– И что теперь? Сидеть баранами и ждать…
– Ягнятками сидеть, ягнятками. Терпение не к черту у тебя, как у кисейной барышни.
Тридцатка генерала держала натиск левинцев сорок шесть минут. Пономарев, оторвав налитый мукой взгляд от циферблата часов, уперся им в кольцо загонщиков. Держали, скручивали руки за спиной бойцам Пономарева по трое-четверо спецназовцев Левина и приданный им ОМОН.
Свистящий надсадный хрип стадного дыхания, кромсал ночь над пнями. Оранжевые блики от костра выхватывали из полутьмы остывающую злобу на мокрых лицах, пятнистый камуфляж комбинезонов. Дымящаяся плазма фонарных лучей дрожала – скрещивалась на стоящих и лежащих.
Расталкивая плотное, шибающе потом кольцо бойцов, вломился в освещенный круг полковник. За ним, не отставая – капитан спецназа, командовавший оцеплением и боем с пономаревцами. Встал рядом, уткнул свинцовый взгляд под ноги.
– Что у тебя? – плеснул на него бешенством из глаз Левин.
– Тридцать шесть травмированы. Пятеро тяжелых. Может…двухсотники.
– Его или наши?
– Здесь все наши, товарищ полковник, – вдруг выпустил наружу капитан болезненный, каленый бунт на барский кретинизм междоусобицы.
– Поумничай мне тут! – ощерился Левин. Подошел, встал над генералом. Пономарев не поднял головы, смотрел на циферблат часов: прошел час сорок с момента вылета самолета из Ханкалы.
– Ну что, добился своего?! – спросил Левин. – Готовь теперь теплый сортир на дачке и удочку для карасей, воя-а-ака… за наших двухсотых под зад тебя коленом и – в майоры! И это – в лучшем случае! Будь моя воля…
– Зазуммерила рация. Пономарев рванул наушники, прижал к ушам.
– Первый на связи!
Сквозь шип и треск прорвался далекий, металлический и акцентировано немецкий голос.
– Здесь Гельмут Штоссель. Аэропорт под Вроцловом. Товарищ первый, ми приньяли канальем «Омьега» – «СВД» самольет с льётчик Фасильев…
– Он сел?!
– Я-я, сидит. Что дальше?
– Дай Васильева.
– Васильев на связи, товарищ генерал.
– Ты как там очутился, Захарыч?
– Предупредили наши о некультурной встрече в Домодедово. Принял решение задействовать «Омегу» – «СВД». Связался с Штосселем, он обеспечил перелет границы Польши и посадку.
– Готовься к делу. Код сейфа знаешь. Размножишь пленку, упакуешь в кейсы под кодом, раздашь нашей резидентуре в странах Варшавского договора. Пусть ждут распоряжений от меня или Сахаровского. Если распоряжений не поступит до завтрашнего вечера – запускай тот текст, что на пленке, в газеты соцлагеря, подбрось и капиталистам в «Нью – Йорк таймс», «Гардиан» и т.д. Пусть посмакуют. Конец связи.
– Сюрприз вылупился? – подрыгивал коленкой полковник.
– Еще какой. Такой обламывается раз в жизни. Как ты сказал? «Будь моя воля…». Не будет твоей воли, Левин. Теперь она вся наша. Причем надолго.
Поднялся, заправил за ремень пятнистость униформы. И повернувшись к плотному кольцу бойцов, напористо и хрипло отдал команду.
– Всем отойти на сорок шагов. Разжечь костры и приводить себя в порядок. Смывайте с фейсов братские сопли с юшкой. Всех покалеченных – в вертолет, в госпиталь.
– Не много ль на себя берешь, Пономарев? – Не запрещая, но и не подтверждая генеральской команды, стоял с беспричинно холодеющим хребтом Левин: заквашен был голос генерала на хищном и несокрушимом торжестве.
– Ты меня знаешь, Левин, я не блефую никогда. Подтверди приказ. В твоих же интересах наше «Tet-a-tet».
– Выполнять, – помедлив, спустил сквозь сцепленные зубы Левин.
– Садись, полковник. Определимся: ху из ху. И кто из нас хуее. Добро пожаловать на эту самую «Пеньжайку». Ты же к ней, родимой, так настырно рвался?
Сел Левин, молча сел. Игру повел не он – чуял это многолетней интуицией загонщика.
– Начнем, – продолжил генерал, – поднапрягись, Боря, припомни поэтапно. Ты прибыл на квартиру Бадмаева один. Выцедил фужер коньяка. И стал уламывать его работать на вас. Заметь – не на Контору, а на ваш отдел, на Ситникова, на тебя и на Гордеева. Бадмаев упирался, ты рыл копытом землю. Стал угрожать ему. Что было потом?
– Заснул. Не спал до этого двое суток.
– Ну да, все как положено…затем проснулся и занялся Чукалиным, его поимкой в Гудермесе. Я ничего не переврал?
– Послушай, генерал…много лишней болтовни из тебя лезет. Ты все-таки блефуешь, тянешь время, чтоб оттянуть расплату по долгам.
– Терпение, херр полковник как говорит Евген. Он, умница прилепил ярлык на ваши толоконные лбы – хрен отдерете. Так значит, спал…да нет, не спал ты, Боря, у Бадмаева. Ты исповедовался Аверьяну. Все потроха свои нам выложил на обозрение.
Он включил магнитофон. Стал наблюдать за Левиным. Он наблюдал за ним с холодной, выхолощенной от эмоций правотою ратника, сидящего на опрокинутом враге – с ножом у его глотки. Фиксировал психо-этапы, сминающие полковничье лицо. Сначала это был страх, страх наказания за то, что выпустил из себя не принадлежащие ему тайны собственной гипноподготовке в «Бетесде».
