Профессора Гирт и Вольфрам Сиверс (ученики Гильшера) предоставляли подробный отчет о своей работе в лагере Дахау, где испытывались на пленных пределы жизненной стойкости человеческого организма в экстремальных условиях холода, стоградусного пекла – с непосильными физическими нагрузками в отравленной атмосфере. К отчету было придано описание коллекций «типичных израильских скелетов» и «черепов еврейских комиссаров».
Заканчивались архивы описание экспедиции Шеффера в Тибет, в глухое практически недоступное альпинистам высокогорье, где под покровительством Ламы разводили особых арийских пчел, размером с воробья, и потомков Пегаса – лошадей с атавистическим подобием крыльев, вросших в спинной хребет. К отчету прилагались фотографии. Подле спичечного коробка гигантская полосатая пчела со слюдяным блеском изразцовых крыльев на палец возвышающаяся над коробком; рядом с тибетским монахом стоит мохнатая, белесая лошаденка ростом с осла, над спиной которой полураскрыто и смазано трепещут куцые, перепончатые, как у летучей мыши, крылья.
Изучив материалы Аненербе, сверив их с допросом Гиммлера, Жуков почти на сутки отдался на волю завладевшего им чувства: всепожирающего охотничьего азарта. Потом канул в сон, как бездонный провал. Перед ним открылась дверь, за которой ворочалось в космической полумгле нечто гигантское, с неземной плотью. В ногах у этого монстра копошились блошиные, верещащие скопища людей с их судьбами, войнами, миграцией. Это Нечто, или Некто с отстраненным любопытством и брезгливостью ворошило микрохаос из плоти и крови пальцами, мимоходом давя и размазывая по полу сотни тысяч двуногих тлей. Подцепив щепотью более крупных, Оно подносило их к грозному, смазанному лику и грохочущим рыком требовало навести порядок в нынешнем хаосе и проредить его. Наделяло избранных тлей долгожительством, волею, знаниями, но напрочь лишало их человеческой, сострадательной сущности. Затем спускало снова вниз – работать вивисекторами и стерилизаторами.
Жуков отослал архивы Аненербе Сталину.
Через три дня раздался звонок их Кремля.
– Про Аненербе – любопытные материал, – сказал Сталин, не поздоровавшись. Голос вождя потрескивал электрическими разрядами и был язвительно сух. – Они были бы совсем интересные в полном объеме. У вас бездарно профукали главное. Теперь мы не знаем где остальное, особенно «типичные израильские скелеты» и «черепа еврейских комиссаров». Это, товарищ, Жуков самые ценные экспонаты европейского масштаба, а вы их упустили.
Жуков ошарашено перетерпел сталинскую шпильку, размером с гвоздь. Сталин продолжил.
– Что касается допроса Гиммлера англичанами, я думаю, нам достались рожки да ножки. Ампула с ядом, которую он буд-то бы раскусил – сказка для профанов. Этот людоед слишком полезная фигура для всех, чтобы так легко позволить ему удрать на тот свет. Теперь он, наверное, в кармане Черчилля. А от этого бульдога, кроме писульки про допросы, мы ничего не получим. У вас таскают из под носа самое важное, товарищ Жуков. Вам надо оскорбиться, как победителю, и не позволять хлопать ушами Берзарину и разведке. В материалах Аненербе самое нужное для нас – работа Фишера по водородной бомбе и летательные аппараты. Постарайтесь заполучить Фишера любой ценой. До свидания.
Заполучить Фишера не удалось. Его с Оппенгеймером заполучили американцы и, в 1957 году в Дайтоне в научном центре США он-таки достиг температуры в миллион градусов, «приручая» водородную бомбу.
Это было уже после, когда Жуков, отойдя от дел и хамски освобожденный Хрущевым от трехлетнего статуса министра обороны, влился в безбрежную и великую миссию Посвященного.
Но перед этим, сразу после войны, был еще один разговор со Сталиным.
Уже шел к концу Нюрнбергский процесс. Он катился, как по рельсам – по Уставу Международного военного трибунала, принятого на Лондонской конференции в Черч-Хаусе. И начальник тюрьмы в Нюрнберге, где содержались заключенные немцы, американский полковник Эндрус, получив жестокий нагоняй от самого Эйзенхауэра за самоубийство Роберта Лея, срочно изымал из одиночной камеры, все чем мог воспользоваться для суицида по сути самой страшный и загадочный узник процесса Вольфрам Сиверс. Эндрус изъял расчески, карандаши, очки. Уже были до этого обиты мягким войлоком стены камеры, привинчены к полу стол и стулья, изъяты стекла из окна. И Нюрнбергский сквозняк, свободно шныряя по каменно-войлочному кубу, взъерошивал белесые, грязные пряди на полуголом черепе главного ученого палача в Дахау. Которого опекал и вел к приговору на процессе профессор Никто. По имени Гильшер.
Свободно фланировал по залу суда и беседовал с заключенными лишь судебный психиатр с повязкой «ISO» доктор Джильберт. Он был известен всему миру, его имя не сходило со страниц мировой прессы.
Но куда большей свободой пользовался на процессе профессор Гильшер. Однако имя его ни разу не появилось на страницах газет и никто не знал о нем и сотой доли знаний о Джильберте. Гильшер своим поведением на процессе плевал на обвинителей, прокуроров, судей, а, заодно, и на сам Вестминстерский Устав процесса.
