Рита просто кивает. Она прекрасно все поняла, кому мои слова любви будут сказаны. Но тактично молчит.
Она в момент меняется в лице. Призрак за моей спиной, которого Рита испугалась.
Холод исходит со спины, морозит взглядом. Ненависть, обида, презрение.
– Я смотрю тебе приглянулось это место, Глеб.
И потом чувствую сладкий шоколад.
Мила.
Как сцена из дурацкого фильма. Я дурак-актер, который не продумал, что главная героиня может приехать раньше и стать свидетелем лишней сцены. Она не предназначена для ее глаз. Но по закону подлости именно это и произошло.
Даже стало смешно, что это все происходит в реальности.
Рита стоит и не двигается. Слово вымолвить не может. Словно Апраксина ее пугает.
Глупые оправдания. Я понимаю, что просто нужно все Миле рассказать. От и до. Но это невозможно сделать в проходе между двумя столиками. Нельзя рассказывать свою историю при свидетелях. Да и время это займет. Я поэтому и хотел встречи отдельно. Чтобы мы тихо и спокойно все обсудили.
Но не вышло.
Мила гневается. А мне понятен ее гнев. Он о том, что ей не все равно. Как бы от меня не скрывалась, как бы не злилась, я ей нужен. Она мне нужна. Да, черт возьми, мы любим друг друга. Ну неужели сейчас эта глупая ситуация опять все изменит?
Даже смешно становится.
– Врешь! Не верю. Ты смотрел на нее как будто она шоколад. Ненавижу тебя, Навицкий. Всегда ненавидела. Ты просто…
Хочется слегка ее придушить, что бросается такими громкими словами, а потом зацеловать. Но в этом ведь вся Мила. Я выучил ее. Она вроде и изменилась, но стержень остался прежним. Когда эмоций становится слишком много, ее разрывает на мелкие части. Происходит микровзрыв, летят щепки.
Ее любовь она такая. До безумия нежная, до ожога страстная.
Мила пытается вырваться и убежать. Будет скрываться снова от меня и тихо плакать. А я не вынесу, если она еще проронит хоть слезинку из-за меня.
– Рита, ну скажи ты! – говорю на повышенных тонах. Ведь что стоит Рите сказать два-три слова. Банальное “он прав”. Но все бесполезно. Рита стоит и молча смотрит на Милку как на противную и мерзкую гусеницу.
Слова про развод звучат набатом. Поворачиваюсь к Миле и меня прошибает. Ток, пущенный сверху вниз.
Хочется бежать за ней, трясти за плечи, вытряхнуть эти мысли из ее головы.
А потом…
– Хм, знаешь, я было подумал, что ты правда желаешь мне счастья с другой. Это же о том, что любовь бывает безусловной. – Вскидываю строгий взгляд на Риту. А ее нет. Вместо нее расчетливая баба, с бесцветными глазами. Уголки ее губ направлены вниз. Больше нет симпатичной девушки, которую я ценил.
– Желаю, Навицкий. Но не с ней, – плюет она в сторону, где еще чувствовался любимый мною шоколад.
Подхожу к Рите медленно, маленькими шагами. Между нами метр.
– Рита, Рита. Свою роль ты отыграла. Молодец! И знаешь, ты права. Не звони мне больше. Никогда. Даже если тебе нужна будет помощь. И это действительно был наш с тобой последний разговор.
Ее глаза расширились, а рот приоткрывается. С ней я так никогда не говорил, такого она меня не знает. И ей страшно.
Последний взгляд на ту, что была моей равниной, и я выхожу из кафе.
Глава 43
Мила.
У ЗАГСА сразу замечаю Глеба. Внутри что-то екает. Он грустный. Облокотился на не самую чистую стену и так и стоит, понурив голову.
На секунду задумалась, может, к черту этот развод. Подойти бы сейчас, обнять, прижаться. А потом поцеловать. Снова ощутить его губы на своих. Прошло всего ничего с нашего последнего поцелуя, а я безумно по ним соскучилась. До какого-то сумасшествия.
Сегодня нет молодоженов, которым то и дело выкрикивали какие-то поздравления. Даже дорожка и ступени у входа чистые. Ни тебе конфетти, ни риса – новая традиция, которая пришла к нам с Востока, но так удачно прижилась, – ни маленьких поддельных бумажек с деньгами, что стреляют из хлопушек.
Помню на нашей свадьбе ничего такого не было. Просто дорожка до пошлого лимузина, спереди которого были ленточки. Так это выглядело безвкусно, даже топорно, что тошнота то и дело подкатывала к горлу. Вспоминаю это, и живот снова скручивает. Хотелось по-другому, все по-другому.
Я выхожу из машины и медленно направляюсь к Глебу. Он одет просто. Но это только придает ему шарм. Снова черные джинсы, черная рубашка. Закусываю губу, чтобы скрыть улыбку.
Он заметил меня только, когда я приблизилась к нему. Мазнул по мне взглядом и направился к двери. Слов приветствия не было. Вообще ничего не прозвучало.
Глеб открыл дверь и пропустил меня внутрь первую. Галантно вышло бы, если это здание было рестораном, но никак не ЗАГСом, где через несколько минут мы получим свидетельство о расторжении брака. А спустя время я официально верну себе фамилию Апраксина. Все, как и хотела.
Задерживаюсь в дверях, смотрю в его сторону и пытаюсь словить его взгляд, который так и не может остановиться на меня. Ему важна дорога, сама эта дверь, обшарпанная стена, прохожие, но не я.
