— Адрес тетки дала?
— Дала.
— Ну?
Устинов снова помедлил, потом нехотя ответил:
— Нет его там, у тетки.
— Вот те раз.— И Виктор растерянно посмотрел на Бескудина.— (Скрылся, выходит? Один из всех скрылся? А ведь он не главарь — это точно.
— Объявим розыск,— сказал Бескудин.— Подключим всех, кого следует. Но вот пока... пока, говорю, что делать будем? Сегодня?
— Харламов,— напомнил Виктор и беспокойно посмотрел на часы.
— Он на заводе сейчас? — спросил Бескудин.
— Не знаю. Это легко проверить.
— Давай.
Оказалась, что Харламов, как и Карцев, ка работу выходит лишь в три часа дня.
— Время есть,— сказал Бескудин и хитро поглядел на Виктора.— Кстати, мне тут одна интересная комбинация на ум пришла.
Харламов появился в коридоре, с самым безмятежным видом уселся на длинную скамью и, закурив, посмотрел по сторонам. В комнату, указанную в его пропуске, он, видимо, заходить не собирался.
Выглянув в коридор, Виктор увидел развалившегося на скамье парня и спросил:
— Что ж ты не заходишь?
— А чего? Надо будет, позовете.
— Та-ак,— смерил его взглядом Виктор.— Ну что ж. Тогда прошу. Заходи.
Розовый не спеша поднялся.
— Шапку сними,— сказал Виктор, когда Розовый уселся возле стола.
— Можно,— снисходительно ответил тот и снял с вихрастой головы шапку.
— Сколько же тебе лет, Харламов?
— Мне-то? Семнадцать скоро.
— Так. Здорово ты вымахал. И двадцать дашь.
— Ага. Не в отца, говорят.
— А он где?
— Отец-то? Письма пишет. Раз в месяц, как положено.
— Осужден, значит?
— Ага. Десятку схватил, лопух.
— Ты бы все-таки не выражался так. Ведь отец как-никак.
— А чего? Он меня теперь не воспитывает.
— Вот и скажи мне, кто теперь тебя воспитывает? — с ударением спросил Виктор.
— Ясно кто—мать.
— Нет, не она.
— Ну, значит, общественность, кто же еще?
— И не она, к сожалению.
— Тогда, выходит, вы, что ли? — весело спросил Розовый.
— Ну, мы только начинаем. И воспитывать будем строго. Учти, Больше ты машины чужие трогать не будешь. QPQ
— А чего такого? — с наигранной беспечностью ответил Розовый, глядя в сторону.
И вдруг он невольно вздрогнул. Прямо перед ним на тумбочке у окна лежала небрежно прикрытая газетой светлая ворсистая кепка. Такая знакомая кепка! Розовый метнул-на Виктора испуганный взгляд, с круглого, румяного лица его сползла усмешка.
Виктор сделал вид, что не заметил этой перемены.
— Ничего такого, значит, в тот вечер, по-твоему, не случилось? — спросил он.
— Не помню я, чего случилось,— угрюмо ответил Розовый.
Он не мог оторвать глаз от проклятой кепки, она словно гипнотизировала его, путала мысли, пугала своим молчаливым загадочным присутствием здесь, в этой комнате.
— Может быть, и Сашки Рушанцева и Генки Фирсова с тобой в тот вечер не было? — спросил Виктор.— И еще кое-кого?
— Не помню я,— буркнул Розовый и вдруг, с тревогой взглянув на Виктора, спросил: — Вы чего, очные ставки мне будете делать?
— Придется, вероятно. Раз ты ничего не помнишь.
— С кем же «придется»?
— Там видно будет. Во всяком случае, удовольствия от этого не жди. Это я тебе заранее говорю.
Розовый опять посмотрел на выглядывавшую из-под. газеты кепку и, поколебавшись, спросил:
— И с ним тоже?
— С кем — с ним?
— Во. Чья кепка.— Розовый мотнул головой в сторону тумбочки у окна.
— А-а,— произнес Виктор, словно только сейчас догадался, о ком идет речь.— Вполне возможно.
Розовый задумчиво посмотрел на потолок.
— Понятно.
Он уже пришел в себя и сейчас с трудом удержался от насмешки и уже досадовал, что сорвался и задал дурацкий вопрос насчет очной ставки. Просто кепка в первый момент сбила его с толку.
Если бы Виктор мог догадаться, о чем подумал в этот миг Розовый! Тем не менее он отметил про себя, что ре-
акция на кепку оказалась куда более спокойной, чем он ожидал, и это ему не понравилось.
— Вот, Николай, твой воспитатель,— сказал Виктор.— Здорово он тебя покалечил. Ты этого сейчас не понимаешь, ты уж пока верь мне на слово. -
— Нет у меня никакого воспитателя. Нужен он мне!
— Не хочешь, значит, говорить? Ну, так я тебе скажу. Парень ты еще молодой, совсем молодой. И очень бы мне не хотелось тебя в милицию таскать и допрашивать тут.
— Ваше дело такое.
— Наше дело, чтобы ты человеком вырос,—нахмурился Виктор.— Сам бы как надо жил и другим не мешал.
— А я и не мешаю. Подумаешь. Мало чего вы мне пришьете.
— Это ты брось. Учти, мы тебя не для знакомства позвали. Мы уже с тобой знакомы.
— Позвали в тюрьму сажать? — насмешливо спросил Розовый.
— Наказать тебя придется,— согласился Виктор.— Но и наказания ведь бывают разные. Ты должен стать человеком, Николай, должен, заставим. И первый твой шаг к этому — честное признание. Понял меня?
— А я уже битый. Насчет всего этого понятие имею.
Розовый отвечал дерзко, упрямо глядя себе под ноги, и, видно, с трудом сдерживался, чтобы еще раз не посмотреть на ворсистую кепку, притаившуюся под газетой.
В это время зазвонил телефон. Виктор узнал Бескудина.
— У тебя он?
— Да.
— Говорит чего?
— Не очень.
— Арестовать все равно придется,— вздохнул Бескудин.— Как договорились. Понятно? Санкцию прокурор дает. Все-таки двести шестая статья, что ни говори. Злостное хулиганство.
— Разрешите к вам зайти по этому поводу.
— Кончай с ним, тогда заходи. Но смотри не отпускай. Слышишь?
— Так точно.
Виктор положил трубку и посмотрел на Розового. Тот сидел, опустив голову, и молчал.
— Ну, давай рассказывай, что в тот вечер было,— сказал Виктор.— И как это он вам позволил такую глупость выкинуть?
— Он нам за это навесил,— глухо ответил Розовый.
— Где он сейчас, знаешь?
На круглом лице Розового мелькнула усмешка.
— Не знаю.
— А когда встречу тебе назначил?
— Ничего он не назначил.
Чем дальше продолжался этот разговор, тем яснее становилось Виктору, что Харламов ничем ему не поможет. Он боится. Но не его, Виктора, и даже не возможного наказания за драку. Он боится того человека. Помешает или поможет его страх распутать дела этой группы? И какую роль в ней играет Карцев? И Галя? Зачем понадобился им шофер? Наконец, куда сбежал Генка Фирсов и почему? Это все, конечно, знает Харламов. Знает он и как зовут того человека. Это очень важно для предстоящего поиска.
— Ну вот что,— сказал, наконец, Виктор Розовому.— Ты пока посиди там в коридоре и подумай. Тебе сегодня много чего придется мне рассказать. А я сейчас вернусь.
Тот поднялся и, демонстративно вздохнув, направился к двери.
— Да, кстати,— сказал Виктор.— Как его кличка?
— А вы у него самого спросите,— нагло ответил Розовый.
И Виктор пожалел, что задал этот опрометчивый вопрос.
Вообще с Харламовым разговор складывался плохо. Что-то странное чувствовалось в его поведении, что-то непонятное. И Виктор, собираясь уже идти к Бескудину, расстроенно подумал: «Ну, пусть кроет, как хочет, пусть что угодно, но только бы знать, что делать дальше».
Как раз в этот момент и зазвонил телефон на столе.
В то утро какая-то женщина незаметно сунула Гале через прилавок записку. В ней были только две корявые строчки: «Все летит. Отрываюсь. Жди».
С самого утра около палатки толпились покупатели. Галя еле успевала отпускать товар, считать деньги, отвечать на вопросы. Какая из покупательниц сунула ей записку, Галя даже не успела заметить. Та высыпала ей на ладонь медные монеты и среди них затерялся бумажный КЛОЧОК.
—- Держи, милая, ровно тут,— пробормотала женщина и исчезла в толпе.
Только час или полтора спустя, когда ушли переполненные утренние электрички и покупателей стало меньше, Галя еще раз пробежала глазами так испугавшую ее записку.
В первый момент ей удалось лишь мельком взглянуть на нее, и Галю обожгло одно короткое слово: «Жди». Это слово не выходило у нее из головы. Значит, «он» зайдет к ней перед тем, как уехать? Зачем? Проститься? Ну, нет. Не такой это человек. Ему что-то надо от нее. Что же ему надо? И потом, почему он уезжает? Значит, что-то случилось?
За время их короткого знакомства она так ничего и не узнала об этом человеке. Разве только его имя — Петр. Он ее и пугал и привлекал своей таинственной, непонятной и опасной жизнью, своим страшным прошлым, о котором ей кое-что рассказал Розовый и на которое только намекал Петр, когда выпивал с нею. Она видела, как все боятся его, и гордилась, что такой человек выбрал ее себе в подруги. Хотя ей и бывало порой страшно с ним наедине.
Но у Петра годились деньги, он ей делал подарки, она не уезжала от него без них. Последний раз он подарил часики, очень дорогие, заграничные, с камешками. Это были уже четвертые часики, которые он ей дарил. Были и другие подарки, например, кофточки, тоже дорогие и красивые, но совсем не ее размера, их потом приходилось или перешивать, или продавать подругам. Петр был немногословен, груб, деспотичен даже, но щедр. И ради этого последнего его качества Галя охотно мирилась со всеми остальными.
Он часто и неожиданно исчезал. Она привыкла к этому. И никогда не прощался. И вдруг сейчас — «жди». Это поразило и испугало ее.
Когда схлынула волна утренних покупателей, Галя, отойдя от прилавка, достала записку и уже внимательно прочла ее. Внезапно она заметила, что на обороте листка имеется приписка, торопливая и совсем уж корявая. С трудом разобрав ее, Галя нахмурилась. Теперь стало понятно загадочное слово «жди». Вот значит, чего захотел от нее Петр (даже в мыслях она не называла его странной и неприятной кличкой — Гусиная Лапа). «А что, если он насовсем уезжает?» — вдруг подумала она с невольным и совсем неожиданным для нее облегчением. Почти подсознательно она тяготилась этой связью, ее все-таки изрядно пугал этот человек, его неведомые и, как она подозревала, нечистые дела. Она старалась не думать о них, но тревожные мысли все чаще посещали ее в последнее время. И вот — записка. Что она означает? Может, и в самом деле исчезнет из ее жизни этот человек? Похоже на то. Но она ничего не вернет ему. О нет. Она придумает что-нибудь другое.