– Горячий!
– Да, это же кофе. Его надо пить горячим.
Мы смотрим друг на друга. Улыбаемся. И каждый вспоминает эту ночь. Мы будто сорвались с цепи. Нас топила запредельная нежность, а потом мы падали в пропасть, где на дне плескались в диком экстазе.
– Я в душ, – не выношу его красноречивый взгляд и отхожу от него.
Как только прикрываю дверь, опираюсь на нее спиной и выдыхаю. Мне одновременно и легко с Глебом, и тяжело находиться поблизости. В мгновение можно потерять контроль и снова прыгнуть в его бездну. Она всегда с ним, и всегда манит и затягивает. Я готова подчиниться, но что будет потом? Что будет с нами?
Улыбаюсь и мотаю головой. Все слишком быстро и как-то неправильно. Сейчас это слово не вызывает отторжение. Оно в данном ключе уместно.
Включаю напор и подставляю свое тело и свое лицо теплым струям. Прибавляю холодной, чтобы сделать воду более прохладной. Воспоминания прошедшей ночи только больше распалили, а сидящий рядом Глеб нисколько не успокаивал. Смотрел все еще темными глазами на меня и провоцировал.
Несмотря на то, что в душе было прохладно, зеркало запотело. Провожу рукой и убираю конденсат. На поверхности остается след и отпечаток, в котором я вижу свое отражение. Оборачиваюсь в полотенце. Собираюсь уже выйти из ванны и замечаю, что в дверях стоит Глеб. Я даже не заметила, как открылась дверь. Как давно он тут стоит и почему не дал о себе знать?
Он подходит ко мне и встает со спины. Теперь я вижу наши отражения в зеркале. Там же встретились и взгляды.
– Тогда ты тоже так стояла, у зеркала?
Не понимаю, о чем он. Когда тогда?
– В своем дневнике?
О, Боже! Он это читал! Он это помнит!
– Ты запомнил каждое слово?
– Могу повторить, если не веришь. Рукой провожу вдоль шеи, там, где вчера касался он. Обжигает, мне кажется, я вижу эти следы. Только я и вижу. Опускаю руку ниже, пальцами прохожу по ключице, спускаюсь к груди, слегка сжимаю. Представляю, что это его руки. Теплая ладонь, даже горячая.
Глеб повторяет ровно то, что только что сказал. Проводит рукой вдоль шеи, ключицы, груди. Сжимает ее. А я не выдерживаю и прикрываю глаза. Его дыхание чувствую кожей. Оно такое же обжигающее, как и его руки.
– Ты так представляла?
– Нет. Все было по-другому.
– Покажи!
Распахиваю глаза. Черные воронки так и пленяют меня. Стягивают тугим жгутом руки, потом ноги, что не могу пошевелиться.
– Тогда будь моими руками! – облизываю губы.
Дышу часто. Глеб очерчивает контур губ и погружает палец мне в рот, а я обхватываю его. Порочно и сладко. Должно быть стыдно и грязно, как тогда. Но нет, сейчас я чувствую, что мышцы внизу сжимаются, прося о большем. Просто касаний мне не достаточно. Я хочу его. Себе. Всего. Чтобы руки на моем теле, чтобы язык чертил свои влажные рисунки, а его член упирался между ног.
–Вижу, как рука опускается вниз за резинку трусов. Девушка в отражении склоняет голову вниз и шире расставляет ноги. Томный вздох, практически стон. Он эхом разносится по ванной комнате, отражается от стен. – Глеб цитирует меня же.
Он берет мою руку и ведет вниз. Заставляет раздвинуть ноги. А я покорно все повторяю. Мне нравится, когда он главный. Мои пальцы касаются клитора. Как тогда. Я чувствую свою влагу. Глеб смотрит на мое отражение жадно, вкушает каждую эмоцию на моем лице. Темные глаза, дикие, еще немного, и там увижу взрыв.
Он водит моей рукой вдоль складок, пальцы касаются чувствительных мест. От едва уловимых движений потряхивает. Хочется быстрее, резче, но он не позволяет. Мучает, выжидает. И наблюдает. Ему нравится эта игра, словно он не раз себе представлял меня и, наконец, смог все осуществить. А я глупо подчиняюсь его желаниям. Потому что сама же их и создала.
–Движения медленные, но заставляют желать большего, чтобы он касался меня, он трогал. Стоит только представить, что вместо моей ладони окажется его, вместо моих пальцев его – снова простреливает, на этот раз сильнее. – Теперь моя очередь говорить свои же слова. Я растягиваю их, тихо проговаривая каждый слог и тяну гласные. Глаза держать открытыми тяжело. Я не закрываю их только потому, что не могу оторвать взгляда от отражения черных глаз. Ему нравится. Безумно. Мы с ним безумны. И просто наслаждаемся этим друг с другом.
Я уверена, что ни с кем другим у Глеба не было похожего. Только со мной. Я эгоистично присвоила его мечты.
Мои пальцы на клиторе, он помогает мне же выводить круги, слегка надавливать, а потом отпускать. Пока мое сладкое мучение не заканчивается. Шумно, со стоном. Ноги становятся ватными, и я просто цепляюсь за Глеба. Он держит меня и прижимает к себе.
И целует так, будто сейчас я исполнила ту его мечту, что присвоила. Грубо и влажно, его язык сплетается с моим, как в танце. Танец порока и нежности. Оказывается, Глеб Навицкий и на такое способен. И мне нравится его новая версия.
– Пи*дец, балеринка. В действительности все намного круче.
