Гладышев посмотрел на прокурора, словно спрашивал у него совета. Прокурор утвердительно кивнул.
В сопровождении Голубева и милиционеров Калаганов вошел в кабинет сгорбленным, усталым стариком, выглядевшим значительно старше своих пятидесяти трех лет. Ему предложили сесть подальше от Глухова, напротив. Уложив на коленях поврежденный кистевой протез левой руки, он уставился тусклым взглядом в темное окно, как будто не видя никого из присутствующих. Бледное, осунувшееся лицо с густыми черными, без единой сединки, бровями словно окаменело.
— Что, кладоискатели, доискались? — строго спросил подполковник.
Глухов угодливо повернулся к нему:
— Сколько вор ни ворует, тюрьмы не минует.
— Заткнись… — хрипло обронил Калаганов.
Глухов поднялся со стула во весь свой могучий рост, нервно дернул рыжей бородой и заговорил отрывисто, со злостью:
— Нет, Романыч!.. Теперь мне рот не заткнешь, не запугаешь! Теперь мне терять нечего, все уже рассказал…
Подполковник усадил Глухова на место, тихо посоветовался с прокурором и приказал увести Калаганова. Конвойные шагнули к задержанному. Он нехотя поднялся и, сутулясь, пошел между ними, придерживая перед грудью поврежденный протез, как больную руку.
Почти весь день провела оперативная группа в Березовке. Надо было обстоятельно допросить свидетелей, которых в общей сложности набралось больше десятка человек. В числе их оказался и Торчков, возивший старуху Гайдамакову 5 августа в райцентр. Он явился в колхозную контору, где работали оперативники, все в тех же больших кирзовых сапогах и в неизменном своем пиджачке, к помятому лацкану которого на этот раз была приколота старенькая медаль «За отвагу на пожаре». Какими путями видавшая виды медаль попала к Торчкову, никто из березовцев не знал, так как даже самые памятливые не могли припомнить того факта, когда их земляк блеснул отвагой при ликвидации огненной стихии. Тем не менее в особо серьезных случаях Торчков прикалывал медаль к пиджаку, показывая несведущим, что и он, мол, не обойден наградами.
Встретясь в коридоре с Антоном Бирюковым, Торчков отозвал его в сторону и торопливо, сбиваясь на шепот, заговорил:
— Игнатьич, научи, ради бога, как правильно говорить следователям, а то я сгоряча могу чего попало намолоть.
— Говорите правду, Иван Васильевич, — посоветовал Антон.
— Так она, правда, правде — рознь… — Торчков поморщился и царапнул за ухом. — Про лотерейный билет будут спрашивать?
— Могут спросить.
— Тогда погорел я, как швед под Полтавой.
— Почему?
— Как тебе, Игнатьич, разъяснить… — Торчков вроде бы засовестился. — Не в сберкассе ведь я деньги за билет получал. Купил у меня лотерейку врач, который вставил мне новые зубы. Такое дело, понимаешь, вышло… Привез я Гайдамачиху в собес, потом старуха попросила заехать в… как ее это культурно называют, вроде больницы… В полуклинику!..
— В поликлинике не числится, что Гайдамакова была там.
— Она по документам не записывалась, а сразу прошла к зубному врачу. Тот с ней в коридор вышел. Пошушукались чего-то между собой, врач куда-то сходил и вроде как лекарство старухе передал, в газетке завернутое. Мне б, дураку, когда Гайдамачиха со своими делами управилась, подстегнуть бичком кобыленку и айда — пошел до Березовки иноходью. Ласточка, скажу тебе, такая прыткая на бег лошадка, ну что настоящий жеребец-иноходец! Только бич покажешь, так и застригет ногами: то враз выносит обе правые, то обе левые. В этих делах, Игнатьич, я разбираюсь, как ты в своих милицейских… — Торчков вдруг растерянно замолчал. — Так на чем это я сбился?..
— Из поликлиники домой надо было вам ехать, — подсказал Антон.
— Правильно!.. Только не совсем сразу домой, а в сберкассу попутно завернуть — деньги по лотерейке получить. Билет у меня в кармане был. Так нет же, другая мысль в башку стукнула! Думаю: почему мне не заменить зубы? Старые, какие этот же врач вставлял, совсем износились. Захожу в зубной кабинет — врач по старому знакомству сразу меня узнал. Говорит: «Плати, Иван Василич, деньги, такие зубы сделаю — износу не будет». Тут, конечно, я не сдержался. Говорю, за деньгами, мол, дело не станет, их теперь у меня что конопли в урожайный год. И лотерейку показываю, дескать, «Урал» с люлькой на выигрыш выпал. Врач мигом заинтересовался, предлагает: «Чем тебе в сберкассе в очереди толкаться да комиссионные там платить, лучше отдай билет за тысячу. Деньги через час тебе вручу, а зубы в ускоренном порядке изготовлю». Думаю, куда как ловко получается! Прошлый-то раз, когда законным путем вставлял зубы, чуть не полгода пришлось ждать, а по знакомству, выходит, мигом можно сделать. На том и сошлись с врачом.
— Вот так откровенно и расскажите все следователю.
— Могу еще больше наговорить, — воодушевился Торчков. — Когда у меня последние пятьсот рублей уплыли, мы ведь с одноруким заготовителем на квартире этого врача выпивать начали. Заготовитель в тот раз ему на полную стену ковер привез…
— Почему раньше об этом умалчивали?
