Но кинокамера – этот бесстрастный прокурорский глаз, зафиксировала недопустимое в его поведении: жалость. Неприметным шустрым пруссаком сквозанула она в действиях Иосифа. Если хозяин – гой Оседень был умерщвлен молниеносно, тихо и нещадно, то перед самкой его сработал в исполнителе некий сбой. Ей было позволено сопротивляться. И даже выпустить наружу вопль, который чуть было не сорвал все дело. Дитеныша убитых он усыплял хлороформом и уносил с совсем уж неприличной бережливостью.
Но самое недопустимое было в конце операции: макая коготь в кровь убитой самки, он начертил поверх фетвы Корана на стене фамильный и Верховный знак Ядира: «Надзирающее око». Зачем? Чтоб запустить в примитивную черепушку следака тонкий намек на толстые обстоятельства – «медведь здесь не причем»?
Но были и другие, не менее важные «зачем». Зачем и как доставлен в сумбарину громадный ящик, не пролезающий ни в люк, ни в одну дверь? Ядира лишь оповестили, что это сделано в Стамбуле, по распоряжение Моссада и правителей Израиля. Ничтожнейшие лакеи «СТАТУС – КВОты» теперь возвышены в ранг совладельцев лодки и отдают распоряжения без Ядира?
Но спрашивать Иосифа об этом было еще рано. Накопятся другие факты – настанет время и для допросов.
…Творец жратвы Кокинакос выпрямился и взглянул на Ядира: все готово. Можно начинать? Ядир, нащупав обострившимся чутьем Юфь-жрицу, послал ей даже не приказ – их общее нетерпеливое желание:
«П О Р А!»
…У него были до низвержения в Недиры, разные наборы свит: для дипломатии, переворотов, революций, для финансистов и для подготовки войн.
Но этот состав был особым: скрепленным той терпкой общностью, которая впиталась в них с местечкового детства в Житомире. Мартышка была не в счет: гено-хирургический гибрид гойского гениального скрипаченка с дитенышом оранг-утана, выдрессированный профессором музыки.
Вся эта свита, помнила спинным мозгом, подкоркой, древними костями своих прапредков – гнет надменных жрецов Атона в Египте Аменхотепа IV и сорокалетний жар пустыни с Меребат-Кадешским Моисеем, плевки, поджопники и кнут в Испании, во Франции, в Англии и Малороссии; клещи и пыточные колоды Торквемады, разрушенный Титом Иерусалим.
Они всё помнили, и, особенно – шествие по Иерусалиму бессмертного выродка Марии, Его лечебные дела и назидательное цыканье на всех зилотов, фарисеев и сикариев. Он их учил, как жить! Учил тому, чему не научился Сам.
Они никогда не забывали биологическую чужеродность ЕГО прапращуров: Энки и Богумира. Вся эта кодла гойских бого-человеков всегда противилась их покровителю Энлилю-Адонаи-Ишкуру-Гору, и чтила своих Ра, Сварога и Перуна. Те выродки всегда существовали по другому и отторгали их, потомков Сим-Парзита и Хам-Мельо.
Вот почему, отдавая старшей жрице просьбу-приказ:
«П О Р А!», Ядир вместе со всеми окунался в блаженство предстоящего возмездия. З А В С Е.
…Юфь развязала бант на свертке. Он дернулся, из него высочился тонкий плач. Жрица развернула полотно.
Как изваянье мастера, на свет явился херувим. Опершись ручонками о песок, он сел, пошатываясь в вязкой одури хлороформа, все еще клубившегося в голове.
То было шестилетнее дитя, с распаренным личиком в кудрявом овале бело-льняных волос. На пол лица мерцали, наполняясь испуганной тревогой, два голубых, омытых слезами блюдца.
Солнце плеснуло в них белым жаром и два зерцала невинной души затрепетали и захлопнулись веками. Тень ресниц пала сеточкой на лицо.
Под солнечным лучом вспыхнул янтарной желтизной исламский полумесяц на груди, куда в уютном сочетании впаялся малый крестик – вместо звезды: изготовление отца.
ГЛАВА 41
Тихоненко взорвал ползучую корявость стройки. Уже в полпятого утра – едва рассветало, на пустыре заурчали, жуками завозились два колесных тракторишки «Беларусь», присланных ни свет ни заря Бугровым.
Первый вгрызся буром в сохлую целину, высверлил в ней два шурфа. Туда спустили два просмоленных бревна с прикрученными к ним бетонными торцами. На верхушках столбов фарфорною белизной маслились гроздья изоляторов. Тракторишка устанавливал столбы вертикально – рабочие забросав ямы, утрамбовали грунт. По столбам полезли к верхушкам на кошках электрики. «Беларусик» цапнул долговязой лапой лежащие на земле многожильные алюминевые струны. Лапа, вальяжно повизгивая, поднялась к изоляторам, галантно подала электрику проводовый скрут. Электрик намертво закрепил провода на изоляторах.
То же самое проделали и на втором столбе. После чего тракторишки растянули концы электро-струн, а электрики замкнули их на высоковольтке – с одного конца и на распределительном щите у самой стройки..
Тихоненко сам опробовал подключение: воткнул в пром-розетку вилку сварочного аппарата. Чиркнул по металлу стержнем: из– под него с треском рванул искряной сноп. Стройка обрела кровь и плазму: электричество.
Теперь она дробно трещала молотками и топорами, шипела сваркой, урчала моторами машин и тракторов.
