Пусть увенчают голову его «Мицнэфэт» (головным убором), чтобы на нем была златая пластина «Циц» с именем Моим. В наперсник пусть ставят оправленные золотом драгоценные камни. Сих камней двенадцать, на каждом должно быть вырезано по одному имени из числа двенадцати колен израилевых…На наперсник судный возложи Урим и Туммим…
– Ты доползешь когда-нибудь до сути? – Спросил, изнемогая в ожидании, генерал: молчала рация на колене, из коей должна была вытечь весть о передаче пленки с вертолета в самолет.
Где-то продирался сквозь облаву к ним Евген. Ни вести из рации, ни Евгена не было. Молчала ночь, зыбко колыхаясь в пламени костра.
– Уже у самой сути. «Урим», «Туммим» – та самая рация у Аарона. Он задавал вопросы – и получал ответы от НЕГО. В двенадцати коленах Израиля содержались двадцать две буквы древнееврейского алфавита. Из этих букв и складывались ответы.
«…В четыре ряда расположены в наперснике камни. На каждом камне – буква. И Аарон должен ждать ответа. И станут подниматься волею Его золотые лепестки. Исторгнутся лучи из камней и высвеченные ими буквы поочередно будут складываться в вещие слова. Верхним перворядьем Он ответит на вопросы: как исполнять все заповеди, как соблюдать священные нужды левитов.
Второй же ряд под первым осветит ответами войну и мир, сытость и голод, сотворение хлебов пресных и опресноков, кошерной пищи, а так же тонкости займов и долгов, оплату за рабов и получение лихвы…»
Грянул звонок из рации Пономарева. Она сообщила:
– Товарищ генерал, посылка передана. «Миг-40» в воздухе, вылетел по назначению две минуты назад.
– Добро. Возвращайся. Конец связи.
Обернулся к Бадмаеву генерал, обретший неподатливо жесткую уверенность: укусишь – зуб сломаешь.
– Пошло – поехало, Аверьян Станиславович. Ну, или грудь в крестах, иль голова в кустах. Теперь я обязан высветить все темные углы. Ты знаешь, что меня здесь не должно быть, ни при каком раскладе?
– Что значит «не должно»?
– Мой телефон тебе передавал Чукалин – старший?
– Да, в министерстве.
– Припомни, какой именно.
– 338-46-17.
– Ты написал его Евгену. И он продиктовал телефонистке, которая нас соединила?
– Что тебя смущает?
– А то, что трубку по этому номеру берет сначала наш сотрудник на агентурной квартире. Расспрашивает, кто и зачем звонит. Потом, если сочтет необходимым, оповещает моего помощника. И тот опять таки, все взвесив, докладывает о звонке персоне нон грата. То бишь мне. Сквозь эту сеть никто так просто не прорывался. Но этот телефон, который дал телефонистке Женька, затрезвонил на моем столе. Минуя два этапа, два отсева!
– Любопытно, продолжай.
– Чего ты ухмыляешься? Нас с Женькой соединяла семнадцатая. Я прилетел в Грозный через три часа. Мы допросили телефонистку. Она ревет белугой и клянется своими детьми, что набирала именно этот номер 338-46-17. Проверили – действительно. Но квартира в Москве, где этот телефон, уже неделю пустая. Сотрудник в командировке. Ты что-нибудь понимаешь?
– Кое-что. Добавлю к этому волапюку еще один. Ты, в прошлый в свой визит сюда, дал Белозерову две ампулы «Рулинохлорамида».
– Одну. Для краткости «РХ». Мы именуем его меж собой «Раскрытое хайло».
– Одну?
– Он мне сообщил про упертого азеро-турка: допросы не дали результат. Я поделился нашей со Штази (разведка ГДР) разработкой – ампулой.
– Так вот, истратив одну ампулу на турка, он предложил вчера ввести Левину вторую.
– Что за ахинея? Откуда у него вторая?
– Важней другое: все препараты типа вашего «РХ» бессильны перед гипно-перегородкой, поставленной в мозгу пси-биогенератором.
– Знаю. На этом мы уже прокалывались.
– У Левина эта перегородка стояла перед паролями «Зо-ван» и «Зо-ту». Я мог ее сломать – но вместе с разумом. И вместо Левина мы получили бы жвачного раба без памяти и воли. Или просто труп. И потому я отступил. Но твой бздюшный «РХ» взломал чужой гипноз. Это все равно, что шпилькой иль карандашом взломать амбарный замок в полпуда весом. В итоге ты имеешь пленку с троянскими жеребцами в вашей службе и на Старой площади.
– Действительно может поехать крыша. Скажи, Аверьян, Чукалин действительно владеет оживляжем мертвецов?
– Да, это так.
– Пацан с Чечен аула…мой копнильщик на комбайне…бредятина какая-то, Аверьян, – придушенно, несчастно оборонил генерал, – коза от бабы Нюры читает лекции в Оксфорде.
– Его ведет по жизни ОН.
– Что за ОН? Куда ведет… что ты несёшь?
– Ты жертва атеизма, генерал. Сидишь в нем, как римская гетера в парной бочке. Вот и сиди, не вылезай. А то просудишься, соплею изойдешь на вселенском ветру, – впервые небывало резко задвинул генерала в его вульгарный атеизм Бадмаев. – Когда-нибудь я посвящу тебя, когда-нибудь. Если доживем.
Бадмаев замолчал и встал. В багряно-пляшущей подсветке костра увидел Пономарев, как раздуваются, трепещут ноздри на размягченном нежностью лице.
– Идут что ли? Услышал?
– Бегут.
Встал с пня Пономарев. Напрягся, обратившись в слух.
– Не слышу.
