У Кошачьего дома на улице Мейстару Штирлиц садился в автомобиль к Борману (даром что Зоологический музей, который по сюжету должен находиться напротив, снимали в Ленинграде). Лютеранская церковь св. Креста (ул. Ропажу) превратилась в дом пастора Шлага, а его приход «разместился» в церкви св. Павла (ул. Августа Даглава). Кстати, немецко-швейцарскую границу на заставе Готтмадинген (снятую в Бакуриани) почтенный пастор на лыжах перейти никак не мог. Город с таким названием существует, но от него до границы ещё с пара десятков километров и в этих местах она проходит по Рейну, которого Шлагу вплавь ни за что бы не одолеть.
Свой путь к провалу, начавшийся в живописных проулках немецкого Мейсена, профессор Плейшнер, пройдя по дорожкам Рижского зоопарка, закончит на улице Яуниела, где в доме под номером 25 (ныне это отель «Нейбург») располагалась «явочная квартира» советского резидента. А в доме напротив, где в то время размещался Дом кино, теперь гостиница «Юстас», в вестибюле которой воспроизведен уголок птичьего магазинчика.
Успешно выступила в роли «заграницы» и Москва. Идиллическая прогулка Штирлица с фрау Заурих и ликвидация агента Клауса снималась в окрестностях усадьбы Архангельское-Тюриково, в своё время принадлежавшая княжеским семействам Юсуповых и Куракиных. Еще одна знаменитая усадьба — бирюзово-белый особняк Салтыковых-Чертковых на Мясницкой — превратилась в особняк Управления стратегических служб США в Берне (УСС был предшественником пресловутого ЦРУ, созданного в 1947 году). Рижский вокзал сначала сыграл роль пограничной станции, до которой ехали Штирлиц и разговорчивый армейский генерал в блистательном исполнении Николая Гриценко, а в конце картины он уже фигурирует в качестве бернского вокзала, откуда Кэт уезжает в Париж.
Бутырская тюрьма обернулась подвалами гестапо. В бернский бар «Горные лыжники» превратилось культовое кафе «Лира» в конце Большой Бронной. Неподалёку — на углу Хлебного и Малого Ржевского переулков, в так называемом особняке Соловьёва, располагалась конспиративная радиоквартира гестапо, откуда Кэт с ребёнком вызволил отважный Хельмут. Жуткая сцена допроса снималась, конечно, в павильоне, и малыш спал сладким сном, согретый жаркими лучами софитов. А когда его стали раздевать, залился счастливым смехом. Детский плач потом звукооператору пришлось записывать в роддоме.
Всё определяется пропорциями — искусство, разведка, любовь, политика
К тому времени, когда Микаэлу Таривердиеву предложили написать музыку к «Мгновениям», на его счету уже было две картины о разведчиках — «Судьба резидента» и «Земля, до востребования», снятые режиссёром Вениамином Дорманом. Могла быть и третья — «Мёртвый сезон» Саввы Кулиша, но композитор отказался: недовольный своей работой, Микаэл Леонович счёл, что это не его жанр. Татьяне Михайловне не без труда удалось уговорить Таривердиева ознакомиться со сценарием — ей хотелось, чтобы музыку к картине писал именно он. Сценарий пришёлся маэстро по душе, и он приступил к работе. Предполагалось, что в каждой серии будет две песни — начальная настроит зрителя на события, которые ему предстоит увидеть, финальная поведает о том, что будет в следующей серии, которая, в свою очередь с неё же и начнётся. Предстояло сочинить десять песен, до 12 серий картина разрастётся уже в ходе работы.
Взяв в союзники поэта Роберта Рождественского, Таривердиев справился с этой нелёгкой задачей. Однако песни получились настолько эмоционально насыщенными, что Лиознова почувствовала — они разрушают строгую внутреннюю структуру картины. Они ведь были написаны, когда съёмки только начинались, а не по уже отснятому материалу. Режиссёру ничего не оставалось, как отказаться от большей части созданного. В итоге в картину вошли только «Песня о далёкой родине» и «Мгновения», которые с точки зрения Лиозновой лучше всего отражали главную идею фильма. «Интересно, что предложенная им тема далёкой родины, — вспоминала вдова композитора Вера Таривердиева, — определила и режиссёрскую концепцию Лиозновой. И начальные, и финальные кадры, когда Тихонов сидит на земле и смотрит на летящих на восток журавлей, сняты как иллюстрация к музыке Таривердиева. В сценарии этих сцен изначально не было».
Из остальных восьми песен сейчас в интернете в открытом доступе можно найти три — «Ты подрастай, сынок!», «А ты полюбишь» и «Города», причём музыкальные темы двух последних в картине не звучат, хотя, как известно, большую часть песенной музыки Таривердиев переаранжировал, и она стала закадровой. По словам Веры Таривердиевой, все восемь песен сохранились в архиве мужа: «Но, слушая эти записи, я поняла, как рождаются шедевры. Это происходит только тогда, когда человек может от чего-то отказаться, даже если оно сделано очень хорошо…»
«Голос» фильма искали долго. Пробовались лучшие из лучших — Лев Лещенко, Вадим Мулерман, Валерий Ободзинский, Владимир Трошин. Подумывали даже о Валентине Толкуновой, но самым убедительным оказался Муслим Магомаев. Притом, что Лиознова поставила жёсткое условие — ей нужен не красивый голос, а внутренний нерв. И Магомаев спел так, как нужно. Всё, кроме последней песни — он перепутал строчки. А перезаписать возможности уже не было — утром он должен был улететь на стажировку в «Ла Скала». И пришлось искать ему замену. Нашлась она далеко не сразу. Титр с фамилией Магомаева вырезали, а написать новый для Иосифа Кобзона не успели — у режиссера и так горели все строки из-за многочисленных пересъёмок.
