– Давай, – пожал плечами Цукерман.
– Начнем с тебя… вы запустили в свет весь компромат про нас…
– Лучше с тебя, – перебил Цукерман.
– Ладно, с меня. Наружу вылезли все материалы. В Союзе и соцлагере истошный вой. Вы собираете съезд КПСС, где будут представители всех стран Варшавского договора. Повестка съезда: «Американские шпионы и предатели в ЦК и КГБ».
В президиуме – Хрущ и половина наших. У нас есть время подготовиться. Мы сделаем все то, чего не сделал Берия перед пленумом в 54-м, успеем подготовить для себя прикрытие. По минимальным подсчетам, мы стянем к Москве оперативников – регионалов тысяч десять. Плюс спецдивизия Лубянки. Она пока что наша.
– Дивизии под Жуковым, Штеменко, Баграмяном. Эта тройка уломает министра обороны Василевского. В итоге они ввозглавят тысяч пятьдесят с танками и пулеметами. Весь ваш региональный сброд раздавим на подступах к Москве. Допустим, даже прорвутся к Кремлю несколько тысяч…
– Но все-таки прорвутся…
– И напорятся на наши танки с пулеметами.
– И здесь заварится такая каша под телекамерами, которые мы нацелим на эту мясорубку, что от нее содрогнется мир: социализм, в который раз покажет всем своё кровавое мурло. Да, нас многих расстреляют, законопатят в тюрьмы. Но все это не главное, товарищ Цукерман. Главное наступит после. Вы сбросите Перлмуттера и меня, начнется чистка. Опять пролезет на заводы, фабрики, в Совмин и КГБ поганая харя «пятого пункта», опять начнутся «Дела врачей». И станут бить, таскать за волосы и поджигать дома, таким как ты, евреям, которые полезны для России. Которые прижились здесь и строили социализм. В крови захлебнутся невинные иудеи – врач и писатель, учитель, часовщик и музыкант, газетчик, ювелир, бухгалтер. И нет гарантии, товарищ Цукерман, что в Слуцке не прибьют твою двоюродную тетку Цилю с ее сыном, а в Киеве не разобьют головы двум маленьким племянникам от сестры Сони.
Все это потому, что вы нахрапом, грубо разоблачили американскую резидентуру в ЦК, не захотев с ней договориться. Я может быть блефую, Саша? Или сгущаю краски? Тогда скажи мне свой сценарий. Что ты молчишь?
– Я думаю, – подрагивал побледневший Цукерман в провидческом тайфуне, которым напирал нещадно Зюсс.
– Итоговый вопрос для вас: зачем вам столько крови за свою победу, если мы без шума сами сделаем вам стороцентный результат?
– Какой?
– Мы выполним все, что хочет твой Серов, Пономарев и ты. Мы отдадим вам власть: в ЦК, Совмине и Президиуме ВС. И ваш Косыгин сам решит – кого, куда и проведет свои реформы. Но он не должен знать про пленки Пономарева и Гульбаева. Они останутся у вас гарантией. Вы сможете их запустить в любой момент, если мы станем выламываться из под вашего контроля.
– Ты удивляешь меня, Мойша, – откинулся на спинку скамьи Сахаровский, забросил на нее руки. – К тебе летят пять копий пленок из Варшавы, Левин готов арестовать Пономарева и Гульбаева с их кино. У вас все схвачено, а ты тут льешь, крокодиловы слезы, ползешь к нам с белым флагом.
Болезненно и едко усмехнулся Зюсс. Ответил, выплюнул ответ как надкусанный шмат печени налима, где лопнул и ошпарил горечью желчный пузырь.
– Не будьте фарисеем, Цукерман, мы с вами свои, зилоты и сикарии Бне-Бабы. Вы умно сделали всех нас. У вас в загашнике есть запасные экземпляры пленок. Но все-таки, какая же ты сволочь! Подставить ради дела под наш тесак свою жену и сына?!
– Тут кто-то мне сказал о сволочизме. Не надо Зюсс, а то меня стошнит. Все что ты сказал – принято к сведению. Значит, вы отдадите все? Этого нам мало, теперь – мало.
– Не просто отдадим. Но будем помогать вам делать ваше дело. Других, свежих, надо еще учить. А мы уже обучены, ты сам знаешь, как мы умеем делать чье-то дело, когда нас берут за глотку. Надо уметь проигрывать, товарищ генерал-полковник Сахаровский. Ты же помнишь, как нас, жидов, учил проигрывать и ждать римский полководец Тит, когда разрушил Иерусалим? Теперь наш шанс – жить тихо, не выставляясь – кушать кусок своего хлеба: под дулом вашего пистолета. Позволь два маленьких совета.
– Ну, излагай.
– Не выпускай сейчас на волю Судоплатова. Он русский. Вместе с Серовым они выйдут на Косыгина, Машерова, Романова напрямую и подомнут тебя. Ты станешь им не нужен. Тебя, хоть и полезного еврея, опустят на уровень шестерки. Они же все антисемиты.
– Всё?
– Последнее. Ваш компромат в руках у четверых: Пономарев, Гульбаев, Аверьян Бадмаев, ты. Замкни все на себе, обезопась наш договор. Разруливать все должен только ты. В тебе тысячелетний опыт наших. Все остальные – гои с их туземной дурью, жадностью и спесью. Как только в твою работу вломится чужак – ни ты, ни я, не сможем удержать всю ситуацию в руках. Она уйдет из под контроля. Я умоляю, Миша, замкни все на себе. Стань Каиафой для России.
– Ты быстро научился сладко петь.
