— Бергман, мы уже это проходили. И твои предложения были отклонены, более того ты сам одумался.
— Левина, я просто дал тебе время обдумать все как следует, а перед этим презентовал услуги, доступные по договору. Ты должна была понять, что в данном случае взаимозачет предпочтительнее для обеих сторон.
— Я все обдумала, и меня устраивает все так, как есть, — голос мой звучит вовсе не так уверенно, как мне бы того хотелось, но его губы прижимаются к шее, а руки, оставив налившуюся грудь в покое, задирают юбку.
Бергман смело проводит ребром ладони между ног, вырывая у меня судорожный вздох.
Я кусаю губы, чтобы не стонать в голос. Я даже воспротивиться не могу, потому что это привлечет внимание к нашей чертовой портьере.
— Сейчас будет эксклюзивная демонстрация специального предложения, — обещает он, забираясь в трусики.
Глава 36. Вопиющая халатность
Какая нахрен демонстрация?
Блин, а как же мои волевые решения не давать Бергману?
Походу, меня никто не спросит и возьмет все без спроса!
Я волнуюсь не на шутку.
— Левина, ты думала, я не смогу тебя раскусить? — почти мурлыкает Гера, и таки кусает меня за шею. — Духи, чулочки…
Я обмираю.
— Это не то, что ты думаешь… — в лучших традициях дебильных ситуаций лепечу я.
— Ну, конечно, — тянет Бергман. — Я полистал фотки в твоем профиле в мессенджере после тыквенных посиделок. Яна, я все понял.
Судорожно перебираю в памяти, что там за фотографии такие. Как там по ним можно понять, что я не девственница? Банан не заглатываю на них, везде в одиночестве…
— Я даже оценил твою находчивость, — мерзавец находит в моих трусиках нечто очень ценное. — Понимаю, меня мать тоже достала с матримониальными планами. Можешь, больше не уродоваться. А причину твоей стеснительности я готов устранить…
Хлопаю глазами.
То есть вскрылось не все? Он решил, что я хотела запороть знакомство, потому что не уверена в себе? Бергман такой Бергман.
— Н-не н-надо ничего устранять… Ах… Тем более сейчас! — протестую я.
— Сейчас не буду, но надо же до тебя донести, что ты напрасно рыпаешься, Левина. Я принял решение, и тебе некуда деваться.
Решение он принял!
Я, может, тоже приняла! О нет-нет-нет… Только не… Ах, ты…
— Так что очень скоро мы с тобой закончим то, что начинали несколько раз. Мне не нравится, что заканчивала ты без меня… — горячо шепчет он мне на ухо.
Пульс шкалит. Нельзя! Мне нельзя с Бергманом! Если все кончат и кончат хорошо, то мне будет плохо!
А у меня уже ноги не держат, и, если этот подлец меня сейчас разогреет, я могу дрогнуть. Это я понимаю. Я же баба и вполне способна на бабскую дурость. Об этом говорит уже то, что я с Бергманом вообще связалась.
Последний шатающийся бастион спасает неожиданная подмога в виде звонка, поступившего на мобильник Геры.
Он, может, и рад бы его проигнорировать, но звенящая портьера — это палево, и ему приходится отвлечься. Когда он убирает лапы от горячего местечка, я тут же разворачиваюсь к нему лицом, а Герман, бросив взгляд на экран, принимает решение ответить.
Пока он разговаривает, я судорожно привожу одежду в порядок.
И грею уши.
— Да? … Привет! … Конечно, Марго, завтра буду. Жди…
Как мне плющит от услышанного… У меня точно скоро женские дни, именно в этот период я становлюсь злющая как осенняя оса.
Марго! Опять эта Марго!
Завтра!
— А ты помнишь, что завтра ты идешь со мной на мамин день рождения? — ядовито уточняю я.
Бергман переводит на меня задумчивый взгляд:
— Да, конечно, помню. Во сколько за тобой заехать?
— В пять, — напоминаю я. — Успеешь на всех фронтах?
— Да, — все еще погруженный в свои мысли, — отзывается Бергман.
Посмотрите на него! Размечтался!
Психанув, я отпихиваю Геру и выскальзываю из-за портьеры. Несусь к гардеробной, будто за мной черти с вилами гонятся, из ноздрей только что пар не валит.
А Герман как будто не замечает, что я в бешенстве.
Ну или он уже привык, что в бешенстве я постоянно. Но кто в этом виноват?
Кобель!
Бергман на автомате помогает сопящей мне надеть пальто, провожает к машине и везет домой.
Уже выходя из автомобиля у родного подъезда, я еще раз делаю насечку в его памяти:
— Завтра в пять. День рождения мамы, — и капая ядом, добавляю. — Не забудь, что я тоже жду.
— Левина, — словно очнувшись, укоризненно отзывается он. — Я буду как штык.
Но на следующий день в пять Бергмана нет.
Первые десять минут я не беспокоюсь, потому что мы же не на премьеру опаздываем, а к маме. Все равно, пока гости соберутся, пока обкурят весь балкон, пока вскроются все компотные банки…
В пять пятнадцать я не выдерживаю и звоню Герману. Телефон выключен.
Я начинаю закипать.
Ни в пять двадцать, ни в пять двадцать пять ситуация не меняется.
Озверевшая я вызываю такси.
В половине шестого, садясь в такси, я предпринимаю последнюю попытку дозвониться до Бергмана, и, о чудо, он отвечает.
— Ты где? — склочно спрашиваю я. — Мы уже опаздываем. Я в такси. Тебе адрес сбросить?