Самым ярким и сложным для композитора стал эпизод в «Элефанте»: шесть минут (это почти 250 метров плёнки) без единого слова и постороннего звука — только музыка. Такого в истории кино ещё не было. написана она была заранее, и Лиознова снимала под фонограмму. «Сначала я написал партитуру для большого симфонического оркестра — вспоминал Микаэл Леонович, — но, когда соединили с изображением — плохо, фальшиво. Оставили один рояль. Вячеслав Тихонов — блестящий актёр. Он специально сделал всё, чтобы не добавлять ничего к музыке». На другом полюсе для композитора оказалась сцена, где Штирлиц отмечает 23 февраля и мысленно напевает «Ой ты степь широкая…». Он считал, что это единственный фальшивый эпизод во всем фильме. Это тоже была идея режиссёра, и придумала её Татьяна Михайловка скорее всего для того, чтобы подчеркнуть «советскость» Штирлица, который сам уже ловит себя на том, что говорит «у нас в Германии». Приём, возможно, слишком лобовой, но он не раз спасал картину от желающих обвинить товарища Юстаса в отсутствии патриотизма. Да и сцена получилась трогательная.
Хвост, если это был хвост, отстал
Юрий Андропов поручил курировать картину своему первому заместителю — генерал-полковнику Семёну Кузьмичу Цвигуну, который тоже был знаком с Семёновым. За Цвигуном, как главным консультантом, было, так сказать, общее руководство. Решением практических вопросов в ходе съёмок занимался полковник Георгий Владимирович Пипия. Разумеется, подлинные имена указать в титрах было нельзя. Не мудрствуя лукаво Цвигун выбрал для псевдонима имя сына и стал С. К. Мишиным. А Пипия, воспользовавшись семейными преданиями, возводившими их родословную ко временам древнего Колхидского царства, превратился в Г. В. Колха. Под псевдонимом В. Р. Стогов скрывался работавший в аппарате МИДа Всеволод Дмитриевич Ежов, главный научный консультант картины.
Под своим именем указан только Хайнц Адольфович Браун — личность во всех отношениях неординарная. Уроженец Бохума, во время Второй мировой он служил в Северной Африке под командованием генерала Роммеля. После ранения из полевых частей был переведён в СС, где дослужился до гауптштурмфюрера. Оказавшись на Восточном фронте попал в плен и, отбыв наказание, остался в Советском Союзе. Работал диктором в редакции Иновещания Всесоюзного радио, снимался в кино и, естественно, часто консультировал коллег по вопросам военного обмундирования нацистов.
Команда консультантов была солидной и профессиональной, но неточностей и ошибок избежать всё-таки не удалось. Правда, далеко не всегда по недосмотру специалистов. Форма офицеров СС и СД с 1939 года была серо-зелёной, и консультантам это было отлично известно. На том, чтобы сделать её чёрной, настояли Лиознова и главный художник Борис Дуленков — в чёрно-белом кадре она смотрелась гораздо эффектнее. Татьяна Михайловна замечательно умела поставить на своём. Конечно, она знала, что песня «Я ни о чём не жалею» никак не военных лет, но в середине 40-х Эдит Пиаф была уже достаточно известна и часто выступала по радио, так какая разница, когда написана песня, если именно она, по мнению режиссёра, точнее всего передавала душевное состояние и Штирлица, и пастора Шлага: «Нет, я ни о чём не жалею. Ни о добре, которое мне сделали, ни о зле, которое причинили…»
Здание Главного управления имперской безопасности, располагавшееся по адресу Принц-Альбрехт-штрассе, 8, к началу действия фильма, то есть к середине февраля 1945 года уже две недели как лежало в руинах. Но, даже если бы оно было цело, ведомство Шелленберга с начала войны занимало здание в другом конце города. Однако соблюдение исторической достоверности свело бы на нет несколько ключевых эпизодов фильма, например, случайность, благодаря которой Штирлиц увидел в коридоре солдат, несущих передатчик Эрвина. И да, охранники не стояли в коридорах РСХА через каждые десять метров, но статные белокурые молодцы с отменной выправкой служили воплощением былой мощи немецкой военной машины и создавали нужную атмосферу. После курьёза с директором картины Ефимом Лебединским, набравшим в массовку своих знакомых совершенно неарийской внешности, по звонку полковника Пипия «эсэсовцев» «навербовали» среди курсантов Московского высшего командного пограничного училища КГБ СССР имени Моссовета (сейчас это Московский военный институт ФСБ России).
И персональной машины у Штирлица весной 45-го уже быть не могло, да ещё такой роскошной. Но и в этом случае правда жизни уступила правде художественного замысла. Если бы Штирлиц забрал Кэт на служебной машине, пришлось бы оформлять путевой лист, и игра на опережение, которая только и могла дать им шанс выпутаться из этой передряги, закончилась бы, не начавшись.