…Минуты через две ворвались в свет костра, застопорили трое: распаренные, со взмокшими лицами. Чукалин и Бадмаев, обнявшись, застыли. Прохоров рухнул на пень у костра, блаженно вытянул ноги. Гульбаев отдал честь Пономареву, изумленно пожирая его глазами.
– Так это вы… товарищ генерал? Чукалин к вам привел?
– А ты тот самый ситниковец из «дезинформации»?
– Так точно, капитан Гульбаев.
– Что ж не звонил?
– Звонил, раз пять, и получал отлуп: вы заняты.
– Ну вот, теперь почти свободен.
– Разрешите доложить ситуацию.
– Валяй, капитан.
– По следу идет Левин. Мы бросили машину в километре отсюда. Опередили его минут на сорок… теперь уже… на двадцать. Со мною «Градимент-4». Не исправен. Сумею починить за двое-трое суток. Освоил техно-структуру ПСИ-генераторов: импульсно-волновых, миотронных, акустических, инфразвуковых, лазерных. Готов работать на всем этом и на «Элептоне». Но только у вас. Откажите – застрелюсь. У меня нет выхода.
– Чего удрал от Ситникова? Прикармливали плохо?
– Не в этом деле… в мои функции входило…
– Короче.
– Невмоготу работать сволочью на своей Родине.
– Нормальная причина.
– Товарищ генерал… со мной коробка с пленкой… заснято испытание «Градиента» на жителях аила… Майданек и Освенциум – детские ясли рядом с «Артишоком».
– Да ты у нас богатая невеста. Ох, будет за тобой охота.
– Уже идет, товарищ генерал.
– Выходит не зря я на тебя глаз положил. Как раздобыл?
– Взломал архив.
– Грубо для профи. Ты вляпался в крутую кашу. Предупреждаю сразу о раскладе: за то, что обойдется все – процентов двадцать, за то, что тебя придется возвращать Левину – восемьдесят.
– Благодарю, товарищ генерал, – дрожала на губах Гульбаева улыбка.
– За что?
– Я был готов и на другой расклад: один мой шанс на девяносто девять Левинских и потому запрятал пленку во дворе у Чукалиных. Останусь, жив – запустим в дело, пусть сработает на вас.
– Желательно остаться. Тебя на нашей базе ждет не дождется ваш соратник по пшеницам. Ашота Григоряна не припомнишь?
– Ашотик жив?! У вас!? Вот это да-а-а! Значит увидимся… коль выживу…
Зазумерила рация. Пономарев, пронзенный током сигнала, схватил наушники. Услышал холодея, голос Левина.
– Мне передали, ты тоже здесь. Что за манера ошиваться у нас под ногами?
– Полковник Левин! – наехал рыком Пономарев. – Будьте так любезны, сменить генеральский тон на свой, вшивый полковничий!
– Не лезь на рожон, Иван. Операцию заварил и возглавляю я. Ты влез не к месту и не ко времени. Отдай студента и Гульбаева. Мы эту суку косоглазую подвесим для начала за яйца на Лубянке. Старика Аверьяна и этого агронавозника Прохорова можешь оставить себе. Тем самым соблюдем «Статус – КВО» и обойдемся без раздрая.
– Ну, ты щедря-ак сегодня, Боря прямо американский Санта Клаус из Бетесда в штате Мерилэнд. – Воткнул с размаха генерал не шпильку – дротик прямо в сердце. Почуял, как глубоко и с хрустом он вошел.
Свербило, невыносимо жгло в Левине «Из Бетесда в штате Мерилэнд». Что это случайность… или?… Или…?!
Отбросив это «или» как пыточную, нереальную катастрофу, он двинулся к цели.
– Иван Алексеевич, при всем уважении к тебе, вынужден напомнить о реалиях. У вас нет ни единого шанса уйти. Твой вертолет мы успели взять в Ханкале. Теперь там наш пилот. У меня в оцеплении сто восемьдесят бойцов. Против твоих тридцати. На операцию даны санкции Ситникова.
– А у меня – Серова и Сахаровского. Что дальше?
– Приказ Конторы я должен выполнить любой ценой.
– Я тоже. Что, огнестрел задействуешь?
– Зачем? У меня хватит рукопашиков.
– А мозгов?
– Ты это о чем?
– Боря, мои костоломы ведь не пальцем деланы в отличие от твоих. И ты это наглядно знаешь. Наверняка получишь здесь двухсотый груз своих. В итоге, тебе, инициатору, начнут откручивать полковничью головенку.
– Не начнут.
– Да что ж ты так уверен?
– Генерал Пономарев, официально извещаю вас: мое задание курирует Гордеев в ЦК. Мы выполняем его приказ. Ваш «ЯК – 40» посланный в Москву, нам подозрителен. Он будет арестован, как только сядет в Домодедово. Пилот Васильев даст показания на вас. Я это гарантирую. Не ломайте жизнь себе и Сахаровскому.
– Спасибо за заботу, сердобольный.
– Отдай студента и Гульбаева с кинопленкой!
– Возьми, если сможешь.
Ор, рык, тупой хлест рубящих уларов, сполохи фонарей на шлемах, хруст веток под ногами сдавливал беснующимся кольцом сидящих у костра. Гульбаев, вперив в темноту отточенный, антрацитовый прищур глаз, вздрагивал на вопли боли и ярости. Чукалин, Прохоров, Бадмаев корчились в бездействии. Евген не выдержал, взмолился:
– Иван Алексеевич, пустите туда! Для нас с Бадмаевым два-три десятка этих успокоить…
– Сидеть! – придушенно хлестнул командой генерал. – Забыл, что на тебе висит?!