Он утвердился на карачках и стал вставать на дрожащих своих ходулях. Встал, выпрямился. Океан угрюмо и покорно держал его, Адама – первочеловека. Чью жизнь в последние три дня уж многократно готова была заглотить утроба Нави.
Корабль гнало к ним кормой вперед. Всполошенно метались вокруг мачт матросы с Садихеном.
Адам пошел навстречу. Елозили и разъезжались ноги. И он, не вынимая ступней из воды, стал их передвигать тягучими скользящими шажками.
Катил пологие, тяжелые валы безбрежный океан. Вокруг распахнуто сияла ртутным блеском ширь. В нее впаялась там и сям вздутая, гниющая плоть. Она подергивалась, вздрагивала, колыхалась. Бессчетное число Божьих созданий, раздавленных гибельным катком воды, стали пиршественной снедью для барракуд, акул и прочей хищной твари. Солено сжиженной могилой стала KI волею Создателя, произведшего прополку бытия от человечьих сорняков.
Корма Ковчега была в нескольких шагах, когда разнузданный ветрище стих над океаном и паруса обвисли. Смотрела на идущего Адама с палубы команда корабля: в глазах их плавился ужас.
Адам вцепился в борт. Задрал на него ногу, перевалился. Встал. Под кожею подошв шершавой, теплой твердью распластались доски. Они струили в Ича флюиды жизни, напитывали мозг и тело причастностью к богам: ко всемогущей силе AN-UNA-KI. Над головами с шелестом взвихрили воздух два крыла: на мачту сел кошко-ворон, стал умащивался в корабельном бельэтаже, готовясь смаковать предстоящее зрелище.
Напрягшись, выдавливая из себя мучения пяти последних суток и многократное прощанье с жизнью, Ич закричал гневливо, сладострастно:
– Вы, грязные вонючие скоты, помет от случки ишака и сучки! На колени!
Неодолим и жуток был приказ ходящего по океану уродца с четырьмя резцами, клыкасто выпирающими изо рта. Матросы опускались на колени и утыкались лбами в палубу. Но Садихен стоял. Адам ткнул в него пальцем:
– Ты спустишься к моему потомку Ною, и позовешь его сюда. Я плюну ему в морду. Потом ты принесешь пожрать и приведешь ко мне трех его самок. И эти три вот здесь, на палубе возьмутся ублажать меня…
Он не успел закончить. Метнувшись к борту, схватил учитель-штурман торчком стоящий A-PIN-KUR.
Нацеленное в орущий рот оружие, чей луч мог рассекать скалу на расстоянии в полтысячи локтей, готово было выхлестнуть наружу иссиня-голубое жало, когда в уши ударил раскатистый и мощный треск над головами. Перед Садихеном вонзился в палубу сияющий зигзаг. И тотчас полыхнули доски, лизнув гудящими языками его ноги.
Отпрянув, он метнулся к борту. Схватил висящий на тросе брезентовый хурджин, метнул его за борт и, зачерпнув воды, плеснул на языки воды. Опало, зашипело пламя. Вынырнул из люка, взметнулся над палубой Ной – Атрахасис. Увидевши Адама, застыл. Спросил у Садихена:
– Почему он здесь?
– Он канул в океан, и тот, испробовав потомка симпарзита, стошнил. Не проглотил, а выплюнул его обратно.
Взмахнул крылами ворон на мачте, разинул клюв, изрек чужим, верховно-властным голосом Энлиля:
– Вы двое позволили летать и подарили жизнь пернатой твари. Но воспалены желанием отнять право на жизнь у первочеловека.
– И это будет сделано, – ответил Ной, ответил разумом и голосом Энки.
Зависли над ристалищем Ковчега, схлестнулись в противостоянии два родственных, верховных анунака.
– Вам это не удастся, пока над ним простерта моя воля – сказал, переходя на деванагари, Архонт Энлиль.
– У брата моего нет дел на KI, кроме охраны выродка с бобровыми зубами? Но стоит лишь тебе на время отлучиться, как тот окажется вновь за боротом. Иль в клетке льва. Иль в трюме упадет на головку потомка аскариды вязанка дров для очага. Тогда я, так и быть, пролью слезу над бездыханной протоплазмой моего творения. Ну, что? Ты остаешься здесь, чтоб сторожить уродца?
Они общались на языке богов между собой, и передатчики их диалога Ной – ворон, отдав Верховным в услужение языки и глотки, застыли, костенея телом: безумным и стеклянным блеском отсвечивали их глаза. Адам лишь заморожено внимал обоим: не понимая, сознавал – шла схватка двух Архонтов за него: оставить жить иль истребить.
– Ковчег набит бессчетным множеством скота. Он ест и гадит. Кормить и убирать за ним – тяжелый труд. Вам разве повредит пара лишних рабских рук? Адам здесь будет делать все, чем заняты рабы.
– В Ковчеге нет рабов. И, более того, отсюда изгнаны и паразиты. Я отобрал живые существа из лучших. Они стерилизованы и выскоблены мною от гельминтов. Здесь обитает лишь элита био – классов. И ты вдруг требуешь, чтобы я внедрил в стерильный симбиоз отборных видов вот эту омерзительную аскариду – на двух ногах и с вечно воспаленным членом, в чьих генах суть паразитизма? Ты получил от нас достойное изделие, в ответ на воровство моих LU-LU.
– Я это помню. Оставь Адама. Он… дорог мне. Как первенец.
Энки был изумлен: брат попросил его?! Он никогда еще не опускался до просьб. Назначенный отцом ANU правителем Нибиру и земли Энлиль всегда парил в верховьях изреченных приказаний.
