– Вы ходите и молитесь. Но увязаете все глубже в нечестивости. Вы не делаете перед намазом ат – тахары (очищение – араб.). Вы оба не поднимаетесь до джанабы (ряд обрядовых действий, выводящих человека из состояния нечистоты), у вас не хватает воли, чтобы сотворить даже аль-гусль и вуду (полное омовение и малое омовение – араб.). И вы ни разу не сделали тасвик (чистка зубов специальной палочкой с размочаленным концом – араб.). У вас нет воли регулярно совершать эттиндж (подмывание) и масх (стирка и чистка одежа и обуви).
– Осто-о-пирула… тебе откуда это знать? – испуганное изумление завладевало Джабрайловым.
– Но все это лишь часть вашей вины перед Аллахом. Ваш дядя, а за ним и вы оскорбляете саму молитву, вознесение разума к Нему. Вы творите лишь такбир-аль-ихрам. Но кому как не вам прибегать к Таубе, просить у Аллаха прощения и каяться за Аверьяна?!
Накаленным, тяжким шепотом пригнул Джабраилова к земле абитуриент.
– Как-к-кого Аверьяна… ты что… пацан… болтаешь?! – захрипел Джабраилов, растирая горло.
– Тот самый Аверьян Бердников. Он горло себе прострелил, пуля мимо мозгов прошла. Теперь с пластиной в горле хрипит – как вы сейчас. Просил вам с Багировым передавать привет, если увижу. А Софочке особо. Вы ведь с Багировым под ее диктовку письмо в партком писали? А она ошибки правила. Ревет и правит, правит и ревет белугой: «Чурка неграмотная, в слове «изнасиловал» две ошибки сделал! – помните?».
– Я тибя по стенке размажу, – с ужасом отдвигался Джабраилов. Не держали ноги, и он рухнул на скамейку.
– Я большой. Соскребать с Софочкой со стенки намаетесь. Это ведь вы Бердникова с деканского кресла сдернули. А Щеглов на его место сел. Неверный лицемер вы, товарищ доцент, хуже гяура, если до сир пор не покаялись за Бердникова, не произнесли ни разу: «Алляхумма дж альни мин ат – таууа бина уа дж альни мин аль – мутатаххирина (Боже, сделай меня кающимся и сделай меня очищающимся – араб.)». Вас только на первую Сунну хватает: – «Ашхаду ан ля илльяха илля Ллаху, уа ашхаду анна Муххамадан абдуху уа рассулуху» (Нет божества кроме Аллаха и свидетельствую, что Муххамед его слуга и его посланник).
Вытащенной из воды снулой рыбешкой разевал и закрывал рот Джабрайлов под перекрестным прицелом глаз ошарашенной абитуриентской братии, силящейся расшифровать магический контакт Хасан-доцента и Чукалина.
– Вы же великий спортсмен были с Васей Ахтаевым, – продолжил Чукалин, – я о вас читал. И Бердников великий тренер и спортсмен был. Как же так вышло, что великих какая-то козюля вонючая в кулачке держит? Вас, мужчин какая-то стерва занюханая стравила насмерть. Извините, Хасан Магомедович, если не так что сказал. У Бердникова на вас зла нет. Он велел вам передать привет.
– Слушай, мальчик… ты откуда все знаешь? – со стоном отодвигался Джабраилов.
– Оттуда, – ткнул пальцем в небо Чукалин, – там все про вас написано, Хасан Магомедович. Пошли в бассейн.
…На сотку в бассейне парка Горького их запускали по числу дорожек, по восемь человек. Экзамен принимали Степанов и доцент Багиров.
Чукалин поднялся на тумбочку слева от близнецов, неотрывно, давяще глядя на Багирова. Насмотревшись, отвернулся, в брезгливом тике дернулась щека.
По свистку рухнула в бассейн и замолотила руками разномастная орава, буровя гладь в основном доморощенными саженками, коими бороздила свои реки исконная мужская Русь. Усачевы и Чукалин воткнулись в заплыв длинным нырком. Вынырнули, вспороли воду кролем на груди. К концу первой полусотни опередили всю допотопную ораву на пол бассейна.
