– Полковник Левин ждет через час в Конторе, – выцедил Гульбаев, перекрывая приглушенно-мощное урчание форсированного движка. – И если водила Тарасов не доставит нас… (глянул на часы) в два сорок, то ему…
Он не закончил: Тарасов надавил акселератор. Остервенело взвыл мотор, ГАЗон, взбивая пыль, скакнул во тьму. В свет полыхнувших фар ворвалась смазанная лента из заборов, вишен, абрикосов, отягощенных гроздьями плодов.
Прорвавшись сквозь околицу, дорога вымахнула в степь. ГАЗон ревел, перелетая черноту проселочных рытвин, подпрыгивая, врезался шинами в бугры. Трех пассажиров бросало друг на друга, било о борта машины.
Гонка уже пожрала с километр, когда Гульбаев, развернувшись к водиле, не разжимая сцепленных зубов, надрывно взвыл:
– Тарасов, слева!! Стой!
Визжали тормоза. Всех бросило вперед. Тарасов, выдернув рычаг скорости в нейтралку, всматривался в темень за окном. В его затылок с тупым хряском врезалась рукоятка пистолета. Водитель ткнулся лбом в баранку. ГАЗон, остановившись, надрывно верещал клаксоном, ревел мотором. Гульбаев выпрыгнув из машины, прыжками обогнув капот, рванул дверцу и выволок Тарасова наружу. Он оттащил его с дороги в степь шагов на пять. Вернулся. Достав ключи, разомкнул наручники, сцеплявшие Чукалина с Прохоровым, сказал:
– Быстрей, Василь Никитич.
Василий руки и ноги Евгена.
Гульбаев, поставив ногу на ступеньку машины, наполовину втиснулся в нее. Стал говорить, вливая в сидящих расплавленную магму ситуации:
– Мы крепко влипли, мужики. Я крепче всех. Хотя б на сутки нам нужен надежный отстойник, пока я не разыщу единственного человека, который нас укроет. Через час, точнее…пятьдесят минут Москва и Левин потеряв нас, всадят в Чечню гребень силовиков. Они подключат к поиску Осетию, Дагестан и Кабарду. Нас вычешут, как вшей особо крупного размера, если не спрячемся, как следует. Чукалин, ты местный, знаешь горы, лес…
– Причем неплохо знаю, – сказал Евген, прыгнул из машины и, обежав ее сел за баранку. Капитан уже сидел рядом с Прохоровым. ГАЗон рывком взял с места, свернув с пробитого добротного проселка, в едва приметную в траве примятость колеи.
– Ты уже трижды менял маски, – сказал Прохоров Гульбаеву, – лицо мутагенезника, соратника Бараева и Сулейменова сменил на морду сторожевого пса. Теперь ты наш спаситель с крылышками ангелочка. Чего еще нам ждать от капитана КГБ? И для чего Гульбаеву отстойник от своих?
– Тебе он нужен не меньше чем мне, – угрюмо отозвался через паузу казах.
– А если конкретней? От чего отстойник?
– От «Terminator Technologu».
– Переведи.
– «Технология бесплодия». Или разрушение размножения. Там есть горшок и для тебя, посадят, будут поливать, если не спрячешься. Им осталось выдрать тебя с корнями из твоего колхоза и пересадить.
– Куда?
– В Торонто. В Канадскую корпорацию «Монсанто». Ее сколачивали Боб Шапиро и подбирали кадры по всему миру. Чем продолжают заниматься и сейчас. Ты у них на прицеле.
– А они меня спросили?
– Что ты за цаца, чтоб тебя спрашивать? Тебя уже выперли из НИИ. Скоро погонят из хозяйства Шугурова. Натравят на тебя друзей, сунут в постель твоей жены любовника. Станут избивать твоих детей в темных подъездах. Когда ты взвоешь, взбесишься и потеряешь сон, тебе предложат стажировку на сказочных условиях в «Монсанто» предложат не где-нибудь – в Москве. «Монсанто» занимается генными модификациями зерна и щупальцы у нее по всему миру. Ты влипнешь в нее, чтобы выводить зерно, которое, созрев, не прорастает. Его должны будут скупать у вас все агрофирмы и агрохозяйства в мире. Их к этому, в конце концов, принудят.
– А кто принудит?!
– Всё те же. Кто сажает в кресла королей и президентов. И прогоняет их пинками под зад, когда они износятся и перестают приносить прибыль. Поскольку: «It is truly easy tu make a great deal of money dealing with very primary needs: food, shelter clothing».
– И что это значит?
– «Легко сделать огромные деньги на базовых человеческих потребностях: пище, одежде, жилье», – перевел, не оборачиваясь Евген. Добавил – вы не теряли время на службе капитан: отсеивали технократическую шелуху от зерен гео-бытия. Я вас зауважал.
– А с теми, кто не захочет? – спросил Прохоров.
– А тех, кто будет упираться, и сеять зерно на семена, «Монсанто» разорит и пустит либо по миру, либо в могилу. Чтобы иметь в своих руках поводья, хлыст для управления голодом.
– Так это ты меня…ты должен был загнать меня в канадский хомут? – Лез, продирался к персональной истине Прохоров.
– Будут загонять другие. Я должен наблюдать за этим.
– А обо мне вы тоже знали? – просил Чукалин.
– Скажем: не меньше, чем о нем.
– Поделитесь.
– Бадмаева и тебя, овладевшего оживляжем Кундалини, должны биологически срастить с программой «Артишок» и «МК – Ультра».
– Биологически…это особым способом?
– Планируется вживить вам в мозговую ткань резистор-чип из карбина, чтоб вами управлять. Затем в Бетесде США в радиобиологической лаборатории встроить вас в ПСИ– генераторы «Градиент-4» и «Элептон» в качестве киборгов – излучателей первого звена.
