Энлиль прошел в свой кабинет. Содвинул штору на стене. Раздвинув волосатую мясистость ног с копытами, упершись козьими рогами в сафьяновый овал над головой сидело в нише, пучило янтарные гляделки на Энлиля био-чучело Бафомета. Из-за спины его выпирали пернатые опахала крыльев. Свисали на живот два вислых вымени грудей. Их подпирал, торчащий из влагалища, обрезанный мясистый фаллос. Вцепились в подлокотники кресла две шестипалые, с когтями, лапы.
Архонт свирепо плюнул. Сел на мгновенно вздувшуюся, охватившую зад силиконовую нежность трона – напротив Бафомета.
Всмотрелся в бессмысленную желтизну зрачков. Впервые за последнее тысячелетие заплакал.
…Спустя несколько часов, не выдержав истязания кровоточащей пустотой, метнулся он, почти бегом, к кораблю у входа в грот.
Взмыл в небеса, достиг Хореб-Синая. Завис едва приметной точкой в выси, в стороне, обозревая далеко внизу вакханалию бурлящих в обрядовой трясучке орд Хабиру. Предметом, идолом страстей был в эпицентре плясок бык – отлитая из золота скотина, подобная Ваалу из Египта, которого возвысили жрецы Амона.
…Он видел с математической и четкой зоркостью логический каркас происходящего: скрижали с Декалогом, переданные братом Энки Моисею; карающая брезгливость брата, отравленного сумасшествием идолиады у подножья; спуск Моисея к осквернившему Декалог народу. Бессильный гнев Пророка при виде оргии. РАЗБИТЫЕ СКРИЖАЛИ!
Раскаянье и суетливые метанья Аарона, творца литого Идола. И ползанье и плач виновника в пыли, средь крошева камней. Пытался он соединять осколки, таившие в себе фундамент ЛАДА в любых, вневременных соитиях народов, государств, империй.
…Энлиль фиксировал и ощущал закаменевшую, благоговейную упёртость последователей, родичей Моше – левитов, сомкнувшихся в защитное кольцо вкруг Моисея, Аарона, разбросанных в пыли осколков Декалога.
Содвинулись спинами три крупно скроенных левита. На плечи их встал, утвердился Моисей. Взломал словами затихавший гул:
– Собирайтесь. Я поведу вас к Меребат-Кадешу. Нет ближе здесь оазисов. Пополним там запасы, чтобы уйти в пустыню.
Услышал: зарождается и крепнет ропот:
– Останемся в оазисе, где есть вода и пища… мы не пойдем в пустыню!
Возвысил голос Моисей:
– Вы разве создавали тот оазис? Сажали, поливали пальмы?! Вы чистили сады, источники от пепла после извержений?! Иль прорубали дыры в окаменевшей лаве к своим жилищам?! Нет! Тогда кто даст вам право пользоваться этим?! Там не нужны чужие рты. Вас встретят на окраине селений мечи и копья. И вы, с смирением осевши на песок, начнете ждать, когда вам продадут еду и воду. Так будет! Так я велю!
– Куда потом? И кто нас ждет? – Угрюмый, безнадежный гул вздымался, креп над ордами.
– Вас, обобравших весь Египет, где вы размножились и были сыты, ждут лишь каленые пески.
– Мы можем захватить весь Меребат-Кадеш… нас много!
– Вам предназначено скитанье богом! И я, его десница, поведу вас в очищающую преисподню! Там ваше место! Все видели, что может жезл, дарованный мне?
– Мы это видели…
– Тогда внимайте мне. И повторяйте. Мы это будем делать много раз на дню:
– «Бог наш – есть Господь единый. Возлюби ближнего своего, как самого себя…»
– Зачем я должен возлюбить всех грязных египтян, нубийцев и Арави?! – взметнулся и озлобленно прорезал гул толпы фистульный выкрик.
Вздел над толпой свой жезл Моше. Негромким хлестом треснула и сорвалась с конца его слепящая искра. Пронзила над толпой пространство и впилась в крикуна. Тот дернулся и рухнул.
– Не делай себе богов серебряных и золотых, не делай себе! – рокочущим катком накатывался на толпу голос Пророка.
– «Ему недолго предводительствовать среди них», – решил в висящем корабле Энлиль.
Теперь он знал, что делать.
…Вернувшись к ночи в Меребат – Кадеш он пробудил рядом с своим пристанищем соседний, еще действующий вулкан. Тот, возбуждаясь, задышал, погнал из жерла тучи пепла с дымом, подкрашенным багряными сполохами огня.
Всочившись Духом в недвижную остылость Бафомета, стуча копытами по половому блеску, Энлиль прошествовал через тронный зал, держа в руках объемистый хурджин. В нем брякали исписанные арамейской вязью, каленые в огне пластины глины. Волочились по сиянью полированного камня концевые перья заспинных крыльев.
Колючий хищный разум сочился из рубиновых, азартом разгоравшихся гляделок Бафомета. И каждый экземпляр из челяди, влипавшей спинами в каучуковую податливость стен, оцепенело замирал, молил Бытие, чтобы оно продлилось, а не оборвалось тут же, без причин.
Взмыв в сумрак ночи, Энлиль распахнул крыла навстречу ветру. Спускаясь с высоты, скользя пологою дугою к селенью, впитал Архонт с щекочущим, угрюмым удовлетвореньем: всполошено мерцал огнями факелов, светильников, бурлил переполохом толп огрызок его царства: Меребат-Кадеш. Услышал за спиной: раскатисто рыгнул вулкан и выхаркнул из жерла пробку. Обернулся. Взметнулись в небо ошметки плазменной шрапнели. Урча и сотрясая гору, полезла из вулканной глотки огненная рвота, спускаясь вниз, к селенью.
Стал снижаться к дому местечкового царька – он выцелил его в рубинном перекрестьи взора средь скопищ глинобитных хижин.
Обширный двор предводителя Меребат-Кадешцев Моисея, бурлил, как остальные, безумством паники. Рабы и домочадцы грузили на телеги скарб, тянули с бранью из хлева упиравшуюся скотину. Рев, стон, проклятья сплелись предчувствием конца: малиновым сплошным пожаром накалялось подсвеченное лавой небо. Пожрав весь склон вулкана, чадящая сернистой вонью магма, лизала огненными языками уже окраину селенья. Трещали хижины в огне, истошный вой людей, горящего скота врезался в уши. Растопырив крыла, застопорив, Энлиль прижал к груди хурджин с пластинами. И грузно рухнул с высоты в кольцо Моисеева двора.
Мохнатое страшилище на двух копытах вздымалась над людьми на пять локтей. Тряслась и падала на коленях в страхе челядь с Моисеем.
– Встань, Моше и слушай, – трескуче, хрипло проблеял гость. Горели углями глаза его в пещерности глазниц, втыкались в раскаленность неба полумесяцы рогов.
– Вы жили в беззаконии и дикости. За это вас карают, изрыгают лаву Духи подземелья. Я, ваш господь, спасу вас мышцою простертою.
Он положил хурджин у ног и повернулся мордой к извержению вулкана. Распахнул крыла. Простер к грохочущей горе две шестипалые руки. Наращивая голосовую мощь, взрычал заклятия на Деванагари. Ползущая нещадность магмы на окраине селенья стала замедляться. На ней там и сям сгущалась черная короста.
Туземный вой и вопли сменялись гулом потрясения. Вулкан сникал. Утробный рык и рокот затихали, проваливаясь в подземные глубины.
– Жди, Моисей, – сказал Бафомет, – и обучай людей Закону моему. Он здесь.
Толкнул копытом брякнувший мешок.
– Учить и ждать… чего, наш Адонаи? – едва ворочал языком царек, истерзанный стихией изверженья и появлением укротителя его: еще ни разу Всемогущий господин их не появлялся здесь в таком обличье.
– Здесь скоро будут племена Хабиру из Египта. Возьмешь на всех еды, питья. Возглавишь всех и поведешь в пустыню со своим народом.
– Нам покидать дома свои… сады и скот?! – не мог оправиться от рухнувшего на всех изгнания Моисей.
– Я усмирил гнев Духов подземелья ненадолго. Они проснутся, как только я оставлю вас вниманьем. И лава все испепелит.
– Отныне домом нашим станет пустыня?
– Когда изучите Закон мой и пропитаетесь им до последней мышцы, я поведу вас в земли Ханаана, где реки молока и меда. И будет вашим все.
– Мы испытаем на себе всю силу ханаанеян… она неодолима! – в отчаянии взмолился Моисей.
– Закон мой возбудит вас мощью. Эйма и цира (ужас и шершней) пошлю перед тобой. И буду обращать к тебе тыл всех врагов твоих: ханаанеян, евсеев, амореев и хеттеев, ферезеев и иевусеев. Ве – гихэхадтив! Ва йаку ле-фи харев! (Уничтожу их следы! Поражу острием меча!) Вы овладеете народами, которые больше и сильнее вас, когда в вас вселятсяся Тора и Мишна, Талмуд, Невиим и Кетувим. То мой Закон!
Ки шэми бэ– кирбо (Ибо имя мое внутри него)
– Когда придут Хабиру… мне их возглавить, Адонаи? Но все стада людские идут за вожаками… разве там нет того, кто их ведет?
– Он есть и ты заменишь его имя именем своим. Оно такое же.
– И мне позволят это сделать без войны и крови?
– Так будет. Готовься.
Бог развернулся. Взмахнул крылами. Огрузлым, тяжким вихревым подъемом взобрался в высоту, истаивая в жаркой, красноватой мгле. Исчез.
…Ночь опустилась на пустыню. Вобрала в зыбкость полусвета людскую утомленность, пот, злобное бессилье. Распластано валялись, остывая на песке, прожаренные солнцем мощи, едва обтянутые кожей.
Два раза в день: с восходом и на закате съедали горсть сушеных фиников, кусок маисовой лепешки. Вода – гоморра на десятерых, на трое суток. Уже едва плескалась обжигающая влага на донцах глиняных корчаг.
Но неизбежен и неумолим был Моисей и клан его левитов, врезавшие в озлобленность мозгов святые постулаты Декалога:
«Не убивай».
«Не делайте себе богов серебряных и золотых, не делайте себе».
«Не кради».
«Не желай дома и жены ближнего своего».
И так – по два, по три часа подобного.
…Затихли шорохи и голоса в оцепеневшем необъятном стане.
Спал, сжав в руке свой жезл Пророк – в тройном кольце сподвижников его. Боролась стража с гнетущим наползаньем сна. Луну, взиравшую с чистейшей высоты колдовским, круглым ликом, заволокло вдруг черною, откуда-то приплывшею куделью.
К полуночи неодолимая, неведомая воля сомкнула стражам веки. Они валились на песок. Последний из них рухнул, сжимая рукоять меча закаменевшей кистью.
Шагах в пятнадцати бесплотно и бесшумно приподнялась тень. Поднявшийся прислушался. Толкнул, соседа в бок. Тот – близлежащего. Вставали силуэты, подтягивались к спящему кольцу охраны.
Главарь мятежников вырыл из песка зарытый еще вечером булыжник. Неслышно извлекали камни из хурджинов, из-под песка все остальные.