Я заметила, что и взрыв самолета тоже мог быть акцией устрашения. Например, клана Артамоновых. И не только. Это могло быть использовано и против Симеона Даниловича, хотя он в свое время и говорил Васильеву, что его ничем не испугаешь. Но он боится за других людей. А ведь можно было пригрозить взорвать институт, еще один самолет. Что-то регулярно взрывать, если Симеон Данилович захочет наследство из Франции. Пусть его совесть мучает. Разувайффа в Англии могли пугать раскрытием информации о выброшенном бланке, в котором указывалось реальное время появления жеребенка на свет. Чтобы тоже никогда не претендовал на наследство. Ведь денег с Разувайффа пока никто не требовал. Ни денег, ни ценностей. Ему про них напомнили – про то, что смолянка Анна вывезла в Англию. Мало ли что олигарх Бегунов решил, что это наезд на него… Другие бы, наверное, тоже так решили.
Присутствующие со мной согласились.
– Но если бы остался один Васильев, а остальные от наследства отказались, это могло бы вызвать вопросы, – заметила Зинаида Степановна.
– У кого? – посмотрел на нее Синеглазов. – У французских адвокатов? Не вызвало бы. Им до этого дела нет. Они в точности выполнили бы данное им поручение. Остальное их не волнует. Отказались и отказались. У всех могут быть свои причины. Кстати, в советские времена, как мне говорили в той же Франции, советские люди неоднократно отказывались от наследства, оставленного зарубежными родственниками, – чтобы не иметь проблем в Советском Союзе, где они жили. Ведь советские люди хорошо помнили времена, когда имевшие родственников на Западе могли очень быстро отправиться на Север или Восток родной страны. Выехать навсегда было не так-то просто. И наследства на безбедную жизнь за рубежом могло и не хватить.
Но далеко не все отказывались от наследства. Симеон Данилович рассказал про Инюрколлегию, основанную аж в 1937 году. Не ради своих граждан и повышения их благосостояния, а потому что Советскому государству требовалась валюта. В советские времена эта специализированная коллегия адвокатов занималась, в частности, вопросами получения наследства гражданами СССР от граждан других государств. Родственников искали по архивам, если не находили, объявления о поиске печатали в газете «Известия» на последней странице. Но не все признавались! Просто боялись или считали, что государство все заберет. Слухи распускали наследники, получившие деньги. Зачем привлекать к себе внимание и вызывать зависть?
Хотя на самом деле государство не забирало себе все наследство, если родственники находились и желали его получить. И от людей не требовали перевести все полученное в детские дома или в Фонд мира. Не было такого обязательного условия получения наследства. Хотя, как говорят, такие намеки обычно звучали в случае получения большого наследства (больше ста тысяч долларов), люди понимали намеки и «добровольно жертвовали» на благие цели. Но сумму пожертвований определяли сами.
На самом деле наследникам предлагалось два варианта: получить всю сумму в рублях по курсу (валюту получить было нельзя, в СССР вообще предусматривалось уголовное наказание за любые операции с иностранной валютой – от трех лет до смертной казни, свободного хождения валюты не было) или перевести во Внешпосылторг и иметь возможность отовариваться в «Березке» или даже съездить за границу. С суммы наследства вначале взимался налог на наследство по законам страны наследодателя, потом с оставшейся суммы брали по 10 % на гонорары адвокатов – советских и зарубежных (всего 20 %). Налог на наследство в СССР уже не брали.
Известный случай работы Инюрколлегии – получение наследства Юрием Гагариным и Германом Титовым из США от частного лица – некой Гликерии Роджерс. До сих пор неизвестно, что ею двигало. Может, они ей просто понравились? Они передали деньги в детские дома (по три тысячи долларов каждый). Этим делом занималась Инюрколлегия, потому что американцы очень не хотели отдавать завещанные деньги, пришлось нанимать адвоката. Американцы объясняли отказ своей уверенностью, что деньги космонавты не получат, их заберет ЦК КПСС и пустит на гонку вооружений.
Юристы Инюрколлегии получали зарплату (и неплохую), но никаких процентов с наследства не имели. Более того, им запрещалось получать «благодарность» от наследников. В частности, в Инюрколлегии трудился глава партии одного актера и ушел оттуда «по собственному желанию» после получения двух турпутевок за границу от благодарного клиента, о чем Симеону Даниловичу в свое время рассказали знакомые из комитета, когда на политической арене появился не оставляющий людей равнодушными политик, у которого папа юрист. Хотя, возможно, он и сам заплатил за эти поездки свои кровные рубли, как пытался доказать, и его просто «ушли». В любом случае эти времена давно миновали.
– И я думаю, что срок получения наследства «через пятьдесят лет после моей смерти» был определен наследодателем, пожелавшим осчастливить потомков воспитанников Аполлинарии Антоновны, не просто так. Он, как и многие люди на Западе, с которыми я встречался в советские времена, ждал перемен в нашей стране. Мещеряков хотел, чтобы наследники эти деньги получили. Не боялись их получать, не боялись, что наследство у них отнимут. Сейчас времена на самом деле очень сильно изменились по сравнению с тем, что было пятьдесят лет назад.