— Так врач же мне строго-настрого наказал, чтоб про знакомство с ним не трепаться. Он в воскресенье вечером даже в Березовку ко мне на «Жигулях» приезжал. Просил, мол, если про билет будут спрашивать, говори: я не я, и кобыла не моя. Не поверишь, Игнатьич, тот самый заготовителев ковер мне привез — дескать, сразу не знал, сколько «Урал» по лотерее стоит. Возможно, конечным делом, оно и так, только показалось мне, что перепуган чем-то был врач… — Торчков почесал затылок. — За такие показания не упекут меня в кутузку?..
— За правду, Иван Васильевич, не наказывают.
— Заготовителя-то, говорят, поймали… Не проверил, деньги мои при нем?
— При нем, но вам надо будет их опознать.
— Это я всегда готов. Могу хоть сейчас тебе разъяснить, сколько было десяток, сколько пятерок, сколько…
— Следователю, Иван Васильевич, разъясните, — улыбнувшись, сказал Антон и заторопился перед отъездом из Березовки забежать домой.
Когда через полчаса Бирюков вышел из дому, к кладбищу проехала одна из оперативных машин. Прокурор приказал привести в порядок разрытую могилу Гайдамакова.
ГлаваXXIV
Почти трое суток после задержания Глухова и Калаганова для Антона пролетели одним днем. Хотя расследованием вплотную занималась прокуратура, работы хватало и Антону, и Славе Голубеву. Слишком необычно переплелись нити запутанного клубка.
Особенно удивило Бирюкова содержимое крохинского тайника, выкраденное Калагановым в ту ночь, когда повесилась Мария Степановна. Изъятый из камеры хранения на железнодорожном вокзале мешок был втугую забит облигациями государственных займов СССР послевоенной поры. Этих облигаций насчитали ровно на миллион рублей. В мешке обнаружили и два толстых тома старого уголовного дела «Об исчезновении бриллиантов купца Кухтерина в феврале месяце 1917 года».
— Вот они, старые бумаги из тайника… — перебирая толстые пачки облигаций, проговорил Антон.
Слава Голубев, листая один из томов уголовного дела, неожиданно воскликнул:
— Ты смотри, что здесь пишут!.. Исчезло полторы тысячи рублей золотом, столько же серебром да бриллиантовых драгоценностей на одну тысячу двести пятьдесят каратов. — Голубев повернулся к Антону. — Давай прикинем… Стоимость одного карата на современные деньги, грубо будем считать, по тысяче рублей… Итого получается в глиняной кринке, которую отрыли из могилы Гайдамакова, побрякушек на миллион двести пятьдесят тысяч. Ничего себе, криночка…
Антон подошел к Славе, заглянул в пожелтевшие страницы уголовного дела и сказал:
— Крохин, оказывается, убежав из больницы, ездил на своих «Жигулях» вокруг райцентра. Видимо, переживал случившуюся трагедию…
— Да, представляю, каково человеку сейчас, — подхватил Голубев. — Смерть жены и… Кстати, ты его вызвал?
— Скоро должен появиться. Лимакин попросил разобраться с облигациями и архивным делом.
— Интересно, где он на такую сумму набрал этих облигаций? Прежде времени, пожалуй, не надо Крохину их показывать. Наверняка станет отрекаться.
— Не думаю, ведь это его, как говорят, золотой запас. Между делом я прикинул, что только в этом году на погашении Крохин должен получить около десяти тысяч рублей…
— Вот бизнесмен!
Разговаривая, Антон и Слава с трудом уложили пачки облигаций в ящики стола, закрыли в сейф старое уголовное дело.
— О смерти Марии Степановны новости какие есть? — спросил Голубев.
— Свидетели показывают, что она заговорила о смерти сразу, как вторично сошлась с Крохиным. Оказывается, развод ему был нужен, чтобы получить благоустроенную квартиру, продать свой дом и вырученные за него деньги пустить в оборот. Совсем непонятное случилось с Машей, когда Крохин «выиграл» по лотерее «Урал». Видимо, этот трюк переполнил чашу ее терпения.
— Явное доведение до самоубийства! — воскликнул Слава.
— Это еще надо доказать, — возразил Антон. — Машу ведь никто не принуждал…
Договорить Бирюков не успел. Послышался осторожный стук в дверь, и в кабинет вошел Крохин. Невнятно поздоровался, сел на указанное место и, опустив голову, стал нервно накручивать на палец цепочку от автомобильного ключа зажигания. Вид его был таким, словно он еще не избавился от долгой, изнурительной болезни. Записав в протоколе, как положено, анкетные данные Крохина, Бирюков решил начать разговор неопределенным вопросом.
— Видимо, Станислав Яковлевич, догадываетесь, по какому поводу приглашены в уголовный розыск? — спросил он, надеясь получить в ответ, как водится большей частью в подобных случаях, неопределенное пожимание плечами.
Однако Крохин плечами не пожал. Рассматривая перетянутый цепочкой до посинения палец, он вдруг проговорил:
— Сам хотел к вам прийти, но здоровье подвело. Такого удара жизнь мне еще не преподносила…
Антон молчал, предполагая, что Крохин заговорит о смерти жены, и опять не угадал. Руки Крохина дрогнули, цепочка еще больше перетянула палец. Он поднял на Антона полные слез глаза и чуть слышно вымолвил: