– Я слушаю, архонт.
– Условие все то же, как и Богумиру. Окно – как пропускной фильтрационный пункт. Оно должно отфильтровать двуногих паразитов.
– Архонт! – с тоскливой силой воззвал к хозяину Энки. – Ваша возможность здесь, среди киммерийцев, отфильтровать даже сотни семей Хабиру, идеальна в сравнении с хамитским геннополоводьем, куда внедрялись, скрещивались и вживались племена Хабиру столетиями совместной жизни.
– У вас есть племена, с которыми не скрещивался клан Ича-олы?
– Конечно есть. Но есть ли время перебирать всех? И есть ли способ отыскать в геномных завалах отбираемых наследственные признаки паразитарных предков?
– Да, времени в обрез. Но способ есть.
– Какой?
– В геноме митохондрий кольцевой молекулы ДНК находятся гены р. РНК и двадцать два различных т. РНК.
Припомни митохондриальные сюрпризы у двух туземок, которых ты отобрал для ношения эмбрионов Адама и Евы.
– Я это не забыл. У первой мутантный ген 12Q22 – Q24, который накапливал в сыворотке нейротропный яд – фенилпировиноградную кислоту. Ее потомству обеспечены гиперрефлексия, припадки, микроцефалия и дебилизм. У второй – патология участка длинного плеча 21 хромосомы (21Q+) и короткого плеча девятой хромосомы – синдрома трисомии и цитопатии.
– Мы обнаружили одну наследственную закономерность у всех семейств Хабиру: у всех женщин эти два гена – с патологической мутацией в той или иной степени. Там чаще всего – митохондриальная цитопатия. Стремительный, короткий импульс в памяти Энки услужливо воспроизвел слова Адама о Еве: «Раздулась как заброшенный на солнце труп, пускает слюни, визжит в истериках, катается в припадках, замучили и сколиоз и сердце».
Циклоп достал из краткого забытья рокочущим советом:
– Проверь у отбираемых митохондриальную наследственность. И ты отсеешь паразитарный брак, прервешь патологическую цепь, грозящую будущему здоровью миллионов – с учетом полового бешенства Хабиру.
– Ты прав, Архонт.
– Ты принимаешь наши условия?
– Я не могу их не принять. Склоняюсь перед разумом Атлантов и Асуров.
– Тогда запоминай, – рокочущим обвалом навалилось сверху. Гигант поднялся с кресла, вознесшись головой под теряющийся в выси свод пещеры.
– Архонт! – с виноватой нетерпеливостью вдруг вскинулся Энки. – Еще одна, последняя неутоленная жажда! Мне не дает покоя грозная разумность происходящего в межзвездьи: перенацеленность орбиты у Нибиру и одновременно парадный ряд внешних планет.
Нибиру трижды появлялась здесь в нашей системе. Но трижды пролетала за луной. Теперь она нацелена между Луной, Венерой и Землей, придвинувшись к земле на миллионы миль. Как можно изменить столь круто орбиту галактического тела и выстроить вдобавок тут же парад планет: Сатурн, Юпитер, Марс, Уран, Нептун, Плутон? Они построятся в солдатскую шеренгу, усиливая действие Нибиру вдвойне, когда она будет в орбитальном перигее. Как это объяснить?
– Не время и не место это знать, – впервые раздражение обрушилось на гостя. Но некое стрежневое кредо его – распорядителя земного бытия, не позволяло отступить, замять в себе необоримый рефлекс исследователя и творца.
– Собрат, ты сам первопроходец в тайнах мироздания. Тогда пойми же и меня: стоять у двери, за которой скрыт мучительный секрет – стоять и не пытаться распахнуть ее… такое не прощу себе. Прошу вторично: поделись познанием.
– Ты сам на этом настоял.
Циклоп вздел тяжкие стволы рук к плоской необъятности стены, свободной от лиан. Там сглаживалась каменная рябь, распахивалась ширь объемного, голографического экрана. В нем медленно сгущалась бездна, нафаршированная звездными роями. Из глубины галактики потек к глазам смотрящих зеленоватый шарик. Он укрупнялся, обретая многоцветье ауры вокруг себя.
В захватывающей дух красе, на угольно-бездонном фоне, присыпанном алмазной пылью, висел глобус их земли, развернутый к богам двумя материками. Энки узнал свой желтоватый континент со знакомыми зигзагами Ефрата, Тигра, Нила и, через море, – необъятность киммерийского раздолья Богумира, где вспучились леса темно-зеленым малахитом и горные хребты.
Весь шар окутан был небесно-хрупкой пленкой. Заботливо и бережно укутывал Создатель радужной атмосферой бесценность жизни на земле.
Но, пачкая ее и оскорбляя взор, над африканским континентом, распластано висела мерзость черной кляксы, глубинно, хищно пропитавшей радугу цветов. С надрывной перегрузкой работала земная Ноосфера, шла чистка душ, пропитанных стяжательством и злобой, погоней за чужим добром, животной похотью, изменой, неблагодарностью, завистливой и рабской ленью.
Черненые отбросы от чистки душ клубились беспросветной пылью над материком Энки. Но угольно-зловещие потеки уже отчетливо перетекали через море: вползая в Киммерию Богумира.
– Вот этой грязи над Киммерией не было всего лишь Сар назад – угрюмо расколол молчание Полифем, – всего лишь Сар назад в божественном саду Эдеме полезла из-под скальпеля генно-хирурга живучая неистребимость хомо-сорняков. Садовник озабочен чисткою в нашей галактике. И он уже занес над KI мотыгу: парад планет с карательною миссию Нибиру.
