– Но этот наглый тип готов с них не слезать часами! – взвыла неодолимость ревности в гибриде.
– Молчать.
– Я повинуюсь. – Страдальческая мука исторглась из утробы падишаха.
– Цепляйся, – велел Чукалин. И ощутив сталисто-осторожный хват когтей на руке, поднял ее над головой. Они побежали к машине. Евген втолковывал наезднику:
– Уцепишься на крыше за антенну. Я разгоню машину, и ты поднимешься пернатым планером. И возвращайся поскорей домой. Да… извинись перед казахом, ты напугал его, бандит, своей, сугубо матерной частушкой, и он врубил свой «Градиент-4».
…Гульбаев с Прохоровым изнывали, переминаясь у машины. Утекали драгоценные минуты, неотвратимо пожирая благополучие их побега.
Из степи выбежал громоздкий силуэт Чукалина. Над головой его, размашисто распялившись, ворочало крылами чудище. Прочистив хриплым кашлем глотку, оно исторгло:
– Прошу прощения, капитан! Пардон, экскьюз ми за частушку. Шоб я сдох, я больше так не буду, я мог обгадить вас тогда струей помета, но посчитал, что будет некультурно. Благодарить не надо.
И, тяжело взмахнув крылами, кошко-ворон скользнул над головой оцепеневшего казаха и бухнулся, цокнув когтями, на крышу. Вцепился им в стержень антенны. Победным клёкотом рявкнул:
– Впер-р-ред, славяне с косоглазиком!
ГЛАВА 61
Они сидели на «Пеньжайке» – моложавый, но с пего -снежной шевелюрой генерал внешней разведки в военно-полевой форме и прорицатель и целитель, маг Аверьян.
Сидели на двух соседних пнях, меж коими метался языками пламени костер. Пономарев поправил на коленях рацию – магнитофон, зябко подернул плечами.
– Твою дивизию… трясет, как институтку.
Трясло его от Бадмаевской информации про Левина, а еще от горькой вести: опвестили минут двадцать назад о смерти Белозерова. Прослушав пленку, принесенную Бадмаевым, где исповедовался под гипнозом Левин, впал генерал в оцепенелый ступор. И лишь спустя пять– семь минут, осунувшийся, постаревший на годы, вернулся к жизни. В ней ждало его приказов воинство из плоти и металла – тридцать бойцов, кремневая элита, отобранная за годы службы, вертолет (с пилотом, штурманом, механиком), ощетинившийся сверхполным боекомплектом. И рядом ждал Бадмаев.
Пономарев, переписав кассету на свой магнитофон, оставил копию себе. Оригинал запаковал в бронированный сейф – кейс, отдал вертолетчику:
– Доставишь и отдашь в Ханкале пилоту самолета. И сразу вертолет сюда, ко мне.
Отправив в круговое оцепление бойцов, Пономарев связался с командиром самолета ЯК-40 в Ханкале, распорядился:
– Васильев, минут через пятнадцать – двадцать вертолет доставит кейс. Возьмете его на борт, отправитесь в Москву, передадите в Домодедово Тетерину – для Сахаровского и Серова.
Ханкалу о вашем маршруте не оповещать. Оповестите Зубова в Ростове шифром, открытый текст запрещаю. Там к вам присоединится самолет сопровождения. Любую попытку посадить вас до Москвы, отклоняйте. На перехват и принуждение к посадке отвечайте вариантом «Омега». На самый крайний случай, разрешаю «Дубль-СВД».
Он связался с Москвой. Дождавшись ответа Сахаровского, доложил.
– Товарищ генерал-полковник, из двух объектов один уже при мне. Второй, по сведениям, на подходе.
– Сведениям веришь?
– Вполне. Выставил круговое оцепление, жду. Я приказал доставить вам «посылку» вариантом «Омега».
– Ты случаем не перегрелся на кавказском солнце? – воткнуло в генерала изумление Москва – ты соображаешь, во что мы вляпаемся, в случае чего? Средь авиадиспетчеров – кретинов пруд пруди. Кому-нибудь ударит в голову моча сажать Васильева по метеоусловиям. А он в ответ…
– Васильев предельно надежен при принятии решений. У него в запасе, на самый крайний случай,: «Дубль-СВД».
– Что за посылка? Вы что там белены с Белозеровым объелись? Задействовать «Омегу» и «СВД» в комплекте…
– Белозеров мертв, товарищ генерал-полковник.
– Та-а-ак. Вот это новость… что там у вас творится?!
– При нем формировалось сообщение для вас – пленка, которое летит с «Омегой». Не выдержало сердце.
– Начинка пленки?!
– То, во что мы тыкались слепыми щенками три последних года: «Синяя птица», «Артишок» и «МК – Ультра», «Градиент-4» На базе закона «PL 86-90». Теперь все нам преподнесли на тарелочке с голубой каемочкой. С кротами в наших норах.
– Теперь понятно. Серова не оповещал?
– Не имею привычки прыгать через голову.
– Разумно. Я тоже помолчу… пока сам все не услышу. Когда прибудешь?
– Как только – так сразу, товарищ генерал-полковник. Рассчитываю быть к утру. Если конечно чем-нибудь не зацепят. Конец связи.
Пономарев выключил рацию. Похлопал ладонями по плечам.
– Черт, не могу согреться.
– Не мудрено, Иван. Лавина сдвинулась.
– Того гляди накроет…
– Должна не нас, генерал, не нас.
– Твоими бы устами, да мед… да где же Женька?!
– Уже близко.
– Нюхом что ль чуешь?
– И нюхом тоже.
– Гляжу я на тебя Аверьян… сидишь на пне истуканом с острова Пасхи!