Толкнувшись от стены Чукалин сменил стиль – с груди на спиной кроль. Он взвинтил темп, потащил за собой близнецовый тандем. Усачевы, взрезая свинцовую баламуть, зачастили вдогон. Чукалин наддал, мимолетно фиксируя позади белеющую на глазах обескровленность лиц: бешеный, непосильный азарт гнал мореманов. За пять метров до финиша Евген выключил руки, прижал их к бокам, взбивая пенный бурун одними ступнями. Дал обойти себя Усачевым на полметра и коснулся стенки третьим.
Поднырнув под разделительный канат, толкнул плечом Усачева первого:
– Я свое слово держу.
– Эт… точно… – глядя перед собой толкал из себя слоги посиневшими губами пловец, – только тошнит от твоих слов… нам подарка с барского плеча не надо, сами свое возьмем, понял?
– Не бузи браток. Меня здесь уже нет. – Вымахнул на кафельный борт бассейна Евген. – Я тут закруглился. Будь здоров, качай дыхалку.
Растираясь полотенцем почуял на себе взгляд. Обернулся. Под тентом раздевалки на плетеном кресле за столиком с бутылками ситро сидел Щеглов. Он поманил Чукалина пальцем. Евген подошел.
– Попей водички, герой, – велел декан и налил ситро в стакан.
– С барского плеча? – усмехнулся, принимая стакан, Евген. – Спасибо.
– Что такое? – удивился Щеглов.
– Мне сейчас Усачев выдал, нам, говорит, подарка с барского плеча не нужно.
– Мало выдал. В команде, случается, за такую фанаберию и физию бьют.
– За что?
– А ты не понял? Сильный – так бери свое, будь первым. И не хрена объедки со своего стола товарищам бросать.
– У каждой медали две стороны. Вторую сторону я не учел. Вы правы, Евгений Максимович.
– Садись, умник, – жестко велел декан. Глотнул из стакана. – Много пыли от тебя что-то. Еще не вылупился, не принят, а уже хай на весь институт. Софье Борисовне нахамил, Джабрайлова чем-то до истерики довел, с сердцем в поликлинику увезли.
Чукалин молчал.
– Тебе, супермену, не приходило в голову, что из колодца, куда ты успел наплевать, еще пить придется?
Чукалин молча сидел, вбирая в уши разномастный гулкий говор, хлесткий плеск воды о кафель.
– Я, кажется, спросил тебя.
– Вы начальник, я – дурак. Потому молчу.
Щеглов хмыкнул, глянул остро из под кустистых бровей.
– Ладно. Зайдем с другой стороны. – Декан задал абитуриенту несколько деловых вопросов. – У вас есть ответы по существу?
– По существу есть.
– Ну спасибо. Так зачем вы ни с того ни с сего нахамили Софье Борисовне в приемной комиссии?
– Сказать очумелой, злой бабенке, чтобы она оставляла свою злость и бигуди на кухне – это не значит «хамить».
– Что-что? – изумленно подался вперед Щеглов. – Ты соображаешь, что буровишь?
– Да ладно, Евгений Максимович… Эта синайская кошара всех вас как мышат в когтях держит, – тихо и угрюмо обронил Чукалин.
– Та-ак. Ты, брат, случайно не приболел головкой?
– Вы просили по существу. Или хватит существа?
– Нет не хватит, валяй дальше. Это становится интересным.
– Про колодец, куда я наплевал. Во-первых, передать привет Джабраилову от моего учителя – это еще не плевок. Во-вторых, откуда вы взяли, что я собираюсь пить из вашего колодца?
– Не понял. Ты не собираешься здесь учиться?
– Конечно, нет.
– Оригинально. За каким чертом вся эта клоунада с экзаменом?
– Увидеть всех вас, передать привет пальцем деланым доцентам Джабрайлову с Багировым от моего учителя. И вам впридачу.
– Что за приветы, от коих Джабрайлов валится в клинку с приступом? Что ты ему ляпнул?