Страх заменялся животным ужасом, когда полезли из него наружу имена кремлевских и заокеанских небожителей, их стратегические намерения ввергнуть страну в коллапс геноцида – любой из них способен был раздавить тлю Левина одним щелчком.
Надежно заблокированный в нем гипно-перегородкой программный блок «Артишока» и «МК-Ультра» был вскрыт и извлечен Бадмаевым непостижимым образом: маг (или тот, кто над ним) разрушил перегородку и извлек наружу техно-стратегию пси-облучения человечества из космоса и превращение его в стадо био-роботов.
С этого момента запустился в полковнике процесс отмирания его человечьей сущности.
В конечном счете зафиксировал Пономарев перед собой сидящий живой труп. В котором метался теперь исступленным хорьком в клетке лишь инстинкт самосохранения. И столь неукротимой была энергия метания «хорька», что обрело оно телепатическое свойство, пульсируя смысловыми «солитонами».
Иван вдруг ощутил, что понимает намерения и суть левинских метаний: «Положить всех здесь. Изъять у Гульбаева кинопленку …Затем доложить наверх: пономаревцы озверели, ринулись в огневой прорыв. Пришлось отвечать огнем».
– Не выйдет, Боря, – вломился генерал в безрассудное бешенство мысли. – Гульбаев спрятал кинопленку раньше. Здесь ее нет. Убрать всех, замести следы – не выйдет. И Серов с Сахаровским знают, что мы с тобой тут лоб в лоб сошлись. И эта сотня боевиков молчать не будет. А всем им рот заткнуть – кишка тонка.
Привстал, склонился к Левину генерал, спросил с засасывающим любопытством:
– Ты знаешь, что меня всегда донимало в Евангелие? Жутко хотелось знать: а как жилось Искариоту на тридцать серебрянников? Приличная ведь сумма по тем временам. И чего его потом на осину потянуло…у наших спрашивал – ни бельмеса. Но ты то должен знать? А?
– И я не знаю, генерал.
– А почему не знаешь?
– Тогда давали тридцать три, чтобы купить осла или свиной катух. А ныне триста тридцать тысяч зелени на банковский счет. Или гораздо больше. От статуса зависит. Тебе, например, по статусу положено пол миллиона. И вилла на берегу.
– Надеюсь – для начала?
– Для начала.
Неистовым ошеломляющим огнем разгорались полковничьи глаза: не ожидал: «А может…»
Он не успел домыслить.
Молниеносным, без замаха, крюком в скулу свалил Пономарев Левина с пня. Полковник, привставая, нащупал пень седалищем и молча угнездился в прежней позе. Помял скулу, сплюнул кровь с зубом, втянул с шипением воздух.
– Выходит не сошлись в цене.
– Выходит, так, – поморщился Пономарев, массируя ушибленный кулак.
– Я эту гнусь, про мои полмиллиона с виллой, стерпел бы без мордобоя, да вдруг припомнилось все остальное. Как вы Штеменко мордовали и Судоплатова пять лет держали под арестом до суда, потом в тюрьму замуровали на пятнадцать лет – по твоей паскудной стряпне. Хотя уже тогда догадывались, что польза от тебя для государства – как глазу от бельма. Маршал Жуков вместе со Штеменко организовал школу-семилетку развед-агентов. Одну из лучших в мире. Но ваш Мансуров с Суслиным, Хрущем так обдристали офицеров на комиссии ЦК, что нынче ни школы, ни Штеменко и ни Жукова в верхах. И это лишь цветочки. Мы к Кеннеди два года подбирались, готовили разрядку, чтоб освободить бюджет от военной гонки. Но только сладилось, вы ухлопали президента в Далласе. Диброву в СШУ арестовала ФБР. Мы докопались – по доносу вашего Полякова в Нью-Йорке. И он же сдал Корнелиуса Дрюмонда – писаря ВМФ. Наш Джек Доннап, доил штаб американской АНБ через генерал-майора Ковердейла – тихонько, аккуратненько доил, снабжал документацией о новейших оружейных разработках. Какая – то из ваших блядей сдала его, отправила на детектор. Он застрелился – осталось семь детей. Академик Понтягин еще в 57-м прислал в ЦК и нам докладную записку о засилии Академии наук масонами и сионистами – заткнули ему рот, так что не открыл до самой смерти. Теперь разгребаем научное дерьмо, вместо науки.
Филимоненко соорудил «Перпетум-мобиле», тот работал на электролизе тяжелой воды при атомных реакторах. Мы ищем до сих пор – ни Филимоненко, ни документов. Зысин разработал холодильник без подвода электричества для подлодок, потом отбойный молоток НЕТИ-2КК, с КПЭ – 4,5. Чего это ему вдруг вздумалось жечь чертежи, затем кидаться с четвертого этажа?! Сколько лет душили Теслу с его лучами и передатчиком электромагнитных трансляций? Олег Грицкевич изобрел гидродинамо. Вы выкрали его вместе с динамо и закупорили в Америке, при этом укокошили двух наших.
Ну а теперь главный вопрос: кто за всем этим, кто у нас крот? И ты ответишь так, чтоб я поверил. А если нет, как обещал – взорву всю ситуацию к чертовой матери! И сделаю все это до утра. Тебя ухлопают свои же – если не успеешь застрелиться. Уяснил?
– Вполне.
– Кто ваш крот в ГРУ?
– Ты все равно ведь не поверишь.
– А ты попробуй.
– Как насчет генерала армии?
– Иван… Серов?! Наш шеф?!
– Я же сказал, что не поверишь, – Левин смотрел, не опуская глаз. Змеилась по щеке брезгливая ухмылка.