– Привет, Глеб.
– Привет, Мила, – сухо поздоровался.
Я хочу задержаться, топчусь на пороге, но тему для разговора так и не придумала. Прохожу внутрь. Дверь хлопает громко, ее металлический лязк прокатывается по нервам, а мурашки расползаются по спине.
– Нам, наверное, туда, – указываю направление.
Глеб молча следует за мной. И молчит. Это меня гнетет. Давит так сильно, что хочется кричать, только, чтобы не было этой тишины. Самое мерзкое, гнилое и противное – не слышать ни звука.
– Мила? – он берет мою руку, едва касается пальцами. Их начинает покалывать. Так приятно. – Между мной и Ритой ничего не было. Давно ничего не было. Вчера я просто хотел с ней попрощаться, она уезжала в Питер. И мне нужно было с ней поговорить.
– Поговорил? – сейчас я ненавижу себя за свой холодный тон. Ведь не хочу так. Моя отстраненность причиняет ему боль, она осязаема. Ее можно пощупать. Вот здесь, где сердца. Там очень и очень больно.
– Поговорил. Она должна была подтвердить мои слова, что между нами все кончено. Был только последний разговор, и он закончился неудачно. Я жалею, что вчера не пошел за тобой. Не остановил.
– А ты хотел?
– Да. Но мне нужно было сказать Рите одну важную вещь.
Рита. Рита. Рита. Снова она. Ведь это я сейчас с ним. Не она. Так почему я до сих пор чувствую ее присутствие.
– В таком случае, ты сделал свой выбор.
– Бл*ть, да сделал я свой выбор! И он не в ее пользу! – В его глазах отражается какая-то болезненная жажда. Она топит его, причиняет мучения. Но избавиться он от нее не может. Стоит только подойти и обнять. И все пройдет. Я уверена.
Делаю маленький шаг, почти незаметный.
Дверь распахивается. Оттуда выглядывает тучная женщина с жуткой прической и сединой.
– Навицкие? На развод?
Коротко киваю. И отступаю. Поздно что-то менять, когда главное я так и не услышала.
Глеб заходит в кабинет следом. Тихо закрывает дверь и присаживается рядом. Я отсчитываю удары сердца. Каждый из них я слышу отчетливо. Пульсация причиняет муку.
На Глеба стараюсь не смотреть. Он просто молча ставит подписи, быстро, размашисто. Словно торопится. Подписывает не глядя. Ненужные бумажки, которые со временем потеряют всякую ценность.
Спустя несколько минут мы вышли из здания. Он – Глеб Навицкий, и я – Людмила Апраксина.
– Ты что, не заказала никакое сопровождение? Где фейерверк? Где аниматор? Пойдете отмечать с девчонками в стрип-бар?
– Не говори глупости, Глеб.
– Ну отчего же? Ты же так этого хотела, Апраксина. Теперь же официально, да?
С каждым словом он приближается ко мне. Тяжелый сандал давит на меня.
Пячусь назад и чуть не падаю, зацепившись каблуком о плиточный шов. Глеб ловит меня и заключает в объятия. Я слышу как он дышит. Вдыхает мой аромат. Так часто, словно изголодал.
Я вцепилась в его плечи, ногтями продавливая тонкую ткань рубашки. Ему больно или, как минимум, неприятно. Но не убираю руки. Оставляю следы. Чтобы помнил.
И отпускать его не хочу. Ведь мне так нравится этот тяжелый сандал, который застревает в носу, щекочет. Этот запах я готова пить, как эликсир. Самый вкусный, дурманящий и родной.
– Мила, зачем? А? Вот зачем? Скажи мне, пожалуйста? – Шепчет мне на ухо, зло проговаривая каждую букву и каждый слог. От этого шипения становится дурно. Он злой сейчас. Глеб очень зол.
– Потому что я устала, Навицкий. Устала быть удобной всем. Быть правильной, комфортной. Быть той, с которой просто хорошо и уютно. Родители, что все время загоняли меня в рамки этой идеальности, ты, который разрушал эти рамки, но так и не огородил своими. Вы все пытались меня сделать такой, какая я нужна именно вам. А я … – также шепчу. Говорить сложно. Слова даются с трудом. Горло сковывает, а перед глазами плывет. – Я просто хотела, чтобы меня любили. Какая есть. Такую все правильную, но со своими особенностями. Идеальную, но с маленькими изъянами, хорошую, но иногда превращающуюся в самую настоящую ведьму.
– Какая же ты дура, Апраксина, – он касается виска. Коротко целует, но не отрывает губ. Спускается вниз, покрывает щеки, подбородок, губы, кончик носа такими же короткими поцелуями. Рвано, но с неописуемой нежностью.
– Да, я дура. Что снова хотела тебе поверить. Попробовать снова, дать нам шанс.
– Так в чем проблема, Мила? – Он повышает на меня голос. Его пальцы перебирают распущенные волосы и жесткой хваткой оттягивает их. Непроизвольно откидываюсь назад. Он смотрит на меня сверху вниз. Изучает. И взгляд этот и разжигает огонь внутри, и морозит кожу. Снова полярно, снова противоречиво. От этого безумства можно сойти с ума, свихнуться, потерять рассудок. Ведь хочу его поцеловать, до дрожи в руках как хочу, но запрещаю себе. Нельзя, уже нельзя. Дура я.
– Отпусти меня, Глеб. Все кончено.
Он будто не слышит меня. Так же смотрит.
– Ты меня любишь, Мила? – нежные нотки в голосе. И я готова во всем со