– Так кому все-таки положено наследство из Франции? – уточнила Зинаида Степановна. – Мне просто любопытно.
– Я завещания не видел, – повторил Симеон Данилович то, что я и так знала. – Я могу только рассказать то, что мне говорили. Наследство оставлено потомкам воспитанников Аполлинарии Антоновны Пастуховой. Лесопромышленник, заставивший дочь отдать его первого внука на воспитание Аполлинарии Антоновне, потому что дочь родила ребенка от революционера, мучился до конца своих дней. Вероятно, он хотел так искупить свою вину. Конечно, это не совсем искупление, скорее, хоть какая-то очистка совести, и остальные воспитанники ни к нему, ни к его дочери, ни к внуку отношения не имели. Конечно, они росли вместе с внуком…
– Секундочку! – перебила я своего учителя. – Какие пятьдесят лет после смерти? Он что, умер в начале семидесятых? Это ж сколько ему лет было? Дочь родила ребенка задолго до революции, мой предок – сын веселой вдовушки и конюха – был взрослым, когда они с Аполлинарией Антоновной отправились в Карелию.
– Внук лесопромышленника был младше, и дочь родила его совсем молоденькой, – заметил Симеон Данилович.
– Он был следующим воспитанником, попавшим к Аполлинарии Антоновне. Следующим после Салтыкова и перед дочерью певицы Каролины. А дочь уже пела в Мариинском театре, когда Аполлинария Антоновна с тремя детьми уезжала в Карелию. Значит, он в тысяча девятьсот семнадцатом, то есть восемнадцатом году был взрослым! Соответственно сам лесопромышленник родился в середине девятнадцатого века. Он не мог дожить до семидесятых двадцатого века!
Симеон Данилович в задумчивости почесал щеку.
– Если по вашему совету французский адвокат обманул КГБ или отдельных его представителей, то и вам мог сказать далеко не все! – заметила бабушка Павла Емельянова, пытавшегося похитить Мишеньку и Сашу.
Все присутствовавшие, за исключением меня, жили «при КГБ» и, как неоднократно говорили мне и баба Таня, и мама Андрея, думали «по-советски». Зинаида Степановна тоже явно думала «по-советски», хотя в новые времена стала успешной бизнес-леди и была лет на пятнадцать (по моим прикидкам) младше моих бабушек.
– И сделал он это по одной простой причине: явно считал, что вас могут пытать в КГБ, – продолжала гостья. – Какие слухи ходили про СССР? Какие слухи до сих пор ходят про Россию? Некоторые и сейчас считают, что у нас тут медведи с балалайками по улицам разгуливают. А уж про пытки в застенках КГБ западным гражданам рассказывали на протяжении нескольких поколений. Француз вполне мог решить, что вы можете раскрыть условия завещания, сами не желая этого. Человек может терпеть физическую боль до определенного предела. А химии сопротивляться не может вообще. Французы испугались.
– Так, кто вообще знал, что наследство оставлено? – спросила мама Андрея.
– Я знал. Васильев знал.
– Каким образом он узнал? – уточнила Зинаида Степановна.
– Прослушка? – подала голос я. – Вас не могли не прослушивать, Симеон Данилович. Хотя бы иногда. Насколько я понимаю, она использовалась уже давно.
– Советских граждан точно прослушивали, – произнесла мама Андрея.
Симеон Данилович, знавший об этом больше нас всех, сказал, что в СССР существовала система прослушивания телефонов, и поэтому он очень давно научился по телефону говорить осторожно. Этим занимался 12‐й отдел КГБ, и различные «точки» специализировались на разных объектах: кто-то слушал посольства и консульства, а кто-то обычных граждан. Запрещалось прослушивать лишь высшее руководство СССР. Человека, часто выезжавшего за границу, как Синеглазов, не прослушивать не могли. Но не постоянно: не было техники, не было операторов, расшифровка могла занять много времени (некоторые разговоры не записывались на пленку, а стенографировались).
– Я не говорил о наследстве по телефону в советские времена. Но просьба Мещерякова – внука лесопромышленника, родившегося во Франции, – найти потомков воспитанников Аполлинарии Антоновны, о которой я не мог не сообщить кураторам, могла заставить их сделать определенные выводы. Я стал работать в архивах, искать потомков.
– Но лесопромышленник к тому времени уже умер? – спросила Зинаида Степановна.
Симеон Данилович кивнул. Он общался с внуком Мещерякова, которого дочь, оставившая первого ребенка в России, родила уже от француза.
– После смерти внука могло пройти пятьдесят лет?
– Нет. Десяти не прошло.
– Вас точно ввели в заблуждение по поводу завещания.
– Да меня-то ладно! Я никогда не стремился получить эти деньги. А подонок Васильев… Все Васильевы… Теперь я понимаю, что убивал он. Старший Васильев – Павел Петрович, брат моего куратора – собрал информацию, они с сыном как-то подготовили документы, чтобы представляться потомками ребенка, рожденного молодой женой из неравного брата от любовника по фамилии Васильев, и сынок, Валерий Павлович, начал действовать.