– Это у меня что, на лице написано?
– В глазах. У тебя взгляд женщины, которая привыкла рассчитывать только на себя и на свои силы.
– И вывод?
– Ты хочешь есть. Я слышал, как у тебя урчало в животе. А у меня в духовке жарится индейка и через… – Герман посмотрел на часы: – Через десять минут она будет готова. Но прежде, – он многозначительно поднял вверх палец, – прежде чем ты начнешь разглагольствовать о собственной честности и непорочности, я хочу тебя предупредить – очень люблю свою жену. Очень.
Он смотрел на нее уже без усмешки, и взгляд его был надежен. Его речь лилась плавно и мягко. Ирина невольно вспомнила шепот низкой аккуратной волны, набегающей на берег. И Руфата… По сравнению с Германом Руфат теперь представлялся ей совсем уж жалкой и ничтожной личностью. Как легко можно ошибиться в человеке.
Все тревоги окончательно покинули ее. И кроме того, она вдруг поняла, что через минуту упадет в голодный обморок. Жареная индейка, покрытая хрустящей корочкой…
Да, Ирина примет предложение Германа и попытается как можно мягче рассказать ему о подруге жены, об этой Зине. И вместе они придумают, как вернуть деньги.
Когда входили в подъезд, Ирина споткнулась о половицу, но Герман не дал ей упасть, крепко взяв под руку.
– Не надо благодарностей, – шутливым тоном произнес он. – Это мой долг. К тому же твой расквашенный нос испортил бы мне весь аппетит.
Это был старый дом, и лифт в нем тоже был старый. Для того чтобы войти, нужно открыть дверцу.
– Только после вас… – согнулся в галантном поклоне Герман.
Нет, он не заигрывал с Ириной. Он просто шутил, у него просто было хорошее настроение.
Они втиснулись в лифт, Герман нажал кнопку последнего, девятого этажа. Кабина надрывно застонала и медленно потянулась вверх.
– Скажи, почему ты улыбался? – тихо спросила Ирина.
– Когда?
– На вокзале. Ты шел и улыбался.
– Не помню… Быть может, о том, что дурость человеческая неисчерпаема? – Он положил руку на ее плечо. – Ты что, сучка, думаешь, я тебя не узнал?
И только сейчас она очнулась. И не сразу смогла понять, где находится.
– Дура ты… – изменившимся голосом прорычал Герман. – Какая же ты дура…
И нажал на «стоп». Лифт дернулся и замер.
В голове Ирины царил туман, действительность накатывала яркими вспышками. Она же сама подошла к нему… А потом они шли куда-то, и он все говорил, говорил… А она ему что-то отвечала. А он заговаривал ее…
– Знаешь, что я сейчас с тобой сделаю? – мужчина дыхнул жаром ей в лицо.
Ну конечно же… Он водил ее за ниточки… Это же сразу можно было понять… Он же приехал на вокзал на метро, а сам живет в двух минутах ходьбы, а у самого индейка в духовке… Нет никакой индейки, и живет он не здесь… И имя себе он выдумал на ходу… Он вел ее за собой с самой платформы, он заманивал ее в этот дом, в этот подъезд, в этот лифт… Но как она могла? Всего-то две минуты… Это какое-то помешательство… Это гипноз…
– И только попробуй пискнуть, сучка!..
Ирина ощутила, как что-то острое ткнулось ей в живот. Она опустила взгляд – нож…
– Тебе один раз сильно повезло, – и вновь в его глазах появилась издевательская усмешечка. – Но второго такого раза не будет.
– Отпусти… – взмолилась Ирина.
– Ну скажи еще что-нибудь, сучка… – оскалился Герман.
– Не убивай… Я никому не скажу…
– Это точно, не скажешь…
И в это мгновение в лифте погас свет. Мгновение между тем миром и этим, когда срабатывает инстинкт самосохранения, а рассудок отключается за ненадобностью. Мгновение, когда тело наливается титанической силой, а каждая клеточка организма борется за жизнь, когда перестают действовать все законы физики…
Ирина перехватила его руку, и тело ее вывернулось гаечной резьбой. Она подсела под него, вгрызлась в него зубами.
