-раю! Сожгите труп в кавказской степи, развейте прах по ветру!
Оборвал ор, быстрым полушепотом велел:
– Наденьте мне наручники на ноги и руки. Ну?! Да шевелитесь, капитан! Скорей, черт вас возьми!
Он шлепнул капитана по щеке и, уловив зарождающийся азиатский всплеск ярости, закончил:
– Вот так то лучше.
За заборами соседних усадьб заполыхали фонари. Взметнулись голоса. Затопали со всех сторон: к ним бежали охранники.
Из дома прорывались во двор, колотили в запертую дверь Василий с Анной, мать с отцом:
– Откройте, сволочи! Женюра… сын… что они сделали… ты жив?!
Евген брякнулся на спину. Справившись со спазмом в горле, спросил верховную тьму: «Ты как там, Карыч?».
«Проклятая крутилка подпалила перья… воняю и скорблю».
«В степь выберешься сам?».
«Если тебе надо».
«Надо не мне – тебе. Куст у дороги. Под ним одежда и сумка. Найдешь – жди там».
…Домбаев и охранники, еще три засадных бойца, окольцевав Гульбаева, узрели долгожданный, жирно-наградный итог бессонной ночи: лежал у ног их капитана бандитско мафиозный чудище – беглец. Сталью скованы руки-ноги. Студент елозил по грязи спиной, с зажмуренными глазами, скулил и подвывал: нестрашный, жалкий, совсем не тот Потрошитель, впечатанный в их память розыскными оперативками.
Суетился прибывший из степи Зельдман:
– Я поздравляю, капитан! Поймали – таки зверя…лежишь и рожи корчишь? Теперь ты паинька, с-скотина?! – пнул в бок Чукалина носком ботинка.
Гульбаев, морщась, выцедил:
– Домбаев, снимите с дерева прибор.
Разламывалась голова. Всполошенным, бешеным хаосом распирали череп изнутри дичайшие переплетения событий: как просочился студент через семь усадьб с охраной? Проделал эту нечеловеческую филигранную работу, чтобы…сдаться капитану?! Зачем играет в поддавки? Теперь у всех гвоздем сидит фанфарно героическая роль Гульбаева: он выследил и, обезвредив выстрелом, сковал бандита наручниками. Единолично! Зачем это студенту? И кто орал вверху похабную частушку, тащил клещами из него, служивого, дурь возражений в диалоге? Кто раскурочил гордость «Артишока» – «Градиент-4»?