лупил Василий орущим комком о колено, швырял его на землю, давил калеченных и недобитых тварей подошвами. Скользили кеды в кишках и крови, в вонючем, верещащем месиве, что дергалось в конвульсиях на поляне.
И увязая в нем, обессилено перегорая в нескончаемой сей мясорубке, всей кожей благодатно ощутил вдруг Василий грохот над собой.
Жахнуло над головами двух бойцов громовым разрядом – раз за разом: ударил, наконец, дуплетом в стаю Чукалин старший.
Да как ударил: посыпался с небес птичий водопад – в неисчислимом враньем скопище нашла свою цель, считай, каждая дробина.
Отпрянула и разом рассосалась в кронах прореженная рать: швырнул птиц в листы и сучья крон, не рассуждающий смертный страх, порожденный грохотом оружия. И тут же, раздирая тишину, проткнул людские перепонки скрежещущий посыл вожака:
– Кр-р-я-азь-зь!
Завелся сбесившимся, живым магнитофоном.
– Кр-р-я-зь-кру-я-зь-кра-уязь…
Над головами свирепо бесновалась на суку пернатая тварюга: долбила клювом кору меж ногами, с треском секла метровыми махалками воздух.
И, подчиняясь ей, расправила крыла оцепеневшая среди листвы стая, скользнула вниз. И напоролась на второй дуплет Чукалина.
И вновь прорезала обширную дыру в вороньей туче дробь, породив хаос. Не умолкая, с надсадным воплем гнал на людей на свою банду вожак. Но ту удерживал вековечный ужас перед человеком, лишал координации и воли: охваченное безумием воронье толклось в воздухе, сшибаясь в панике друг с другом.
Евген лосиными скачками несся к отцу. Поджаривало опасение: четыре выстрела! И пять патронов! Один остался. Он нужен был сейчас позарез. Им – последним, только что перезарядил ружье Василий. Едва успел взвести курок, как дернули ружье из рук. Евген выхватил двустволку у отца и ринулся назад.
Мгновенно уловив и разгадав бросок Евгена к машине, толкнулся ногами о сук кошко-ворон. Он бил в плотный воздух тугими опахалами крыльев, толчками набирая высоту. Задуманное состоялось, хотя и не достигло цели. Но гнала прочь непредвиденность: последний неистраченный патрон в людском орудии. Тот, давний, недобитый на стерне кусок писклявой протоплазмы, выжил. Разбух за годы, оформился в бойцово-верткую плоть. И вот она внизу пропитана возмездием, целит в его истрепанное жизнью тело.
«Дай силы, Чернобог!»
Истрачена былая мощь в текучих годах, не те крыла, тупой и вязкой немощью разжижены мозги, все мышцы, кости, перья. «Скорей проклятые, скор-р…»
«Ррр-рах!!»– рявкнуло снизу. И тут же с хрустом надломилась кость правого крыла у вожака. Его подбросило и развернуло. Теряя перья, заскользил он к земле. Отчаянно цепляясь за пустоту целым крылом, сорвался кошко-ворон в штопор. Вертелись в ускоряющейся карусели лес, стволы. Сливалось все в шершаво – бурый частокол.
Земля, вращаясь, приближалась грозной твердью. Ударила в грудь и перевернула на спину.
В душном полузабытьи он вяло распростер одно крыло. Напрягся и перевернулся на ноги. Качаясь, утвердился на когтистых лапах. Мозжило нестерпимо перебитое крыло. Совиные гляделки заволакивал дурман. В них отразился лес, усыпанная битым жертвенным вороньем поляна. Затем размеренно и грузно надвинулись, приблизились два столба. На столбовых ногах пред ним стоял кшатрий – Евген. Возмездие стояло. Охотник поменялся местом с дичью.
ГЛАВА 15
Все ближе, необъятнее вставала горная цепь за океаном. Энки включил подсветку карты с горным рельефом: где тот пик, указанный Навурхом. Отмеченный люминисцентым свечением на карте. Размеренно мерцали, притягивая глаза, шесть поименно обозначенных высших пиков, чья высота переросла десять тысяч локтей или две мили. Так какая же из них, из этих вершин? Куда направить скольжение Shemа?
Энки стал снижаться, перебирая в памяти все шесть вершин, выискивая нужную для ориентира, когда чья-то тень за сферою кабины мазнула по боковому зрению.
Энки вскинул голову и холодком восторга обдало спину: в неистовой пурпурности заката рядом с Shemом пронизывал чистейшую бездонность высоты летучий белый жеребец. Могучие крыла, впаявшись в горбатое надхребетье, рассекали багряный простор, зализанная ветром атласная шерсть размеренно вспухала над клубками мышц на груди. Конь напрягаясь, отставал от корабля. Разумная осмысленность взгляда его неотрывно держала в прицеле кабину. Энки убавил скорость. Они встретились глазами: бог с мутантом. И в сознание астронавта отчетливо втек повелительный зазыв: «Следуй за мной».
Крылатый проводник стал забирать левее и ниже. Скособочив голову, сторожил сливовым глазом ведомого: идет ли следом?
Энки едва приметно утопил рогатую полированость штурвала, пристроился в полусотне локтей за вихревым трепетом роскошного хвоста: позади кипенно-белого сверкающими маячками взблескивали подковы на копытах, рвущих воздух в затяжных распластанных скачках.
Ведущий явственно нацеливал маршрут к четвертой из вершин на карте, чей рафинадный пик, зазубренным клинком проткнувший рубиновый горизонт над горной цепью, облит был соком предзакатной киновари.