– Иван, вы знали, чем занимается Левин?
– Догадывались. По косвенным факторам, но там другой монастырь, туда с нашим Уставом лучше не соваться. Накрыть не раз хотели… в США…но как только подбирались ближе к результату, эти сволочи сдавали ФБР и ЦРУ наших агентов.
– Через ЦК вскрыть не пытались?
– Помню, вскрывали чирей на теле сына… с пол кулака. Синюшный, сволочь, с вызревшей головкой. Мозжил, спать не давал, извел до полусмерти пацана. Его не то, что вскрыть – дотронуться страшно: жена в истерике, сын дергается, стонет. Отвезли в больницу.
Пришел хирург, вроде тебя, холодный как собачий нос, взял скальпель. И наплевав на наши сопли – вопли, чиркнул и разрезал. Кровищи, гноя – со стакан. А у меня трясучка… вот как сейчас.
– На пенсии займешься мемуарами. Литературу в тебе служба задавила..
– Аверьян, мать честная, голубь сизокрылый… я только что заметил…куда твой шип гусиный подевался? Нормально говоришь ведь!
– Подлечился. А Белозерова упустил… отрезали у меня время на него.
– М-мать иху… утрамбовали, сволочи в могилу… Он меня в эту службу встроил, благословил…ах, Белозерыч, батя! – С надрывной болью выстонал Пономарев. Кровоточила в душе свежайшая рана, откуда вырвали старшего соратника и крестника его по службе.
– Не смешивай плевелы с зернами: не оскорбляй учителей своих.
– Чего?
– То, чем ты только что занимался по рации – они уже практиковали тысячелетиями. Ты – слабое подобие их, обезьяна при погонах.
– Мог бы и поласковей, – катнул желваки по скулам Иван.
– Я излагаю историческую истину. Ты доложил о ситуации наверх. Проинформировал, чем занят сам, твоя команда. Проглотил втык и получил ЦУ.
– Ну и что дальше?
– Тем же был занят Аарон, брат Моисея, во время исхода из Египта. Всё – на круги своя.
– Тот самый Аарон докладывал?
– Докладывал, как резидент, вожак, внедренец, просил советов и распоряжений.
– У кого?
– Ты сам о Сахаровском много заешь? Кто твой начальник в системе потайных кремлевских пружин, какие связи, функции его были при Берии, Серове, при Сталине и при Штеменко?
– Я знаю, сколько мне положено.
– А если бы полез с таким вопросом: кто вы, товарищ Цукерман, на самом деле и почему вы ныне Сахаровский? И почему были «Кротом», «Дюбелем», «Сладким»?
Пономарев остолбенел. Стал вглядываться в Бадмаева.
– Откуда эта расшифровка Сахаровского? Какой «Товарищ Цукерман»?
– Так если бы ты спросил у Сахаровского: как ваши истинные имя и фамилия, товарищ Цукерман? Что бы он ответил?
– «То не твое собачье дело», – рыкнул Пономарев, ко всем чертям раздолбав перегородку между смыслами ответа: то ль он ответил Аверьяну, то ль процитировал ответ начальства на свой гипотетический вопрос.
– Что означает на древнееврейском при самом вежливом раскладе: «Эгйе ашер Эгйе» – «Я есть тот, кто есть», – невозмутимо продолжил Аверьян.
Едва приметно усмехнулся: хамит служивый на соседнем пне – значит в себя приходит. Продолжил:
– Так и ответил Моисею Верховный Кукловод, когда наткнулся на его вопрос о себе: «Народ спросит «Как его имя?». Имен там было несколько, не меньше, чем у твоего Цукермана: «Ишкур (Бог Гор), «Энлиль», «Адонаи», «Архонт». Ему то и радировал Аарон, брат Моисея о текущей ситуации Исхода из Египта. И ты сегодняшний – лишь слабое подобие наставника, учителя и Рабэ-Аарона.
– Тот Аарон, насколько помню, отлил жидам из краденого золота Египта золотого тельца. Кому они и поклоняются до ныне, за коего рвут глотку всему миру. А ты мне его тычешь в нос – прапредок всех чекистов. В гробу я видел этого прапредка!
– А он раскаялся, – уперся Аверьян, – и получил за это свой Урим с Туммимом. То-бишь, рацию.
Он волочил соратника по безбрежной зыби времен, настырно, интригующе тащил Бадмаев генерала, изломанного смертью Белозерова, измятого жерновами пленки – в бездонность отвлекающего мифа. Поскольку ощущал надрывно-непосильную, паническую работу мозга у Пономарева, на грани истерического срыва. И кажется, добился своего: клещом вцепился в Аверьяна крупнозвездастый собеседник.
– Что значит «Рация»? Какая рация у неандертальцев семитов тысячи лет назад?
– Твоя «Уоки-токи» ей и в подметки не годится.
– Ты Аверьян, хотя бы меру знал вранью, – сморщился как от зубной боли генерал – буровишь, черт знаешь что.
Прикрыв глаза Бадмаев, стал озвучивать талмудистов, читающих ученикам в Синагогах наставления Аарону.
«И будет семь одежд, священных облачений Аарона: наперсник, ефод, верхняяя риза, хитон стяжной, кидар и пояс. Седьмая часть – дощечка золотая «Циц» с именем ЕГО.
Пусть возьмут золото, голубой и пурпуровой и Червленной шерсти и виссона. И сделают из этого Ефод, потом Хошен – сияющий наперсник. Он должен быть четырехугольный, двойной, в пядень длинною в пядень шириною.
Потом пусть шьют Меиль (верхнюю ризу) к Ефоду – всю голубого цвета.