– Я видел, что сотворили с будущим Египтом потомки Ича: с Египтом, с Ханааном, с Китроном и Наглолой, с Содомом и Гоморрой, с Азивой, Хелвой, Аккой, с Вефсамисом и Бефанафом. Везде, куда внедрялись адамиты, там воцарялась кровь и рабство, насилие, разврат, обман и голод. Там поселялась в каждом доме нищета и страх. Там чахли дети, там торговали своей плотью из костей и кожи матери. И ты, Энлиль все это поощрял и покровительствовал Ич-Адаму.
– Ты меня видел там?
– Да, видел. Ковчег – конструкция и замысел асуров. И замысел тот воплощен мной и Ноем. Корабль сооружен, как фильтр для всех паразитарных адамитов. Адам не должен просочиться сквозь Потоп.
– Ты не асур и даже не гиперборей, чтобы прорвать тысячелетниепласты времен тараном озарения. Как ты мог видеть?
– Мне помогли создать машину Мегсинта. Он примитивен рядом с разумом атланта Полифема. Но позволяет заглянуть вперед на тысячелетия.
– Ты видел там… хаос и разруху? Их сотворило семя Ич-Адама – его потомки, племена Хабиру. Но семя копится и извергается семенниками. И если удалить их…
– Ты предлагаешь нам кастрировать Адама? – вторично удивился брат.
– Пока Адам на корабле – надзор за ним излишен. У нас с тобой достаточно других забот.
– Но плавание и дрейф по океану закончится высадкой на Арарате.
– Тогда и сотворишь кастрацию. Оставь Адаму жизнь. Я не встречал еще создания, которое цеплялось бы зубами за нее с таким находчивым упорством Он даже умудрился надуть меня, сыграв на самолюбии бога, когда я прекратил всю помощь прохиндею.
– В Ковчеге двое верховодят, сохраняют Лад: Ной-Садихен. Адам разладит бытие Ковчега, он гений разрушения.
– Две плети в их руках и наше разрешение хлестать раба поставят все на место.
– И ты готов обрушить на мутанта эту участь?
– Она – есть бытие. Которая всегда заманчивей небытия.
– Мне нечего сказать впервые за века. У Богумира в Киммерии, у Ария-Оседня в Руссколани смерть была и будет желанным предпочтением неволи, рабству.
– Хвала Создателю, здесь все наоборот. И в этом – равновесие земного мироздания. Ты ведь хранитель «СТАТУС – КВО». Так пусть решат судьбу Адама те, кому навязываем этого урода.
На мачте встрепенулся, вздыбил перья ворон. Стал изрекать непререкаемую жесткость компромисса, созревшего в итоге стычки братьев:
– Совет двух братьев, Энки – Энлиля завершен. Решение по Адаму мы оставляем капитану. Ной, Садихен, готовы ли вы взять рабом Адама – для самой грязной, унизительной работы? Любое неповиновение раба, попытка что-либо оспорить должны караться плетью, голодом, любым иным жестоким наказанием, которые сочтете нужным. В конце скитаний в океане, когда Ковчег причалит к любой тверди, раб должен быть кастрирован.
Готовы ли вы взять в рабы Адама на таких условиях?
Зависло долгая, растерянная немота. В мозг Ича холодную иглой вошел приказ: «Ты предпочел смерть рабству. За борт! Быстрей!».
– Вы все решили за Адама? – Ич содрогался в неукротимом отторжении и, оглядев себя, взъерошенного злобой, одобрил: «Гут гешехт!».
– Ви все хотите от Адама – вожака, где растворилась кровь богов, согласие на рабство? Чтобы потом кастрировать его?
Вот мой ответ! Я вам показываю то, что павиан вожак показывает стаду обезьян.
Рывком, задравши тунику, он вздел рукою фаллос и потряс им.
– Вы не получите Адама!
Метнувшись к борту, уродец прыгнул в воду. Морская гладь раздалась нехотя, впустив в себя лишь ноги первочеловека. И тут же с чмоком выплюнула их. Упавши на живот, Ич рвался вглубь, взрывая пену, барахтался, елозил, выл, кусая воду: она отталкивала плоть.
…На океан, на голову Адама лился смех. Смеялся Ной, цедил брезгливую усмешку Садихен, хрипатым кашле-хохотом клохтала тварь на мачте.
«Ты правильно все сделал. Терпи. Вживайся. Будь полезен. И тебе воздастся», – мазнуло теплотою мозг Адама. Ич сел на воду и завыл: корявый, лысый, колченогий и зубастый первочеловечек, из коего стечет и оросит тысячелетия нещадная, карающая власть Хабиру.
– Эй ты, макака с хреном ишака, – достал Адама зов Садихена, – спускайся в трюм. Там мамонт наложил тебе работу – с тебя ростом. Еще дымится. Не уберешь до ночи – десять плетей за нерадивость и ляжешь спать голодным.
Ич выволок из люка два грузных, набитых пометом мамонта брезентовых ведра. Подпрыгивало, трепыхалось где-то в глотке загнанное сердце.
Вывалив за борт шибающую аммиаком вонь, Ич уронил ведра на палубу и прислонился к борту. Дрожали ноги, пот застилал глаза.
Что-то мешало.
Скосив глаза, Адам увидел женщин, вцепившихся в него взглядами. Три пассии – жены властителя Ковчега, растекшись телесами в шезлонгах, дышали океанской аурой. Уже заметно бугрились под льняными сари животики, где плавало в плаценте чистопородное потомство Ноя. Смотрела на Адама – на провонявшего раба – недосягаемая каста. Смотрела, источая липкую гадливость и…жгуче разъедающее любопытство. У этой обезьяны болтался под хитоном громоздкий, племенной и не опробованный орган, таивший, вероятно, райский смак…