– Цель?
– Первый этап – эксперимент из космоса. Воздействие на психику земных толп в био-резонансном излучении по заданным программам: «Страх», «Ненависть», «Секс – бешенство», «Покорность», «Суицид».
Мне было приказано готовить вас к сращиванию с ПСИ-генератором, синхронизировать его частоту с частотой с тета-тельта ритмами ваших мозгов. Мы испытали на жителях предгорного аила гибрид одного шизоидного киборга с ПСИ-генератором.
Я видел, как аксакалы с блаженными улыбками гурманов пожирали верблюжий помет, как женщины, раздевшись до гола, лезли под осла, чтоб тот осеменил их – надтреснуто звенел и рвался голос капитана.
Не мог себе представить капитан, что доведется и не то видеть, что доживет еще он до времен, когда двуногие сучары с собчачьими сердцами, сучки и сученки, охваченные бешенством соития, попрут остервенело и визгливо толпами – на подиумы, на панель, на глянцево похабные обложки книжек и журналов, на сцены, дискотеки и телеэкраны. Пропрут с восторгом обезумевших блядей, надрывно и публично вереща про собственную звезданутость, выпячивая вымя из разрезов кофт, расклячивая ляжки, заманивая самцов разбухшей краснотой влагалищ. И вся эта толпа ходячих био-трупов залита будет формалином похоти, где умерщвляются в зародыше младенческие генотипы и обрываются династии родов. Где чахлые ростки достоинства и целомудрия разъедены похотливым ядом порно-бешенства.
В конце концов, исконно человечье оскорбление женщины «сучка» – нещадно оскорбит собаку, с ее невинной течкой, которая всего лишь тяга к продолжению рода, а не остервенелость стадного разврата. Бациллы коего прорвались к нам из генной матки Содома и Гоморры.
– Вы просветили нас о первом этапе. Каков второй? – спросил Евген. Остановил машину.
– Второй будут осуществлять другие. Мне неизвестна его суть. Его курируют высшие власти, нам нет туда доступа.
Чукалин вышел из машины и, обогнув ее, уткнулся лбом в холодное запыленное стекло: в неистовом возмездном кипении плавился разум воина кшатрия. Он сознавал бессмысленность словес и уговоров перед оскалившейся Пастью Геноцида, нацеленной на Родину арийцев. Здесь нужно было насмерть бить, ломать клыки и всаживать кол в глотку – иного Пасть не понимала.
Он отошел от машины, побрел в степь, пытаясь разглядеть приметы своего схорона. Луна, исчерпав световой лимит, упряталась за тучи.
Евген вполголоса окликнул тьму:
– Ты где, Карыч?
– Шагай вперед, упрешься, – скрипучий, хлесткий зов прорезал ночь. Гульбаев, дернувшись в машине, распахнул дверцу: опять тот голос?!
Евген, не зрением – скорей биолокацией, нацелившись в ночь, шел, ускоряя шаг. Спустя минуты перед ним сгустилась темнота, оформилась в мохнатый переплет ветвей. Из под него – ворчливый шип:
– Вы где так долго шлялись?
– Пардон, мусье, пардон, – сказал Чукалин. Пал на колени. Нашарив сумку и одежду под листвой, оделся. Достал из сумки размашистую массивность беркутячьего крыла, увенчанного цепким блеском пружинистого держака, и развернул крыло.
– Ну к, повернись ко мне своим крылячьим срамом, хрыч.
– Ты собираешься…приделать это мне?! – растерянно и стонуще проскрипел калека.
– Не дергайся.
Он уцепил за перья ворона, ощупал массивный костяной обрубок крыла, обросший роговицей кожи. Всадил его в тоннельчик держака на беркутячьем опахале, щелкнул тремя защелками. Ах мастер, умница таксодермистский меломан, Кузьмич – такое смастерить…как он сейчас один в пустынной гулкой необъятности ДК…
– Взмахни. Но осторожно, – велел застывшему в испуганном благоговении хищнику Евген.
– Я не летал три года… семь месяцев… двенадцать дней – выстонал мутант.
– Пора учиться заново.
Евген ощутил прохладный веерный мазок ночного воздуха по лицу. Потом еще один: вполсилы, слабым махом пустил в дело крыла кошко-ворон.
– Стоп! – Чукалин пощупал крепления, соединявшие крыло с обрубком.
– Держит. Летать, скорее всего, не сможешь. Но для парения ты готов, небо к твоим услугам. Будешь парить часами с любого дерева. На дерево и станешь опускаться, дожидаясь своего ветра. Кого-нибудь схарчить, когда проголодаешься – не выйдет. Захочешь жрать – накормят дома. Туда, на яблоню к отцу и возвращайся, расскажешь, что мы живы и здоровы.
В груди у ворона хрипящим посвистом кипело жалкое клохтанье.
– Что за концерт? – нетерпеливо оборвал Чукалин.
– Арр-р-р-хо-онт… да будет вечной твоя жизнь… я твой раб, – оформил клекот в словесную молитву патриарх гибридов. Чем я отплачу царю царей?
– Два страшных, но непременнейших условия.
– Я их исполню, даже ценою своей жизни.
– Во-первых, ты перестанешь сквернословить при моей матери, графине Чесменской и будешь величать ее «Ваше сиятельство».
– С великим счастьем, царь!
– И, во-вторых, ты станешь подпускать к несушкам Янычара. Ты, старый хрен, давно уж евнух при курятнике, а Янычару не даешь, как следует, исполнить долг перед несушками. Яиц почти не стало в доме!