— Я, дорогой, имею почти высшее юридическое образование, — с ноткой обиды проговорил Степнадзе и опять улыбнулся. — А томские лесники в самом деле чуть не посадили меня в тюрьму. Спасла, понимаете, моя предусмотрительность и строгое ведение документации. На судебном процессе я уложил рвачей на лопатки, и они получили по заслугам.
— При кассационном пересмотре многие из них, кажется, были реабилитированы?..
Реваз Давидович сокрушенно вздохнул:
— У нас гуманные законы, мы любим прощать.
Не заметив на лице Степнадзе ни малейшего оттенка тревоги, Бирюков повернул разговор к прерванной, теме. После нескольких уточняющих вопросов Реваз Давидович вспомнил, что познакомился с Саней Холодовой в начале семидесятого года, когда она приняла заведование книжным магазином от его двоюродного брата Гиви Ражденовича Харебашвили. Гиви в том году ушел на пенсию и сейчас живет в Омске. Записав адрес Харебашвили, Антон спросил:
— Что за неприятность была у Холодовой в первый год ее заведования магазином?
Реваз Давидович неторопливо вынул из кармана носовой платок, старательно промокнул губы:
— Подробностей, дорогой, не знаю. Какая-то недостача случилась при ревизии, но Саня погасила ее.
— Кто ей помог в этом?
Степнадзе шумно высморкался, аккуратно сложил платок, сунул его в карман и только после этого заговорил:
— Вам, дорогой, может показаться странным, но это я вручил крупную сумму денег почти незнакомой женщине. Постараюсь объяснить. Недостача случилась после первой ревизии, как Саня приняла магазин у Гиви… Представляете психологический момент? Мой двоюродный брат попадал в какой-то степени под подозрение, и, передавая Сане деньги, я заботился не столько о ее репутации, сколько о добром имени своего брата.
— На каких условиях вы дали Холодовой деньги?
— Можно сказать, на льготных. Я, понимаете, люблю книги. Поэтому попросил, чтобы Саня постепенно возвращала мне долг книгами. Надо сказать, она давно уже расплатилась.
Степнадзе говорил так спокойно и убедительно, как может говорить только человек с незапятнанной совестью. Из всех эмоциональных оттенков в его голосе сквозила лишь нотка назидательности, свойственная очень уверенным в себе пожилым людям, разговаривающим с начинающими жизнь юнцами. Учитывая возрастную разницу Антона и Реваза Давидовича, ничего странного в такой назидательности не было.
Обстоятельно пересказав известную ему часть из запутанных отношений Холодовой и Деменского той поры, когда они жили в Омске и Челябинске, Степнадзе не утаил, что Юрий Павлович звонил из Свердловска и просил купить в Адлере четыре мотка хорошего мохера. При разговоре сказал, что встретит Реваза Давидовича в Новосибирске и расплатится за покупку. Однако вместо Деменского на вокзал пришла Холодова. При ней были черная дамская сумочка и увесистый красный чемодан. Как после узнал Степнадзе, Саня хотела попутно сдать в стирку скопившееся у Юрия Павловича белье, но прачечная оказалась закрытой, и, чтобы не опоздать к адлерскому поезду, Сане пришлось нести чемодан с бельем на вокзал.
— Вот так, понимаете, неожиданно я снова увидел Саню. — Реваз Давидович покосился на микрофон, словно тот по-прежнему смущал его, чуть передохнул. — Передал ей привезенный мохер, получил деньги и помог донести чемодан до квартиры Юры Деменского.
— Значит, вы с Холодовой пришли в квартиру… — начал Антон, но Степнадзе не дал договорить:
— Да, мы пришли в квартиру Юрия Павловича. Саня обрадовалась мохеру, как ребенок. Стала угощение собирать, но вина в доме не оказалось. Пришлось, понимаете, в знак старой дружбы достать из портфеля свою бутылку коньяка. Выпили по рюмочке, поговорили…
— И все?
В карих глазах Степнадзе засветилась лукавинка.
— Понимаю вас, дорогой… Саня красивая женщина, но, как видите, у ценя не озорной возраст.
— Я хотел вас спросить: кто букет гладиолусов в квартиру Деменского принес?
— Цветы я подарил Сане в знак наших дружеских отношений, — без тени смущения ответил Реваз Давидович.
— Что вам известно о последних отношениях Холодовой с Деменским?
Степнадзе задумался.
— Не пойму я их, дорогой. Саня как будто помирилась с Юрой и в то же время жаловалась на него. Какое-то старое письмо нашла, сказала: «Если Деменский опять обманет, сама покончу с жизнью!»
— Разве Юрий Павлович раньше обманывал Холодову?
— Тонкий такой обман, понимаете. Мальчишка у Сани есть от Юры, но Юра не хочет признавать его сыном, алиментов боится.
— Холодова имела ребенка до знакомства с Деменским, — возразил Антон.
Глаза Степнадзе опять лукаво прищурились:
— Кто, кроме самих Юры и Сани, знает, когда они близко познакомились? Знакомство молодых людей — штука тонкая…
Антону показалось, что, заговорив о взаимоотношениях Холодовой с Деменским, Реваз Давидович начал сгущать краски. Во всяком случае, о себе он рассказывал совершенно в иной тональности. И причина появления с Холодовой в квартире Деменского, и оставленная на кухне недопитая бутылка коньяка были преподнесены так, что не давали никаких оснований обвинять Степнадзе в чем-то предосудительном. Необъяснимой оставалась самая серьезная улика — отпечатки рубцеватых пальцев на балконной двери, и Антон внезапно спросил:
— Реваз Давидович, когда вы закрыли балконную дверь в квартире Деменского?