– Всего лишь Сар назад – ошеломленно выстонал Энки – мы с Нирхунсаг слепили меж собой несовместимые трофические цепи.
Его трясло.
– Ты настоял на объяснении сам. Теперь ты знаешь всю первопричину катастрофы, – нетерпеливо громыхнул циклоп, – но время завершать визит. Суть вашего «окна». Мы предлагаем вам построить большой Ковчег-Галлеру на высоте двух миль на склоне горы Килиманджаро. Она – единственный объект на вашем континенте, поросший нужным лесом с нужной высотой. Вода морей и океанов, оттянутая ввысь магнитностью Нибиру, обрушится на KI после того, как отойдет планета. И будет бушевать на уровне четырех или пяти тысяч локтей. Затем смиривши разрушительность, все еще будет подниматься до высоты двух миль, где приподнимет и понесет сооруженный вами Ковчег.
Смотри. Вот чертежи.
Экран с землей на фоне космоса погас. И вновь зажегся. На нем возник чертеж гигантской, невиданной Энки морской галеры.
…Циклоп показывал и наставлял. Напитывалась зрелым и разумным смыслом перед Энки гигантская картина возрождения. Из хляби, пустоты, земной разрухи, из застоялой и болотистой послепотопной тины должна подняться и взмыть к разуму иная жизнь, иная цивилизация, где третья трофическая цепь всепроникающего паразитизма займет всего лишь подобающую ей био – нишу, лишенную сверхподлого и разрушительного интеллекта. Вот в этом была суть «окна» – Ковчега, рассчитанного и предложенного для Энки гипербореем.
ГЛАВА 16
– Я – наводящий страх, я убивающий браминов, рожденный летать, я порождение богов и царь крылатых, я, бессмертный – теперь калека, чья жизнь пропала – исторг на праязыке ворон горловую фразу. Податливо и скорбно рождались в затуманенном кошачьем черепке слова тех Высших, кто создавал его, кто управлял им – невидимый и отдаленный, с чьим разумом ворон был сцеплен, подпитываясь им и отторгая остальных шудро-людишек. Один из коих высился над ним.
Неистово пульсирующий после боя сигма ритм его мозга прорвал сиюминутность бытия, воткнулся штепселем познания в хроносферы с торсионными полями. Они хранили всю событийность мира, все переплеты судеб наций и народов, все языки, началом коих стал праязык деванагари, исторгнувшийся только что из глотки крылатой твари. На нем стал отвечать Евген.
– Ты не крылатый царь. И не владыка, наводящий страх. Ты вор, убийца. Теперь ты раб четвертой касты, чья жизнь действительно пропала.
Само возмездие ощупывало взглядом раскорячившуюся на земле химеру.
– Ты озаренный высшим духом и… понимаешь речь богов? – изумленно выстонал гибрид.
– Я посвященный, воин. И для тебя я здесь каратель, приносящий смерть.
Ворон не ответил. Полуприкрыв тусклую янтарность глаз, качаясь на когтистых лапах, лелеял он в себе цель, ради которой стоило все вытерпеть, смиренье обозначить и выжить:
«Потомок знатного арийца и понимает речь царей…но он пока неразумный мальчишка… срастется кость – я стану вновь крылатым. Тогда придет и мое время».
– Твое время никогда не придет, – с брезгливой жесткостью сказал Евген, – ты не усвоил то, что было сказано. Я кшатрий. А воин никогда не оставлял врагам надежды.
Он вынул из кармана садовые ножницы, которыми резал шиповник. Присел на корточки. Молниеносным хватом уцепил висящее крыло Химеры. Щелкнув сталью, перекусил надломленную кость. И отшвырнул в кусты оперенный шмат крыла.
Втроем они смотрели на изломанный и страшный перепляс калеки: в пыли в ошметках чужих кишок и перьев, перемешанных с палым листом, бился хищник. Ударами крыла разбрасывал красно-бурый прах, швырял в переворотах тело во вздыбленных перьях. Драл наждаком по спинам скрежещущий, сверлящий уши, накаленный безумной болью почти младенческий крик.
– О-о-о… Кня-а-азь мой… Чернобог… я из-зу-ве-чен… возьми к себе, Владыка!
Недвижно, равнодушно взирал на агонию вековечный лес. Молчали, ошеломленно отступив, три человека. Металась за стеклом машины мать, силясь разглядеть за спинами мужчин в вороньем прахе младенчески кричащее существо – от крика сдавливало тисками сердце. Но выйти не могла, не держали после вороньей свары ноги.
Текли минуты и, обессилев, обвисло и застыло на земле грязно-бурое тело калеки.
– Ты оказался жидким на расправу, – разлепил спекшиеся губы Евген, – всего лишь потерял крыло и столько визга. Тогда как встретишь смерть? Ты ведь не нужен нам, и никому такой не нужен. Ты готов?
– И все-таки ты неразумный недоросток, а не воин, – шипяще проскрипело существо с одним крылом. Янтарным нестерпимым блеском разгорались круглые глаза, светя в людей напористыми гипно-фонарями. Истекало бытие, отпущенное ему. И воспаленный страхом мозг в отчаянной попытке выжить вдруг преподнес идею. Он повторил: – ты недоросток, а не воин.
– Вот так-то лучше, – щелкнул ножницами Евген, – отстричь башку такому наглецу куда приятней, чем визжащему от страха слизняку. По крайней мере, хоть сдохнешь по-людски. Но все же просвети, чем я не дотянул, по-твоему, до кшатрия.