– Я пою разумно. И ты это понимаешь.
Сидел, смотрел измученными, воспаленными глазами Зюсс на догорающий огонь в массивно-каменном мангале. По россыпи малиновых углей метались пламенные язычки, едва приметный сизый чад тянулся призрачным столбом под купол крыши, высачиваясь из под нее на вольный воздух.
– Пора идти, – сказал, наконец, Сахаровский, – я сам почищу американскую агентуру у Семичастного в КГБ, пока это тотально не сделала армия. И пусть никто из ваших не пытается сунуть нос в эту чистку, особенно Гордеев.
– Я укажу ему его собачью конуру, куда он должен спрятаться. Он туда залезет, и не будет гавкать.
– Напомню еще раз: если я встречу Левина…
– Ты его больше не встретишь.
Сахаровский встал, пошел к калитке. Зюсс, провожая взглядом его спину услышал неподалеку резкий хлест малокалиберного выстрела. И тут же тишину сада взрезал истошно-хриплый вороний вскрик. Захлопали крыла, их треск по нарастающей снижался. Под купол беседки ворвался растрепано черный болид. Подстреленная ворона, ударившись о центровой столб, перевернулась и брякнулась в мангал на угли. Истошно взверещала. В хаосе болевого сумасшествия подскакивала птица, лупила опахалами крыльев по камням, разбрасывала угли. Курчаво-огненными языками схватывалось оперенье на груди и животе.
Зюсс отшатнулся, вышел из беседки. Ударил через ноздри в самый мозг паленый запах перьев и мяса.
Шагах в пяти стоял охранник с малокалиберным ружьем: в искаженное страхом лицо впаялась виноватость.
Зюсс погрозил кулаком: нашел, когда стрелять ворон! Велел, запахивая макинтош:
– В Кремль, обормот.
В Кремле он допоздна изучал докладные Косыгина. Поздно вечером позвонил ему на дачу.
– Алексей Николаевич, ты не возражаешь, если я к тебе заеду?
– Ко мне сейчас… зачем? Утром я могу быть у вас. – Звучало в голосе председателя Госплана СССР неприкрытое удивление, поскольку ни разу не бывала у него на даче сливочная верхушка партийного бомонда, чьи корпоративные манеры, нахрапистая оголтелость ошпаривали Предгосплана-сталиниста: как кипяток трактирщика ошпаривает бездомного пса, подбирающего объедки.
– В Кремле не те условия для разговора. А дело неотложное, – с закаменевшей меланхолией нажал Суслин.
– Ну… если неотложное… жду.
…Они сидели на скамейке сада: Зюсс– застегнутый на все замки гибрид из хамелеона с человеком, и самый головастый и хозяйственный прагматик соц-системы сталинец «Косыга». Под легкий трепет листьев яблони над головой Зюсс излагал стратегию и неотложные причины парт-путча, который болюче вызрел в недрах государства.
Он излагал предельно точно, и каждый аргумент его высвечивал и выставлял напоказ те язвы соц-системы, которые давно, мучительно гноились на теле страны.
– Лишь недоумок, холуй и прихлебатель хрущовизма сейчас не замечает нашего сползания в пропасть. Мы превращаемся, точнее – превратились в страну партийных бонз, уже живущих в коммунизме, и крепостных, чьи права низведены до скотских.
Энтузиазм народа, влитый в него революцией, затем войной, надорван. Доверие к казарменному социализму на нуле. Хрущевский коммунизм к восьмидесятому вызывает лишь злость и гогот. Прилавки продмагов практически пусты. И первый нам звонок – голодный бунт в Новороссийске. Войска уже пролили народную кровь.
Восточная Германия, Венгрия, Югославия, Польша, Чехословакия – благополучие и сытость там, на порядок выше. Соцлагерь смотрит на нас со страхом: что еще выкинет наш боров, чье рыло подрывает корни и не способно посмотреть наверх. Продление хрущовизма ведет к агонии страны. Каждая акция его – верх тупоумия и издевательства над здравым смыслом. После доклада о «Культе личности» на ХХ съезде тираж газеты французских коммунистов «Юманите» упал с одного миллиона до восьмидесяти тысяч. Число коммунистов в Парламенте снизилось со ста пятидесяти до семнадцати. Изъятие Хрущом из Конституции статьи 131 о том, что расхитители общественной собственности являются врагами народа – связало руки правоохране и развязало их бандитам и ворам. Лавина безнаказанного воровства захлестывает государство. Передача МТС в собственность колхозов и совхозов – загнала их в нищету и разорение, в хронические закупки хлеба за рубежом. (Зюсс со щемящей ностальгией вспомнил, как упоительно легко внедрил эту идею в лысый череп Перлмуттера).
Замена отраслевой системы управления на территориальную – это ведь не просто дуроломство, Алексей Николаевич.
Это ведет к развалу страны к процветанию сегментарного автаркизма. Хрущ отменил контроль за снижение себестоимости, и страна вляпалась в бездонно-затратную экономику. Он снизил курс рубля по отношению к доллару в два с половиной раза. В итоге – дефляция – изъятие денежных средств из оборота и уничтожение производственного потенциала. Цветет махровым цветом ублюдочная уравниловка, идет фетишизация бездельника.
– Простите, но вы говорите банальности. Их перемалывает уже вся страна на кухнях, – не выдержал, довольно резко перебил Косыгин. – Все это давно известно, страна задыхается без реформ. Но не вы ли в Политбюро спускали в корзину мои докладные и предложения на эту тему, не вы ли с Кулаковым сознательно продлевали весь этот идиотизм?!