Весь мир, содрогаясь, затаив дыхание, внимал раскаленному звону газетных строчек и радиорепортажей из Нюрнберга, разносивших по планете вести о преступлениях нацистов. Это был скорбный и понятный любому человеческому уху и сердцу погребальный звон.
Но был и иной, не доступный простому слуху.
– Здравствуйте, Георгий Константинович, – сказал Сталин в трубку. Разительно изменился голос его с недавних пор, обретя редкостные и непривычные до этого обертоны мягкого величия.
Главному воителю на планете принадлежал ныне этот голос. И еще одна особенность появилась у вождя: он стал долго и складно говорить.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, хорошо, товарищ Сталин, – ответил Жуков, раз и навсегда зарубивший себе на носу, что тональность и эмоциональная окраска этого голоса, как правило, не имеют никакого отношения к сути, которую он в себе нес.
– Готовы выполнить мою просьбу об инспекции Нюрнберга?
– Никогда не бегал от любого вашего поручения товарищ Сталин.
– От них не так просто убежать. Почему так легко соглашаетесь? Или то, чем заняты, надоело?
– Восстанавливать жизнь на германской территории не может надоесть, – ответил Жуков, разгребавший бедлам с отправкой репараций, потоками пленных немцев и власовцев, возвратом в Россию армейских частей из Европы. Страна, пережив недолгий катарсис победы, хрипела и задыхалась, придавленная могилами близких, руинами городов, горем и голодом. И мотавшегося между СССР и Берлином Жукова облепила эта короста разрухи и горя. Порою она казалась страшнее ушедшей войны.
Он ощущал последствия ее всем телом, с которого содрали кожу.
– Непонятно себя ведут наши союзничики в Нюрнберге, – продолжил Сталин, явно ожидая подтверждения.
– Это наметилось с самого начала, когда они стали выводить из под суда Рунштедта, Штрауса и Лееба, остальных промышленников и банкиров, – расшифровал Жуков понятную им обоим «непонятность» – одна Уолл-стритовская шайка.
– В 42-м Черчилль писал мне, что нацистская верхушка должна быть казнена без суда. В 43-м госсекретарь США Холл заявил, что необходимо расстрелять и уничтожить все нацистское руководство. В 44-м Рузвельт предложил кастрировать и линчевать всех немцев из СС и СД. Спустя месяц Черчилль здесь в моем кабинете сказал, что даже наши внуки не должны увидеть, как Германия поднимается с колен. Это была задача не только евреев, но и наша.
Тогда я всех осаживал за фалды: мне нужно было, чтобы из Рейха торчал осиновый кол, изготовленный союзниками. Чтобы потомки нынешних немцев запомнили не нашу Победу, а еврейский кол. Теперь их укусила бешеная муха.
– Что случилось, товарищ Сталин?
– Вчера мне по очереди отсексотили из Нюрнберга сначала Никитченко, потом Руденко, что Джефери Лоренс и Френсис Биддл прикрывают на суде главного людоеда из Аненербе.
– Вольфрама Сиверса?
– Его. Главный палач Дахау истребил в экспериментах десятки тысяч наших и европейских пленных. Теперь он выводится из под приговора каким-то Гильшером. Он несет ахинею о расах и древних племенах арийцев. Там солдат обязан был выполнять любой приказ. А Сиверс выполнял приказы Гиммлера. И этот бред, развесив уши, слушают англосаксы и делают вид, что ему верят. Француз молчит, как в рот воды набрал.
Сиверс сам отдавал приказы командующим армиям о поставках пленных.
Вы можете себе представить, товарищ Жуков, чтобы во время Курской битвы, вам отдавал приказы какой-нибудь лекарь, даже такой великий, как Вишневский?
– Кто такой Гильшер?
– Он входит в зал суда, садится рядом с Сиверсом, подсказывает что-то, шушукается с ним, а наши Никитченко с Руденко ничего не могут сделать.
– Гильшер – не адвокат Сиверса?
– У Сиверса свой, назначенный адвокат. Но Гильшер под конец процесса почему-то заменил его собой – с полного согласия англо-саксов. А наши обалдуи, Шерочка с Машерочкой, не могут даже узнать, откуда вылупился этот хамский Гильшер и почему так, по хозяйски, ведет себя. Они разворачивают Нюрнберг в сторону гуманности. Хотят сделать из него богадельню. Зачем им это – понятно: штатам и Англии нужны немецкие кадры для своих разведок и промышленных монополий, Своих мозгов там всегда не хватало.
– Я должен лететь в Нюрнберг, товарищ Сталин?
– Берите себе полномочий, сколько посчитаете нужным. Вылетайте завтра, Георгий Константинович. Но не афишируйте это. Скажите союзничкам, что мы раздумали выводить войска из Германии! Пока раздумали.
И Жуков, ожегшись о тон сталинского голоса, почуял, как синхронно дыбится в нем ярь великоросса– победителя: мы вам развернем Нюрнберг… так развернем, что мало не покажется!
Прибыв в Нюрнберг, Жуков в тот же день переговорил с главами английской, французской и американской миссии, оглушив их оповещением, что СССР отсрочил вывод войск из Германии на неопределенное время. В связи с государственной целесообразностью.