К восходу солнца появился и опрометью понесся по меченому обкомом объекту сам Бугров. Цепляя за рукав Тихоненко, настырно лез в глаза и душу:
– Степаныч, чего еще? Ты мне подробно обскажи: в чем нужда? Когда, чего и сколько сюда доставить?
Тихоненко, сдержано усмехнувшись, погасил вздрюченый всполох попавшего в Кутасовский капкан директора:
– Три пуда гвоздей – сотки для опалубки. Сорок рулонов рубероида. Триста пластин семиволнового шифера. Десять кубов необрезной двадцатки. Пять машин опилок. Запомнил? На эти три дня – пока все, чтобы территорию не захламлять. Да, стоп!
Бугров, у тебя совесть есть? Ты студентам за что, за какую провинность катух коровий вместо жилья выделил? По человечески нельзя было все приготовить? Дорожки, занавесочки, половички, тумбочки каждому, радиоприемник, умывальник… привыкли к людям как к скотине относиться, м-мать вашу… Чтобы к ночи все было! И двести свечей лампочку под потолком. А по субботам к вечеру – автобус закрепленный – свозить на танцы, на кино в ваш клуб.
Бугров автоматически открывший рот в протесте, наткнулся на льдистую неласковость бригадирского взгляда. Припомнил Кутасова и выпустил из глотки смазанный елеем «одобрямс».
– Недоучел, Степаныч. Выправим сегодня же. – Собрался с духом, выпалил: – Один вопросик у меня…
– Чего еще?
– Степаныч… а руберод с опилками на кой хрен? Тут по проекту...
– Проект, Бугров, такие же раздолбаи, как и ты клепали, – резнул наотмашь жестким гневом Тихоненко. – Когда у вас зимой под тридцать хряпнет, загнутся ведь твои голландки, поскольку от мороза их одним говенным шифером на крыше не защитишь. А отвечать будут за этих принцесс забугорных не проектировщики, а персонально козел отпущения, он же стрелочник Бугров – своей многострадальной жопой. Уяснил? Я под шифер бутерброд из рубероидов с опилками положу, они тепло процентов хоть на сорок попридержат. Ну, продолжим прения, иль как?
– Все понял, – сглотнул затравленно директор, – у матросов нет вопросов.
Пошел, ускоряясь. Панически ворочалось в голове несварение проблемы: ну а ему, то, Тихоненко, на кой черт забота о Кутасовских, этих трижды проклятых, голландках?!
…Морщился, как от зубной боли, сокрушенно качал головой бригадир: г-г-господи, бабуля ты моя родная, (не поворачивался язык на «маму родную» у детдомовца, ФЗУшника Витька), да до каких же пор на сельхозфронт российский, морозами, распутицей и бездорожьем вековечно заминированный, таких вот пофигистов-дурбалаев будут бросать – как на штрафбат, в котором надо умудриться выжить?!
Заместитель Тихоненко – Михалыч, заполучив от Степаныча за ломобойную разгрузку кирпича ту самую, разлюбезную на стройках, клизму с иголками, заканчивал сбивать второй наклонный щит конструкции бригадира. Подъезжал самосвал с кирпичом к щиту, задирал кузов и кирпич с шипеньем стекал по шершавой наклонности в яму – целым и невредимым, почти без боя.
Через двухметровый ров, мешавший подъезжать к стройке, пробросили четыре широких швеллера, подперли их снизу бревнами и теперь самосвалы, переваливая через ров, разгружались впритык к будущим стенам.
Цемент вместе с новыми трубами, досками для опалубки и нормальным арматурным прутом привезли к семи утра. Вместе с ними доставили два электромотора с запчастями и передаточными цепями, к которым приварили квадратные лопатки.
Тихоненко, провозившись пару часов, оживил два агрегата.
К этому времени сварщик закончил сварку громадного железного корыта, посаженного на вагонеточные колеса – с четырьмя стойками, торчащими по углам. На стойки насадили железные штанги. К ним с двух сторон приварили электромоторы и надели на зубчатые шкивы цепь с лопатками, провисшую до дна корыта. Засыпали в него гравий, речной песок, цемент – слоями. И залили все водой. Одновременно сварщики варили арматуру под фундамент.
Тихоненко включил моторы и лопатки поползли со скрежетом по дну корыта, перемешивая бетонное месиво. Через десять минут работы бетономешалка бригадирской конструкции ««спахтала» пять кубов отменного бетоно-коктейля. В борту квадратной махины сдвинули задвижку и из разверзшейся дыры с хищным шипом рванула бетонная река, стекая по желобу в фундаментную траншею со сваренной арматурой.
…Стройка самоходно кипела, круто и виртуозно заведенная бригадиром. Тут у каждого был свой маневр, работавший на опережение.
Евген с захватывающим интересом осмысливал увиденное. Отсюда изгнали тупую механику последовательности. Здесь царствовала полетно– опережающая параллельность. Еще только заливался бетоном фундамент, а сварщики, промерив все до сантиметра, уже варили трубы отопления и монтировали систему поилок. Плотники нарезали необрезную доску и брусы для крыши. Еще только вмуровывались краном в фундамент каркасные железобетонные дуги для контура фермы, а плотники уже сколачивали вдоль них леса – для второго яруса кирпичной кладки.
Подсобникам Евгена спущено было повеленье: подтаскивать и складывать под лесами и на них кирпич малыми, равномерными грудами. Никто никого не подгонял: заведенные жестким общим ритмом работы, размашисто и на износ ломали свое дело студенты,обильно увлажняясь горячей росяной капелью.