На самом деле Краснощеков был весьма успешным директором банка: в период с января 1923 года и до ареста в сентябре ему удалось увеличить капитал Промбанка в десять раз, в том числе благодаря гибкой политике кредитования, следствием которой стал значительный приток американских инвестиций в Россию. Не исключено, что обвинения против Краснощекова инициировались людьми из Наркомфина и конкурирующего советского Госбанка; незадолго до своего ареста Краснощеков выступил с предложением, согласно которому Промбанк должен был взять на себя все промышленно-финансовые операции Госбанка. Эффект получился обратным: после суда над Краснощековым Промбанк подчинили Госбанку.
Что касается оргий, то мало вероятности, что эти обвинения имели под собой почву; Краснощеков не обладал репутацией кутилы, а его «представительские расходы» вряд ли превышали расходы других высокопоставленных работников. Однако он был уязвим, поскольку при наличии жены и детей у него были не одна, а две любовницы. Женщина, фигурировавшая в материалах процесса, была не Лили, как можно было бы думать, а Донна Груз — секретарь Краснощекова, которая шесть лет спустя станет его второй женой. Этот факт, несомненно, подрывал доверие к Краснощекову в части обвинительного акта, касавшейся его личной жизни.
Когда был оглашен приговор, Лили уже три недели находилась в Париже. Она поехала туда без особых дел, для того чтобы развлечься. Однако она взяла с собой платья советского модельера Надежды Ламановой, которые они с Эльзой демонстрировали на двух суаре, устроенных парижской газетой. Ей очень хочется в Ниццу, но никак не получается, так как русские эмигранты проводят там конгресс, сообщает она Маяковскому и Осипу в Москву 23 февраля. Вместо этого она думает поехать в Испанию или еще куда-нибудь в Южную Францию «пожариться недельку на солнце». Но Лили осталась в Париже, где они с Эльзой непрестанно выходят в свет и танцуют. Их «более или менее постоянные кавалеры» — Фернан Леже (с которым Маяковский познакомился в Париже в 1922 году) и один лондонский знакомый, который берет их с собой повсюду «от самых шикарных мест — до апашей включительно». «Здесь совсем искутились, — сообщает она. — Эльзочка завела записную книжечку, в кот. записывает все наши свидания, на десять дней вперед». Поскольку в Париже одежда тоже стоит дорого, она просит Осипа и Маяковского прислать ей немного средств, в случае если они выиграют «какие-нибудь бешеные деньги» в карты.
Показ одежды Надежды Ламановой в Париже зимой 1924 г. вызвал интерес и французской и английской прессы. В Англии эта фотография была снабжена следующим комментарием: «СОВЕТСКАЯ МЕШКОВАТАЯ МОДА. — Из-за нехватки ткани в Советской России московская модельерша г-жа Ламанова сделала эти платье и шляпу из мешковины».
Письмо было написано за две недели до суда над Краснощековым. «Что с А. М.?» — спрашивает Лили посредине отчета о развлечениях. Но ответа на свой вопрос она не получила, либо ответ не сохранился. В Париже она провела месяц, а 26 марта села на корабль до Англии с целью навестить Елену Юльевну, которая хворала. Однако Лили была вынуждена вернуться в Кале в тот же вечер, поскольку в Дувре ее остановил пограничный контроль — несмотря на то что у нее была английская виза, выданная в Москве в июне 1923 года. Она не могла знать, что после первого посещения Англии в октябре 1922-го ее объявили персоной нон грата, о чем 13 февраля 1923 года секретным циркуляром было сообщено во все британские пункты паспортного контроля «для Европы и Нью-Йорка».
«Ты не знаешь до чего обидно было возвращаться с английской границы, — написала она Маяковскому. — У меня всяческие предположения на этот счет, о кот. расскажу тебе лично. Как ни странно, но мне кажется, что меня не впустили из-за тебя». Предположение оказалось правильным: документ из британского министерства иностранных дел подтверждает, что именно отношения с Маяковским, писавшим «весьма клеветнические статьи» в «Известиях», сослужили ей дурную службу. Как ни странно, но, вопреки этому запрету, Лили смогла приехать в Лондон три недели спустя. Английской иммиграционной службой эта поездка, очевидно, зарегистрирована не была — значит ли это, что она въехала в страну нелегально?
Одновременно с отъездом Лили в Париж Маяковский отправился в турне по Украине: поэтические чтения были важным источником доходов. Во время остановки в Одессе он сообщил в газетном интервью, что планирует вскоре отправиться в мировое турне, поскольку его пригласили выступить с лекциями и чтением стихов в США. Через две недели он вернулся в Москву, а в середине апреля уехал в Берлин, где еще через неделю к нему присоединилась Лили. Согласно газетным сведениям, Маяковский был в немецкой столице «проездом в Америку».
Кругосветное путешествие не состоялось, так как Маяковский не получил необходимые визы. Запросить американскую визу в Москве было невозможно ввиду отсутствия дипломатических отношений между государствами. Поэтому он намеревался въехать в Соединенные Штаты через третью страну. Не успело первое лейбористское правительство Великобритании признать Советский Союз (1 февраля 1924 года), как 25 марта Маяковский обратился в британскую дипломатическую миссию в Москве с просьбой предоставить ему визу в Англию, откуда он хотел поехать далее в британские колонии Канаду и Индию.
В письме к премьер-министру Рамсею Макдональду исполняющий обязанности посла Великобритании в Москве просил сообщить, как ему поступить: в миссии, сообщалось в письме, Маяковского не знают, но он является «членом коммунистической партии и, как говорят, известным коммунистическим пропагандистом». Необходимости в таком письме не было бы, если бы его автор знал, что 9 февраля 1923 года Ноте Office издал секретный циркуляр и в отношении Маяковского — «один из главарей „коммунистического“ отдела пропаганды и агитации РОСТА», публиковавшего с 1921 года пропагандистские статьи в «Известиях», который «не должен получить визу или разрешение въехать в Соединенное Королевство» и его колонии. Циркуляр был направлен во все британские порты, пункты консульского, паспортного и военного контроля, а также в шотландский и индийский отделы МИДа. Однако там, где о существовании этого документа действительно должны были знать, — в дипломатической миссии его величества в Москве — о нем, очевидно, ничего не знали…
Циркуляр В.795 британского департамента внутренних дел, запрещающий Маяковскому въезд на британскую территорию.
В ожидании ответа от англичан Маяковский дважды выступал в Берлине с рассказами о Лефе и чтением стихов. 9 мая, устав ждать решение, которое так и не было получено, он вернулся в Москву вместе с Лилей и скотчтерьером по имени Скотик — Лили завела собаку в Англии. Приехав в Москву, Маяковский узнал, что 5 мая Лондон выдал британской миссии в Москве инструкцию, согласно которой в получении визы ему следует отказать.
Владимир Ильич
Дело Краснощекова привлекало большое внимание, но о нем писалось бы еще больше, если бы его не затмило более крупное политическое событие: 21 января 1924 года после нескольких лет болезни скончался Владимир Ильич Ленин.
Среди тысячной толпы в очереди, обвивавшей Дом Союзов, где проходила церемония прощания с вождем, находились Маяковский, Лили и Осип. Смерть Ленина глубоко потрясла Маяковского. «Мы плакали, стоя в очереди на Красной площади в ледяном холоде, чтобы увидеть его, — вспоминала Лили. — У Маяковского было журналистское удостоверение, и мы могли пройти вне очереди. Я думаю, он смотрел на тело десять раз. Мы все были глубоко потрясены». Смерть Ленина вызвала глубокие и искренние чувства, и не только у его политических сторонников. Проститься с Лениным пришли Борис Пастернак и Осип Мандельштам, у которых отношение к революции и ее вождю было значительно более прохладным, чем у Маяковского. «Мертвый Ленин в Москве! — восклицал Мандельштам в репортаже. — Как не почувствовать Москвы в эти минуты! Кому не хочется увидеть дорогое лицо, лицо самой России? Который час? Два, три, четыре? Сколько простоим? Никто не знает. Счет времени потерян. Стоим в чудном ночном человеческом лесу. И с нами тысячи детей».
Маяковский со Скотиком, приобретенным Л. Ю. Брик в Англии. Фотография снята летом 1924 г. на даче в Пушкине. Увидев однажды, как Маяковский угощает Скотика мороженым, Родченко решил запечатлеть эту сцену. «Снимок навсегда сохранил нежную улыбку Володи, обращенную к собаке…» — вспоминал он. На самом деле снимок со Скотиком — одна из редких фотографий, на которой Маяковский улыбается.
Вскоре после смерти Ленина Маяковский принялся за свой самый до сих пор амбициозный поэтический проект — крупную поэму о Ленине. Он писал о Ленине ранее, в 1920 году, в связи с 50-летием («Владимир Ильич!») и зимой 1923 года, когда у вождя случился первый удар («Мы не верим!»), однако это были короткие стихотворения. Позднее Маяковский утверждал, что размышлять о поэме, посвященной Ленину, он начал еще в 1923-м. Правда это или нет, но взяться за перо его заставила именно смерть Ленина в январе 1924 года.
Очередь в Дом Союзов, где стоял гроб с телом Ленина.
Знания о жизни и деятельности Ленина у Маяковского были весьма поверхностными, и для того, чтобы писать о нем, пришлось учиться; его наставником был, как всегда, Осип, устроивший Маяковскому «краткий курс» ленинианы. У самого поэта на кропотливую работу над подобным материалом не хватало ни времени, ни терпения. Поэма создавалась на протяжении лета и была закончена в начале октября 1924 года. Она получила название «Владимир Ильич Ленин» и стала самой обширной из всех его поэм, 3 тысячи строчек, почти вдвое длиннее, чем «Про это».
Осенью 1924 года Маяковский несколько раз выступал с чтением поэмы, а отрывки из нее публиковались в различных газетах; отдельным изданием она вышла в феврале 1925-го.
После лирической поэмы «Про это» следовала, таким образом, поэма эпическая, согласно сознательной или подсознательной схеме, управлявшей ритмом творчества Маяковского. Если Лили он посвятил даже такое агитационное произведение, как «Рабочим Курска», то теперь подобное посвящение было невозможным. «Владимир Ильич Ленин» посвящался Российской коммунистической партии, и в начале поэмы, тонко, но четко ссылаясь на «Про это», Маяковский объясняет почему: