– Я не приказывал – просил. Тебя привел ко мне Архонт Энки. Его отбор для моего Ковчега священ для меня. А это…что это за тварь на мачте?!
– Полезней спрашивать меня об этом, а не его, Мальах, – услышал Ич из под брезента скрипучий горловой клекот сверху. – Я лучше Садихена смогу насытить ваше любопытство, что я за тварь.
– Ты… можешь говорить на нашем языке?
– Здесь не было процесса овладения. Язык царей притек ко мне с наследственным геномом Архонтов. Во мне он сплавил гены ворона и кошки. Я, как гибрид, был сотворен ими пять тысяч лет назад.
– Мой господин! – звенела ярость в голосе Садихена. – Этот урод вам приоткрыл лишь привлекательную форму о себе… за ней сокрыта зловонность его сути. Нет на земле чудовища страшней и ненавистнее этого…чья безнаказанность и покровительство Энлиля давали ему право красть у моего народа младенцев… и, выклевав глаза, бросать их еще живыми на растерзание шакалам…
– Мальах, ты же мудрее этого учителя…В нем воспалилась злоба чужеродного мне вида. Она не в состоянии понять и оправдать рефлекс охотника, заложенный в меня богами.
– Во мне сейчас этот рефлекс сильнее твоего стократно! – клокочущая ненависть звенела в голосе дублера капитана.
Он ринулся в открытый люк за A-PIN-KURом.
– Я вынужден покинуть ваше общество, Мальах. Мое присутствие могло быть вам полезным: ловить летучих рыб над океаном и освежать меню Ковчега.
– Если докажешь это Садихену, – учтиво, холодно дополнил Атрахасис.
Свистящий шорох крыльев удалялся. Тоскливый страх вползал в Адама: здесь люто не терпели самозваных пассажиров. Их изгоняли в океан! Загомонили голоса на палубе: мужской и женские. Три женщины – три трети Ноя, несущие в себе семя избранника богов, озирали безбрежность океанских вод. Испугом и тоскою трепетали голоса.
– Где тварь?! – спросил у Ноя Садихен.
– Парит над океаном. И ждет момента.
– Какого, господин?
– Момента, когда остынет ярость Садихена. Чтоб плюнуть на него и не услышать, как шипит слюна. Остудись, мой друг. Гибрид на крыльях готов быть нам полезным.
– Чем, господин?
– Ловить для камбуза Ковчега летучих рыб. И скоро мы это увидим, поскольку слитые воедино кошка с вороном терпеть не могут воду и не умеют плавать.
– Вы…запрещаете мне убивать его, когда появится?
– Нет, Садихен. Если не можешь обуздать себя, ты волен сотворить возмездие, чтобы добавить еще один труп к тем миллиардам, которые погребены Потопом.
– Давайте сменим тему, господин…
– В чреве трех женщин мое семя. Напомни, среди каких племен мы их отобрали.
– Их было много: хауса, канури, фульбе, кушиты, берберы, динки, нуэр, джолуа, малави, баконго, массаи, тикуйю, суахили…их можно разделить условно на две расы: хамиты и симиты. Третья подавлена и молчалива. Она отслаивается от остальных, как отстает кора от высохшего дерева. Все время плачет. Чужая среди всех.
– Тем дорога мне всех более. У императора Ария-Оседня в Руссколани был главный волхв – Иафет. Она его дочь. С согласия волхва дочь отдана Архонту Энки, чтобы в нее засеяли мое семя.
– Моя жена пытается скрасить ее одиночество своею лаской, как может, утешает.
– Прости, пока я слишком потрясен тем, что боги сотворили с KI, и не успел вам выразить признательность за помощь.
– Вы правы, господин, нет смысла тратить заряда A-PIN-KURа на ту летающую мерзость, если она вернется. Я многократно убеждался, что в этом мире достоин уважения лишь тот, кто знает истинную стоимость вещей. Заряд оружия стоит дороже этой твари. Итак, если вы согласны, мы раздадим три имени: Семитка, Хамитка и Иафетика.
– Царапает пренебрежением.
– Тогда: Си, Ха и Иа.
– Это приятнее. Мы будем звать их так.
…Ной утешал трех жен. Его налитые теплом увещеванья выстраивались ограждением меж ними и отторгающим безбрежьем океана.
– Вам всем полезно поработать, – закончил он, – возьмите швабры под парусиной и займитесь делом, промойте палубу.
Ич приготовился: изобразил улыбку.
Откинувшие край брезента Си и Ха, увидели скрюченное существо: на узкой и заросшей шерстью морде, из ощеренно-дрожащих губ выпирали четыре мощных, смоченных слюной резца. В промежности, задрав край туники, торчал мясистый, головастый кол.
Бичом по кораблю и океану хлестнул женский визг. Неслись по палубе Си с Ха к защитнику и мужу своему. Вцепились в Ноя, глаза едва не вылезали из орбит:
– Там… обезьяна… с клыками и ослиным срамом.
– Откуда она здесь?!
Ной, Садихен с A PIN CUR в руках, смотрели с изумленным бешенством на колченогое уродство во плоти.
Доселе закупоренная глотка Ич-Адама вдруг выхаркнула пробку страха. И он исторгнул трескучую истошность речи:
– Ной – Атрахасис – ты вылупился на меня глазами! И не отводишь их!? Клянусь богами братьями – таких бесстыжих глаз ни у кого нет! Ты народился белым поросенком. И по тебе, позорному, размазывались красные кляксы. Тогда я снарядил и оплатил фелюги к грекам, суахили, персам. Они прислали к тебе знахарей, жрецов. Моя забота таки вылечила тебя. Теперь ты весь нормальный. И что?! Как ты воздал своему предку? Набил Ковчег жратвой и бабами и смылся в океан. Ты бросил прадеда, как псарь бросает выводок щенков в гомору с нильскою водой. Хотел, чтоб я издох в Потопе? Но я таки добрался до Ковчега! Бог вел меня сюда, чтоб посмотреть в твои бесстыжие глаза.
– Ты это сделал. Мы искупались оба в помоях созерцания друг друга. Теперь пора расстаться.
Ной повернулся, уходя.
– Ты сотворил это громадное корыто, здесь я займу совсем немного места!
– Немного? Нам уже негде повернуться: твои клыки, твой детородный орган, а главное – твой ген от Сим-Парзита заполнили пространство корабля. Еще немного и Ковчег затонет от твоей нагрузки.
– Тебе не нужен лишний раб, готовый убирать навоз, ухаживать за птицей и скотом? Я, так и быть, согласный на такое!
– В Ковчеге нет рабов. Твое предназначенье в жизни – плодить и насаждать паразитизм и рабство. Они должны остаться здесь, по эту сторону Потопа и не прорваться в будущее. Прощай.
Он уходил. И Ич, вцепившись взглядом в Садихена взмолился фистульной, иступленною мольбой:
– Ты должен помнить воды Нила: они нас омывали! Нас освещало единое светило Ра. Мы, хабиру, как одна семья, вдыхали запахи лепешек опресноков и жертвенных ягнят на очагах.
– Я помню воды Нила. В них лопались глаза и перепонки ныряльщиков, ты загонял их за ракушками на глубину в сорок локтей. А запахи от мяса и лепешек из твоего дворца терзали ноздри некормленых рабов, сидящих в клетках. Их кожа сожженая солнцем, была иссечена плетьми твоих надсмотрщиков. Вставай.
– Я никому здесь не мешаю…
Он пискнул и замолк: рука учителя, схватив у горла тунику Адама, бешеным рывком дернула его иссохшую плоть вверх. И развернув ее, поволокла к борту. У борта Ич почувствовал: железное колено, поддев под зад, подбросило его божественные мощи, а длань учителя, предав инерцию тычку, швырнула их за борт.
Соленая, с тухлятиной, вода сомкнулась у него над головой. В орбиты выпученных глаз Адама впаялось жуткое видение: подводный закругленный корпус корабля (к просмоленным доскам уже успели цепко припаяться колонии ракушек) уходит от него. Он удалялся неторопливо, безвозвратно, оставив беззащитность людского тельца наедине с иссиня черной бездной, мерцающей над ними.
ГЛАВА 63
В восемь сорок, по московскому, из под Варшавы поднялся военный самолет, ведомый Васильевым. Взял курс на Москву. В самолетном сейфе лежали пять кейсов с пленками.
Левин, получив известие об этом, зашел в камеру, сказал Сахаровскому:
– Пока нас все устраивает, товарищ Цукерман. Мы встретим самолет с кейсами, и вы поедете все спать. Пардон, мадам, за то, что напугали. Ваш Леня наверно любит кушать шоколад? Мальчик, возьми себе плитку.
Он вынул из кармана плитку шоколада и протянул подростку. Тот дернулся от Левина, прижался к матери: в него уткнулись бледно-серые зрачки отрытого из преисподней мертвеца с засасывающей магнитностью гадюки. Левин усмехнулся, положил плитку на дубовые доски стола – рядом с хромированным тесаком, на лезвии которого, в канавке, запеклась багряно-черная полоска. Вышел, отправился поспать час-другой в дежурную комнату отдыха.
Гордеев позвонил дежурному Лубянки через час, сказал:
– Будите Левина.
Спустя минуту тот доложился в трубку:
– Полковник Левин.
– Бери оперативников и самолет, два фирменных венка от нас. В Грозном похоронишь Белозерова с салютом. Потом повяжешь без шума Пономарева с его шоблой. Там же на месте в подвале белозеровской конторы прижмешь Гульбаева: куда запрятал кинопленку. С ней возвращайся. Получишь генерал-лейтенанта. И займешь место Сахаровского. Пора иметь своих на всех местах.
Зюсс – Суслин, напитавшись информацией от Гордеева, надел калоши, шляпу, серый макинтош и вышел в сад. Сел на скамейку напротив гаража, где гибкий и бесшумный порученец внедрял свирепо-черный блеск в намытое и так лоснящееся тулово машины. Он обладал незаменимым свойством: каким-то образом ловить малейшие сигналы партайгеноссе любой частью тела. И поднятый Зюссом палец немедленно становился сигналом к действию, даже стоящего к нему спиной водилы.
Над дачей зыбко и студено колыхалась кисея тумана. Зюсс выезжал на работу в одиннадцать (не изменяя сталинской привычке). Осталось ждать двадцать минут. И мозг, включившись в аналитическое действо, отсеял малые заботы от главного события: ЯК-40 с кейсами и пленками пересек границу Польши, возвращается в Москву. Левин направлен к Чечне. И вероятность нахождения им кинопленки при Гульбаеве – под девяносто девять процентов. Процент вполне приличный.
Микрохаос, замешенный на бунте в его Империи, практически задавлен. Теперь наращивать усилия и проламывать соцбытие масштабностью дыр. Выискивать по закоулкам на кухнях и сортирах русский шовинизм. Душить его и гнобить в газетах и журналах. В стране закопошились националистические черви, сплетаются в их сучью «Русскую партию». Отслеживать, травить всех этих Ганичевых, Шевцовых, Шафаревичей, Глазуновых, Вучетичей, Софроновых, Солоухиных, Куняевых. Не давать им дышать, пусть задыхаются в беззвестности. Подкармливать и холить дисиденство. И пусть при этом верещат об удушении «свободы слова» и преследовании евреев.