Крылатый конь спланировал и приземлился на широкий каменистый выступ. Пучками сыпанули искры из-под стальных копыт, ударивших в гранит. Зиял овальный провал входа в скалу. Скала вздымалась в необозримую высь, в багрово сумрачную бездну стратосферы. И столь же неподвластным измерению был обрыв под гротом. Ребристая стена гранитным водопадом отвесно рушилась в бездну, утопая внизу в непроницаемой саже ночи.
Здесь поработал могучий не знающий преград интеллект: на недоступной как снизу, так и сверху отвесной высоте в неподатливую твердь гранита был врезан округлый вход. Лишь врубленная в скалу пониже грота площадка для крылатых гостей простиралась в сумерках зазывной и просторной пустотой. Ведущий, проводник Энки, уже убыл с площадки. Сложив приспущенные крыла на горбатую спину, атласно-белый жеребец усталой, мерной рысью поднимался диагональю тропы, соединявшей площадку с гротом.
Замедлил рысь у входа, остановился, глядя на Энки: осколок белизны на черной притягательности входа. Поднял голову. Хладно напрягся. Из слогов, перетекавших в ржание, пронзило бездну приглашение:
– Идущему с ничтожностью к Хранителю – разрешено войти.
Открытой неприязнью обдало бога. Чем вызвал отторжение, что сотворил не так? – Тревожная растерянность вселившись в Энки, не отпускала.
От ржания, сотканного из слов, отслоилось эхо, пошло гулять по дикой нежили провала.
Надменное величие каменного хаоса, стерильно-белый слиток говорящего коня, скалисто-трубный зов его – все потрясало.
В мозгу и памяти спеклись картины привычного ландшафта Междуречья: рассыпчатая желтизна песков, на них зигзаги голубого Нила и кляксы зелени в оазисах на берегу реки. Но здесь иной размах, стремящийся к высотам мироздания. И здесь иные боги.
…Он посадил свой Sheм впритык к стене гранита на площадку. Надел скафандр и вышел. Снаружи змеистыми жгутами лизала скалы сквозняковая поземка, неся с собой алмазную россыпь льдистой пыли.
Энки примерился и оценил тропу ведущую ко входу в грот: осклизлость наледи во впадинах, гранитная бугристость. Нажал в кармане на груди одну из кнопок на пластине пульта. Почувствовал, как с вкрадчивым жужжаньем поползли титаново-игольчатые шипы из двух подошв скафандра.
Испробовал на камне и на льдине вооруженную ступню – она держала прочно и надежно. Стал подниматься к гроту.
Поднявшись, он шагнул было под арку, вздымавшуюся над скафандром локтей на пятьдесят и натолкнулся на резиново-упругое Нечто. Прозрачная преграда чуть продавилась под напором, но тут же оттолкнула гостевую плоть. Энки ткнул ее рукой – с тем же результатом.
Возник в ушах долгий шипящий свист. Невидимость преграды разрыхлилась, рука вошла в нее по локоть. Затем и сам Энки шагнул под арку, почти ложась на буйный вихрь, рванувшийся из грота наружу.
Пошел вперед – в насыщенную светом теплую зыбкость. За спиной опять зашелестел свистящий вдох: преграда встала за спиной Энки на место, отрезав от него внешний, пронизанный ночной порошей, леденящий мир. Через мгновение стало нечем дышать: наружу выдавлен весь воздух?! Окутавший пришельца вакуум, казалось, был стерилен и свободен от какого либо газа. И, тем не менее, пощелкивал, потрескивал разрядами в лицо. Пробравшись в легкие, стал разъедать их жжением.
Задыхаясь, Энки дернулся назад, но был отброшен невидимой преградой. Он бросился вперед, в зыбко-струящуюся сферу грота. Она продавилась и оттолкнула. Две неподатливых стены образовали крысоловку.
Сквозь пелену удушья застилавшую разум, втек в уши жесткий голос:
«Включи автономность скафандра».
Энки нажал на грудном пульте кнопку. Из капюшона выползла округло блесткая пластина и, обогнув лицо, всосалась в воротник под подбородком. В изнывшую в удушье грудь хлынул кислород, омыв живительной струей альвеолы в легких.
Энки в досаде бичевал себя: влип в панику, забыв про совершеннейший чехол на теле, способный уберечь от многих враждебностей окружающей среды. Но агрессии он здесь не ожидал. Что это было?
Из смутного пространства притек и уложился в мозг ответ:
«Всего лишь дезинфекция, архонтик», – в холодной дистилированности ответа царапнула колючка насмешки.
Энки шагнул в светящийся туман за аркой, где начиналась гулкая объемность грота. Но вновь невидимо-настырная упругость перед телом не пропустила дальше. Преграда осветлилась, в ней исчезла муть. Хрустальной четкостью напиталось бытие пещеры, стало доступно обзору.
Увиденное ошеломило: на глыбе кресла величиною с хижину туземца, сидела посреди пещеры нагая гора двуногой человечьей плоти, вздымавшейся под потолок локтей на пятьдесят.
Ее венчала голова размером с Shem Энки, во лбу которой сине-зеленым слюдяным блеском светился локатор единственного глаза. Незримо-мощный сноп эманации исторгался из него, принизывая и накрывая гномо – гостя.
Фотонный нимб венчал громаду головы, пульсировал неярким светом, над коим нависал свод пещеры. Вдоль стен грота стояли вплотную друг к другу каменные кадки. Из них змеящимся и буйным взрывом взметнулись ввысь, пластаясь по стенам, скопища лиан, осыпанных листвой и мелким разноцветьем раскрывшихся бутонов. Их облепляли неисчислимые рои пчел – светляков. Негромкий, мелодичный гул и ровное ласкающее глаз свечение наполняли пещеру.