— Левина, понимаешь… Я замотался…
— Понимаю, Бергман. Я все прекрасно понимаю, — цежу я. — Штык-нож, наверно, заржавел.
— Ян, я, походу, не успеваю, — убивает меня эта зараза, а на заднем фоне я слышу звон посуды и музыку.
— Да что ты говоришь? — шиплю я. — Ну ты и козел!
Я смачно хлопаю дверцей такси, и водитель оборачивается ко мне, чтобы высказаться, но наталкивается на мой свирепый взгляд.
— Полегче, — злится Бергман на том конце провода. — Что там такого важного в этой встрече, что без меня не обойтись? Некому курицу доесть?
— Абсолютно ничего. Там только будет моя троюродная сестра беременная от Лосева и сам Лосев, написывающий мне каждую ночь. И некому будет меня удержать от разрушения будущей семьи «поэта».
Я отключаюсь и злобно зыркаю на таксиста:
— Претензии?
— Переживу, — отворачиваясь бурчит он.
У меня внутри все клокочет.
Что там может быть такого важного?
Я тебе такие вопросы не задавала, когда ты тащил меня на хоккей!
Приезжаю я взвинченная и минут десять на морозце остываю, потому что есть у меня ощущение, что, как только Наташка что-то ляпнет, а она ляпнет, я сорвусь.
Ну и точно. Стоит мне позвонить в дверь, как мне мгновенно открывают.
Разумеется, Наташа.
Сто пудов углядела меня в свете подъездного фонаря и караулила, прислушиваясь к лифту.
— Я-а-а-на, — гундосит она, выставляя мне под нос еще не максимальный, но уже вполне себе живот, на который складывает руку с колечком. — Ты чего так долго стояла на улице? Твой парень не пришел, да?
Глава 37. Гром
Вызвериться мне не даёт появившаяся в прихожей тётя, Наташина мама:
— Давай, давай, разувайся быстрее, только тебя и ждали, — поторапливает она меня.
Ага. Быстрее. Наташа, как спецом, везде свой живот выпячивает: ни к вешалке подойти, ни к зеркалу. Видишь же, что тесно. Ну, отчаль ты от причала, все равно помощи от тебя никакой.
— Ну, Ян, не расстраивайся, — мерзко тянет она. — У тебя тоже однажды будет ребёночек … если повезёт.
Господи, дай мне сил!
Чихать я хотела на твою беременность. Только не разговаривай со мной, Христа ради!
— Наташ, посторонись, — не выдерживаю я ещё через пару минут бесплодных попыток добыть тапки или пристроить подарок, чтобы не оттягивал руки.
— Все-таки тебе больно, — с надеждой произносит это дурища.
— Нет, блядь! — взрываюсь я, благо тетя уже ушла помогать на кухню. — У меня пакет тяжеленный. Не сдвигаешь жопу, тогда держи его сама!
— Нельзя быть такой грубой, — выпячивает она губу.
И не двигается с места.
А в глазах предвкушение.
Бля, сколько её помню, она всегда такая была.
Ей нужна сраная драма, причём такая, как в сериале на канале «Россия». Всю дорогу выискивает, как бы эту драму в свою скучную жизнь привнести. Жизнь-то эту надо раскрашивать. Другие же способы её почему-то не интересуют.
У неё и подруга осталась всего одна. Ну как подруга… Они с ней три года тягали одного парня поочерёдно в свою постель. Чего было… Вырванные волосы, скандалы, гадалки, привороты… А потом помирились, когда он женился на бывшей однокласснице.
И вот сейчас у Наташки наконец триумф! Момент славы, можно сказать.
Это же идеально: она невинная разлучница, от большой любви дававшая по средам командированному парню сестры, залетевшая божественным чудом, не иначе, и теперь вынуждена терпеть придирки злобной брошенки.
Только драма эта интересует лишь её, а надо, чтобы включилось побольше народа. Желательно все.
Но она догадывается, что, если всплывут подробности истоков её счастливой любви, все будет выглядеть не так радужно, поэтому ссыт и пытается ковырять меня втихую, чтобы я, как единственная в курсе, проникалась и не забывала ни на минуту, кто тут есть кто. Наташа — победительница, а я — неудачница.
— Нат, — прищурившись недобро, предупреждаю я. — Будешь нарываться, я тоже молчать не стану.
Наташа собирает губы в куриную жопку, но по глазам вижу, что не удержится и будет ещё лезть.
Ну и точно.
Прижухшую поначалу, за столом её начинают раздирать, и мелкие подколки сыплются одна за другой. Тяжко Наташе. Мало того что она не пьёт, и общая тема беседы ей неинтересна, так она ещё и не жрёт, изображая токсикоз, бегает каждые десять минут к форточке.
Мужики, может, и верят, а женщины за столом косятся с удивлением, даже Наташина мама. Делаю вывод, что весь спектакль для меня.
До кучи Наташу с её пузом усадили на табуретку с торца стола. Ну, чтобы ей не приходилось каждый раз подниматься, когда мужчины выходят курить, ну и чтобы, опять же, со своим «токсикозом» могла рвануть к окну или в туалет. И, оказавшаяся на отшибе, лишённая внимания, она звереет.
Как ни маши рукой с кольцом в стиле «все булочки свежие», почему-то главная тема — мамин день рождения, а не она. Да ещё и Лосев оказывается за столом напротив меня и мешает мне наслаждаться маминой пюрешкой с солёными помидорками.