Здесь, на поляне, никто никого не оберегал. Шла безжалостная, чудовищная, на немыслимых скоростях рубка не на жизнь, а на смерть. Тут и не пахло обычным спаррингом или турнирным боем, которые теперь казались Василию жизнерадостной возней в детском манежике.
И лишь виртуозное, примерно равное мастерство парней, одинаково владеющих нападением и защитой, позволяло пока избегать смертельных увечий.
Бунтовал в Василии воспаленно интеллект ученого и кодекс тренера. И единственное, что сдерживало от буйного протеста перед Аверьяном, – потрясение от запредельного уровня подготовки воинов. Вспухало в нем неукротимое любопытство турнирного бойца: как он сам с его многолетним опытом боев будет выглядеть в этой свирепой стае малолеток? Чего стоит он сам на этой хищной поляне без правил и кодексов, на которой работали пока лишь только одними ногами?!
Наконец прервал изводящее действо свисток Аверьяна: перерыв. Почти получасовой кошмар драки на грани увечья канул в лету.
Прохоров, измученно прикрыв глаза, передыхал: надсадно и всполошенно колотилось в ребра сердце.
Бойцы рассыпались меж пней. Доставали из холщевых сумок странной формы глиняные корчажки с узким горлом. С чмоком выдергивали пробку, делали два-три глотка. Высвободив торчащие из древесины лезвия секир и мечей, поигрывали ими, разбредались. Надсадно и тревожно щемило сердце Прохорова: какого черта этот изувер загнал пацанов в лесосеку среди пней?! Что, не нашлось ровной поляны?
Увидел: Евген подходит к двум сбитым на землю и все еще лежащим бойцам. Те, кривясь от боли, приподнимались. Сноровисто и цепко пробежал Чукалин пальцами по голеням, ключицам и ребрам. Кости были целы. Достал из сумки склянку, подцепил пальцами из нее какую-то мазь, натер сине-багровую гематому на плече у одного, пытающегося поднять руку. Выцедил:
– Полежал бы еще, Вовик. Щас мамку позовем.
Второй, лежащий рядом, выслушал. Сцепив зубы, стал подниматься, кривясь от боли. Встал. Шатнувшись, побрел к пню с торчащими из него секирами и мечами. Взялся за рукоятку меча и наткнулся на негромкий, жесткий оклик вожака:
– Тимофей! Сурья тебя не касается, что ли?
Тимофей, отлепив ладонь от рукоятки, развернулся. Безропотно заковылял к своей сумке. Достал фляжку, отпило пару глотков. И лишь тогда отвел от него Евгений глаза, налитые недоброй льдистой голубизной. По-волчьи, всем корпусом развернулся, почуяв за спиной человека. Перед ним стоял Прохоров.
– Что, дядь Вась, припекает? – с налету оценил творящееся с гостем.
– Слышь, Евген, меня испробовать на зубок желающий найдется? Вон у вас рядом с силомером перчатки висят. Ты чего? – немного погодя хмуро спросил Василий.
Евгений скалили зубы в понимающей ухмылке.
– Аверьян Станиславович точно вас вычислил. Не утерпит твой Василий, в драку запросится – сказал с самого начала.
– Ну и как, коль запросился?
– Не надо, дядь Вась, – согнал ухмылку с лица, категорически отрезал Евген.
– Это почему?
– Ну… просто вам это не надо. Да и нам тоже.
– Чего не надо? Шести минут на спарринг жалко?
– Да не в этом дело!
– А в чем?
– Тут уже раз было такое же. Нахлебались мы потом. Не надо это нам и вам, дядь Вась.
– Еще раз дядей назовешь – уши надеру, – хмуро пообещал Василий – какой я вам, к едрене-фене, дядя!
Он почувствовал, как обожгло Евгения насилие над естеством своим, попытка преодолеть в себе какой-то барьер. Не получилось.
– Не выйдет, – качнул он головой.
– Чего не выйдет?
– Без «дяди» не получится. Язык не поворачивается. Между вами и нами всеми стенка.
– Что за чушь, Евген? – изумился Прохоров. – Какая еще, к лешему, стенка?
– Статус у вас иной, дядь Вась. Тысячелетний. Его не перескочишь.
– Мудришь ты чего-то, парень, – озадачился, не понял Прохоров, – ну Бог с вами, статус как статус. А насчет спарринга как решим? Я ведь не отстану, раз оказался здесь.
– Дядь Вась, не стоит! – встревожено, устало сделал последнюю попытку Евген.
– Войди в мое положение, – шепотом пожалился Василий. – Ну как мне, битому-перебитому, такое упустить? Дозволь хоть несколько минут в вашем котле повариться, на своей шкуре все испытать. Не допустишь – я ж через ноздри весь досадой потом изойду.
– Ну, смотрите, сами напросились, – с тревожною досадой сдался Евген. Поддал ступней под зад лежащему: – Вот Вовчик с вами спарится. Два раунда. Так, что ли, хиленький ты наш? Вставай.
Василий хмуро, сосредоточенно мерил взглядом истрепанное дракой субтильное существо, которое поочередно отрывало от земли свой чуть обтянутый мускулами скелетик. Потрепанный, изувеченный парнишка с громадной гематомой на плече, у которого напрочь отбита и не поднимается одна рука. На три весовые категории легче. Как минимум.
– Слышь, Жень… я ведь серьезно. С кем поработаем?
– И я серьезно. С ним.
– Тьфу! Ты меня совсем за недоноска держишь, что ли? Ты хоть сравнивал бы весовые категории…
– В нашем монастыре свои категории, дядь Вась, – заледенел голосом Евгений. – С вами поработает Володя Шпак. И главное условие, Василь Никитыч. У нас нет спаррингов в боксерском понимании. Есть просто бой. Иль драка. Как угодно. Вы работаете здесь в полную силу, в боевом режиме. Иначе мы прерываем бой. И наказываем.
Прохоров обиженно, в острейшей досаде пожал плечами: в чужой монастырь со своим уставом не суются. Жаль. Не хлебнут ныне телеса адреналинчика. Не получится переломить себя: всерьез бить недобитого пацана не выйдет, хоть ты тресни.
Он надел перчатки. Их стал зашнуровывать Стас. Чукалин шепотом долбил в ухо поднявшемуся Вовчику:
– Никаких рук-ног. Без них! Ты меня слышишь? Одна лишь свиля, только свиля!
– Само собой, – буркнул мухач. Кривясь, осторожно шевельнул отбитым плечом. Виновато, искательно попросил:
– Может, прокундалиним плечо, Евген? Рука не фурычит, а деда ублажать по полной надо.
– Перебьешься. Два раунда по три минуты с одной рукой потерпишь. А то я тебя знаю, – жестко и неумолимо оттянул процесс восстановления мышечной плоти в сеансе кундилини Евген. Вовчик вздохнул.
– Нет, так нет.
– Еще раз повторяю: врубаешь одну свилю. И не заводись, Вовка! Главное – не заводись! Ты меня понял? Не дай бог чего – уши с мясом оторву!
– Да ладно… понянчусь с дедом, – угрюмовато и обиженно буркнул салажонок в волчьей стае.
…Нечто убого-чахоточное стояло перед Василием на расставленных ногах: на голову ниже, вдвое тоньше его мастито накаченных телес.
Единственно, что заслуживало внимания, – тугие жгуты рельефно выпирающих, без единой жиринки мышц, обтягивающие клиновидный пацанячий торс. И скучающая цепкость взгляда. Вялые руки плетьми висели вдоль туловища, левая нога мерно подрыгивала коленкой.
Нехотя, вполсилы и вполскорости сунул Василий перчаткой в цыплячью, аккуратно слепленную грудинку парнишки. Перчатка проткнула пустоту впритирку к грудине, откачнувшийся ровно настолько, чтобы пропустить зачехленный в кожу кулак. И тут же встала на место. Все было на месте – и тощевато скрученное тельце, и зеленая скука в глазах.
Василий выдал связку чуть побыстрее: левой – аперкот в челюсть и тут же джеб правой, затем поменял джеб и аперкот местами. С тем же результатом: босые подошвы парнишки ни на миллиметр не оторвались от земли, руки теми же плетьми болтались по бокам. Пацанячье тельце как на шарнирах обтекало все его удары. Работала, как и было приказано, одна свиля.
– Телись скорее, дед. Заснем ведь, – лениво попенял парнишка.
– Не груби, – уже веселее попросил Василий, – а то накажу.
Выходит, жив курилка, оклемался, раз хамит.
– Слушаюсь, вашбродь, – покорно согласился недостижимый Вовчик, добавил: – ходют тут всякие наказильщики, а потом их по моргам на носилочках разносют.
Сзади тихо, но явственно хихикнули. Не оборачиваясь, напрягшейся спиной почуял Прохоров прущую со всех сторон эманации забавы – от лениво, в первом темпе жонглирующих мечами и секирами бойцов. Развлекаловку и клоунаду лепил для всех с подопытным дедом вертлявый Вовчик.
– Те два! – свирепо, с досадою заорал Чукалин: невкусно-муторное сгущалось на поляне. И это подтверждали неодобрением глаза Аверьяна.
Мечи, секиры слились в блесткие, смещающиеся круги.
Бойцовская злость вспучивала, распирая грудь Василия. Давнее-е-е-нько так его не окунали… пожалуй что, никогда. Вибрирующее-жестким азартом наливались клубки всех мышц: адреналинчик приступил к работе, притек-таки, родимый, давненько не навещавший.
Экономно приплясывающим, мелким шажком двинулся он в обход Вовчика, примериваясь, припоминая: трижды неприкасаемо свистел его крюк над затылком нахала – тот пропускал перчатку наклоном. Теперь связочку надлежит связать: аперкоты справа-слева и тут же хук, или лучше два снизу, навстречу падающему лицу. Тройничок-то должен сработать! Выветрились из деликатной памяти и гематома на мальчишечьем плече, и неработающая одна рука.
«Не надо грубить старшим, мальчик. За это наказывают».
Неистовым, давно не случавшимся буйством сотворил свою «тройчатку» Василий, молотя… пустой воздух. Змеиным вывертом скрутив позвоночник после первого аперкота, молниеносно нырнул ему под локоть Вовчик. И исчез.
– Ку-ку, – сказали позади Василия. И тупой, чувствительный тычок коленом под зад встряхнул его мастеровитое тело – тут я, товарищ мастер.
Прохоров развернулся. Кислотно-едкая ярость жгла изнутри, каждая клетка тренированного, заслуженного организма вопила от оскорбительного бессилия.
– С добрым утром, дедуля. Никак проснулся? – вежливо поинтересовался Вован, лениво приплясывая перед Прохоровым. Долгим, небывало долгим каскадом ударов заработали руки и торс Василия. Прямые в голову и корпус чередовались с хуками и свингами, их сменяли поочередные крюки снизу, справа и слева… меся все тот же воздух. Его уже не хватало. Свистящими мехами работала, всасывала дефицитный кислород грудь. В полуметре, сквозь пелену пота на глазах смутно маячил худой и по-прежнему недостижимый фас.