Степнадзе чуть помешкал:
— Я, дорогой, не закрывал дверь… Я открывал ее. Понимаете, выпив коньяка, Саня стала курить сигарету за сигаретой. Чтобы проветриться от табачного дыма, я открыл… Понимаете?..
Антон, не выказывая разочарования, утвердительно кивнул. Ускользнула очень важная нить: если Реваз Давидович оставил отпечатки своих пальцев, действительно открывая дверь, то тот, кто закрывал, мог не прикасаться к ней руками, а прижать, скажем, ногой.
— Отчего Холодова так много курила? — спросил Антон.
— Нервничала Саня. Говорила, безумно любит Юру, как преданная собака, по первому зову к нему бежит, а Юра — ревнивец, мучитель…
Когда Антон предъявил Степнадзе для опознания дамскую сумку и мотки мохера, он, нисколько не колеблясь, опознал их, однако на лице его появилась тревога.
— Саня обвинила меня в спекуляции? — И, не дав ответить, заторопился: — Я взял от Сани сто восемь рублей. Клянусь, ровно столько заплатил своих денег на рынке в Адлере!
— Вы держали сумку Холодовой в руках?
— Конечно! Помогал укладывать мохер. — В голосе Степнадзе опять зазвучала назидательность. — Вас, дорогой, ввели в заблуждение. Как бывший юрист, понимаю: что-то случилось серьезное, и вы подозреваете меня. Но, клянусь, я ни в чем не грешен. Я был в поездке, и сослуживцы подтвердят мое алиби.
— Почему вы так внезапно уехали во внеплановую поездку?
— Понимаете, сентябрь на носу. У меня богатый мичуринский сад — урожай надо собирать. Поехал два раза подряд, чтобы потом полмесяца заниматься урожаем.
— Двое суток назад вы прилетали в Новосибирск? — Нет, дорогой.
— Покажите ваш паспорт.
Реваз Давидович вынул из внутреннего кармана пиджака пухлый бумажник. Развернув его, вытащил новенькую красную книжицу с изображением государственного герба и спокойно протянул Антону:
— Пожалуйста, дорогой.
Глянув на отчетливую крупную фотокарточку, Антон перелистнул несколько страничек и, возвратив документ, достал из стола обтрепанный по углам паспорт старого образца. Раскрыв его, показал Ревазу Давидовичу:
— Как это объяснить?
Степнадзе посмотрел на Антона таким укоризненным взглядом, каким старый добрый педагог смотрит на способного, но не в меру задиристого ученика:
— Это я утерял весной прошлого года.
— Вместе с водительским удостоверением? — почти машинально спросил Антон.
— Совершенно правильно, дорогой. По забывчивости оставил пиджак с документами в собственном саду, на даче в Шелковичихе. Утром хватился — ни пиджака, ни документов. Заявил участковому милиции — бесполезно. Пришлось платить штраф и получать новые документы.
Нависшая было над головой Степнадзе туча, казалось, неопровержимых улик с каждым его ответом превращалась в безобидно парящее облачко. Встретясь со спокойным взглядом лукаво прищуренных карих глаз, Антон решил повернуть разговор по-другому:
— Реваз Давидович, у вас есть недоброжелатели?
Степнадзе развел руками:
— Не могу сообразить, кому перешел дорогу. — Лица Реваза Давидовича нахмурилось. Недолго поколебавшись, он вдруг вытащил из бумажника сложенный телеграфный бланк и протянул Антону. — Вот, дорогой, еще вам одна загадка…
Телеграмма срочной категории была отправлена из Новосибирска в Ростов-на-Дону и адресовалась дежурному железнодорожного вокзала «Для передачи проводнику вагона № 8 поезда № 112 Степнадзе».
«Звонил Гиви зпт очень тяжело болен тчк Просил тебя немедленно прилететь Омск тчк Целую твоя Нина», —
прочитал Антон и вопросительно посмотрел на Реваза Давидовича.
— Это авантюра, — хладнокровно ответил тот. — Когда я прилетел к брату, Гиви был совершенно здоров. Он не звонил моей жене, и Нина не давала этой телеграммы.
— Кто мог ее дать?
— Не представляю.
Антон разложил на столе несколько фотографий.
— Реваз Давидович, охарактеризуйте вот этих людей.
Степнадзе уставился на фотоснимки с такой сосредоточенностью, как будто, играя в карты, держал банк. После долгих раздумий отодвинул в сторону фотографию Деменского:
— О Юре, кроме того, что сказал, ничего не могу добавить.
Антон придвинул фото Овчинникова:
— А об этом?
— Анатолий Николаевич каждый год мне помогает найти мастеров по ремонту квартиры. Понимаете, побелка, покраска и все такое. Общительный, неунывающий человек, но, по-моему, выпивает лишнего. Учился в школе с моим племянником… — Степнадзе указал пальцем в фотоснимок Зарванцева и улыбнулся: — Ну о родном племяннике разве я могу сказать что-то плохое?
— Надеюсь на вашу объективность.
— Понимаю, дорогой. — Лицо Реваза Давидовича сделалось грустным. — Алик — жертва своего характера. Природа наделила его талантом живописца, но совершенно не дала уверенности в своих силах и смелости. После училища он хорошо начинал, но затоптали другие, более пробивные. В искусстве скромностью не удивишь, там отстаивать свои произведения надо. Алику настойчивости не хватает, поэтому он занялся такой работой, которая ему по силам. Пожалуй, все…