– В действительности? – я пытаюсь сфокусировать взгляд. Все расплывается, и мне кажется, что теперь в его глазах не тьма, а свет, на который мне и хочется идти.
– Ты знаешь, сколько раз я все себе представлял?
– Нет. Расскажи, – жмусь к нему, льну, как кошка, жду ласки и получаю ее. Он очерчивает овал лица, спускается к шее. Касания осторожные и аккуратные. Он видит, что меня еще слегка потряхивает – это отголоски оргазма.
– Когда я первый раз читал, думал идти уже в ванну и подрочить, – я улыбаюсь. Его пошлые мысли всегда мне нравились, только я не осознавалась в этом. Хотела выглядеть правильной.
– Удалось?
– Нет. Потом прикрывал глаза и воспроизводил твои слова, пытался представить тебя, твой взгляд. Черт, сейчас по второму кругу пойдешь, балеринка.
– Тебе понравилось? Я понравилась? – закусываю нижнюю губу, провоцирую.
– Было ох*енно. Я бы посмотрел уже со стороны, – ведет бровями и очаровательно улыбается.
– Какой же ты все-таки..
– Какой?
– Пошлый.
– Еще.
– Напористый.
– Еще.
– Грубый
– Ого, даже так. А еще?
– Бесстыжий.
– А ты не теряешься.
Мы еще стояли у раковины и просто обнимались. Целовались. Теперь все казалось невинным, словно и не было ничего между нами.
Глава 25
Мила.
Из дома мы вышли только к обеду. Разнеженные, утомившиеся, но не ошибусь, если скажу, что и счастливыми. Никто из нас не задавал вопросов, а что будет дальше. Мы же перешли черту, а что за ней – мы не знаем.
Глеб закрыл квартиру, и мы пошли к машине. Стоило переступить порог дома, как Глеб погрузился в раздумья. Его опять подменили. Еще минуту назад это был веселый и открытый мужчина. Пошло шутил, рассказывал какие-то истории, да просто улыбался. Он был живым. А сейчас передо мной другой Глеб. Задумчивый, с тяжелым взглядом и без намека на улыбку. Между бровей уже залегла складка, а в глазах печаль. Где настоящий Глеб Навицкий?
– Все хорошо? – я подхожу и беру его за руку. Он не отталкивает меня и руку свою не забирает. Позволяет мне быть с ним.
Делает глубокий вдох и смотрит в небо. Мы уже успели спуститься на улицу. Сегодня погода пасмурная, и ветер играет с нашими волосами. Я, не отрываясь, смотрю на Глеба. Жду ответа, а время тянется.
– Последний раз я был у Марата несколько месяцев назад. Даже как-то стыдно.
Сжимаю его руку.
– Поедем тогда исправим это?
Больше ни слова не говоря, Глеб просто кивнул. От прежнего хорошего настроения не осталось и следа. Только грусть и непонятное давление.
Я уговорила Глеба остановить у магазина и купить цветы. Так странно. Цветы растут, чтобы радовать кого-то. Эта может быть женщина, которой подарят букет на день рождения, а может, девочка-подросток и ее первые цветы на пятнадцатилетие от молодого парня. А может, и вовсе, после выступления неизвестной балерине вручат такие красивые чайные розы, обвязанные обычной атласной лентой, как и ее пуанты.
Но еще цветы покупают, чтобы положить кому-то на могилу. Они растут и не знают о своей судьбе. Передадут ли их в руки красивой женщине или опустят на холодную и мрачную мраморную плиту?
Я выбрала тюльпаны. Они уже отцветают, и на стебельке остается только увядшие и сухие лепестки. Но в цветочном были красивые и свежие ярко-красные тюльпаны. Их будто вот-вот срезали, можно даже увидеть сок на месте среза.
– Я решила взять тюльпаны, – села в машину. Глеб решил остаться и подождать меня там.
– Почему не гвоздики? Обычно же их несут?
– Это банально. Тебе не нравится?
– Пусть будут тюльпаны.
До кладбища мы доехали молча. Глеб в своих мыслях, я просто не донимаю его своими вопросами. Хотя, признаюсь, после нашей с ним ночи у меня их очень много.
Глеб помогает мне выбраться из машины и, не отпуская моей руки, доходим до ворот. Это те кованные, черные, со следами ржавчины, что и были четыре года назад. Ничего не поменялось. Только здесь все и стабильно. Стабильно печально и мертво.
Но дорожка кажется более заросшей. Мы идем друг за другом. В моей руке цветы. Я смотрю по сторонам. Памятники, венки, увядшие живые цветы и искусственные, блеклые и безобразные. Хотя искусственные цветы всегда выглядят уродливо и некрасиво. Словно живое стало резко пошлым и неинтересным.
На могиле Марата идеальная чистота. Хочется спросить, чья это заслуга. Но я поглядываю украдкой на Глеба и не решаюсь вымолвить и слова.
Глеб ведет себя довольно уверенно. Он проходит за оградку. Вокруг могилы красивое, свежепокрашенное и кованое ограждение. Есть небольшая лавочка. И высокий мраморный памятник. Там фотография Марата. Он улыбается на ней, а волнистые волосы треплет ветер. Прям как сегодня. Стоит прикрыть глаза на секунду, и он окажется рядом. Хлопнет Глеба по плечу, может, обнимет по-дружески. Голос Марата я помню смутно. Все-таки есть вещи, которые со временем отходят, стираются из памяти.
Глеб садится на лавочку, а я остаюсь стоять напротив. Вспоминаю, что в руке тюльпаны. Я как-то их отчаянно сжимаю.