– Жидковат доцент оказался. Вы, наверно, покрепче, все же в высоком кресле сидите. Правда, в чужом.
Щеглов откинулся на плетеную спинку кресла, закрыл глаза. На щеках вспухли, но тут же пропали желваки. Сидел, седой, скучный, подставляя лицо солнечному зайцу – слепящему пятну из холщовой прорехи над головой. Заговорил размеренно, не открывая глаз.
– Вот что, молодой человек… как вас там, Чукалин? У вас мания величия на базе вялотекущей шизофрении. Мне, как декану, стал неинтересен дальнейший разговор, не смотря на ваши исключительные данные. А если проще: пошел вон, наглец. Заберешь свои документы сегодня же.
Щеглов отхлебнул ситро, смакуя, смочил горло прохладной шипучей влагой.
– Хорошая реакция у вас на наглецов. А привет вам я все же передам от моего учителя. Его зовут Аверьян Станиславович Бердников. Тот самый, в чьем кресле вы сидите. Счастливо оставаться в вашем колодце, Евгений Максимович.
Он поднялся, пристроил на стул, стал застегивать сумку, искоса поглядывая на декана. Крепок оказался мужик, выдержал удар прилично. Поставил стакан на стол – не колыхнулась пузырчатая гладь внутри. Сцепил руки. Убрал их со стола: дрожью взялись пальцы.
– Он что… жив? Его же куда-то умирать увезли, – спросил, наконец, цедя слова через горловой спазм, декан.
– Выжил. Что, некстати?
– Сядь, – тихо попросил Щеглов, – расскажи все.
– Все – долго.
– Я не тороплюсь.
– Всего не получится. А главное я рассказал Джабрайлову.
– Тогда повтори мне.
– Мадам Софья Борисовна стала липнуть к Бердникову, когда тот зашел на минуту в ее лабораторию. Аверьян Станиславович отцепил ее лапки, попросил не кушать чеснок перед уходом на работу и вышел. Тогда она разодрала кофту на груди, бухнула лбом в стол и завопила. Прибежали Джабраилов с Багировым. И втроем под диктовку Софьи накатали письмо ректору и в партком: Бердников пытался изнасиловать невинную целочку, избивал ее при этом. Доказательство: фингал на лбу и голые цицки под рваной кофтенкой. После чего его исключили из партии и вышибли из института. Вы тоже голосовали с женой «за».
– Почему я должен был верить Бердникову, но не двоим свидетелям и потерпевшей?
– Потому что Бердников не способен на такое. И вы это знали.
– Это не аргумент для партийных органов.
– И для вас лично? Вы ведь автоматом шли в его кресло вместо Аверьяна Станиславовича.
– А ты еще тот мерза-а-а-авец! – изумленно выцедил Щеглов.
– Был еще один главный аргумент: вы должны были, поверить Бердникову хотя бы потому, что русский. Как и он! – с жесткой давящей силой выдавил Чукалин. – Но нас, русских, топят в интернационализме, как кутят в помойном ведре. И этот интернационализм пока исподтишка продолжает здесь столетнюю кавказскую войну с Шамилем. Он убивает из-за угла, режет кур, свиней и коров у русских, гадит ночью на крыльцо, бьет стекла, насилует школьниц в лесу. Мы нахлебались этого по горло с отцом и матерью в Чечен-ауле, а теперь хлебаем в Гудермесе, как тысячи таких же по всей Чечне. Нас отучили от понятий «родовая память» и сплоченность. И потому все это не сработало, когда увольняли Бердникова. И это не сработает, когда Джабрайлов полезет на ваше место. Он обязательно полезет. И вас то же вышибут каким-нибудь заявлением под диктовку ректорской сучки. А все русские на парткоме, как и вы тогда, проголосуют «за». Джабрайловы полезут скоро здесь во все теплые щели, как клопы. В этом их генетическая сущность. А вы будете хлопать ушами и предавать своих одного за другим, не понимая, что единственный наш шанс – сплоченность славян на своей земле, политой кровью наших предков на Кавказе. Нам бы хоть половину еврейской сплоченности. Всего наилучшего, Евгений Максимович.