Он взвыл, выдернул руку. Стены лифта были слишком узки, он не смог замахнуться, только вспорол лезвием обшивку. Другой рукой судорожно вцепился ей в волосы, оторвал ее голову от своих брюк, приподнял ее за шею, поставил перед собой, прислонил к стене… От боли в паху он обезумел… Он наносил удары один за другим, засаживая нож по самую рукоять. Но она почему-то не кричала… Он устал… Остановился… Сунул руку в брюки… Там все в крови…
– Сучка… – голос дрожал и ломался. – Вот сучка…
Нашарил кнопку первого этажа, вдавил… Он держался за ручку двери, готовый распахнуть ее в тот же момент, как только лифт остановится на первом этаже. И сразу бежать… Он этот район хорошо знает…
Пятый, четвертый, третий… Долго, очень долго… Наконец, первый…
Свет ослепил его. Он выбрался из лифта почти на ощупь, но не успел сделать и шага, как ему заплели ноги… Он вырвался, шагнул, но споткнулся о бордюрчик, рухнул на бетон… Он только и смог, что перевернуться на спину, выдернуть снова нож. Он попытался еще прикрыть голову руками, но длинный твердый стержень уже глубоко входил в его глазницу…
…Ирина кое-как доковыляла до скамейки, бухнулась на нее… Ей казалось, что она вся в крови, вся – с макушки до пяток. Крови все еще теплой, почти горячей. Она не замечала, что до сих пор держит в руке искромсанный ножом чемодан. Она не слышала своих рыданий.
– Эй, хватит там! – Из окна на первом этаже высунулась сердитая старушка.
На улице было уже почти темно, она видела сидящую на скамейке девушку, но не видела крови.
– Хватит, я тебе говорю! Ишь, развылась! Прекрати реветь! Немедленно прекрати!
Девушка замолчала.
– Чего-то я тебя раньше не видала, – голос бабульки подобрел. – Что, выгнали? Али сама ушла? А туфля где? Девка, слышь меня? Куда туфлю подевала, дурында ты пустоголовая?
Девушка не отвечала, лишь всхлипывала тихонько.
– И нечего из-за этих мужиков реветь, – со знанием дела посоветовала старушка. – Молодая еще, тыщу себе таких найдешь… Гляди-ка, вон какая красивая… Чего гришь? Не расслышала я чевой-то. Сильно любила? Да пошли ты его к черту лысому! Сам еще на коленках приползет!
– Убила!.. – хрипло простонала Ирина. – Я человека убила!
Пропасть, которая перед ней теперь распахнулась, – не имела дна…
Глава 25. ЗАЩИТНИК.
Юрий Петрович Гордеев имеет толстенный ежедневник, в котором по минутам расписывает свои богатые событиями трудодни, и заглядывает в него аккуратно через каждый час по команде брезгливо пикающих наручных часов. Утро Юрия Петровича начинается, как и у большинства землян, с пробуждения, но то, от чего пробуждается Юрий Петрович, несколько необыкновенно. Чуть забрезжит свет в окошке, Гордеев открывает глаза сам, без всяких будильников. Он просыпается от чувства долга.
Поднявшись и омочив нежной профильтрованной водой лицо, Юрий Петрович поглощает ананасовый йогурт и приступает к комплексу физических упражнений. Проще говоря, он делает зарядку, но делает ее основательно, подробно, потягивая каждую мышцу. После того как лоб Гордеева покрывается испариной, адвокат погружается в заранее наполненную прохладную ванну. Далее несколько минут раздумий около гардероба, благоухающего ароматом мужских духов. Хоть Юрий Петрович всегда останавливает свой выбор на одном и том же сером костюме, он все же прежде предпочитает поперебирать, поразмыслить. Ну, а уж когда надет костюм и портфель набит нужной документацией, адвокат Гордеев завтракает бутербродами с охотничьей колбаской, запивает горячим кофе и по ходу просматривает несколько теленовостей.
В то утро просмотр телепрограмм закончился для него плачевно. А именно – он опрокинул чашку с остатками кофе и прибавил к дорогому отливу своего пиджака несколько крупных темно-коричневых пятен. Причиной тому была вовсе не его неуклюжесть. Юрий Петрович уронил чашку, увидев на экране телевизора после заставки «Дорожного патруля» заплаканную и перепуганную физиономию Иры Пастуховой.
Он хорошо знал Ирину, мог ожидать от нее многого, но увидеть ее в «Дорожном патруле», где под зверским осветительным прибором день ото дня перелистываются рожи всяких мошенников и бандитов!..
– Вот так дела! Это любопытно… – проговорил вслух адвокат, но, вспомнив об испачканном пиджаке, он вдруг сорвался с места и помчался в ванную, под холодную воду: «Тьфу ты… Не отстирается поди».
Словом, досада от поставленных им кофейных пятен на любимом костюме победила любопытство или, если хотите, тревогу за своего товарища по работе. Хотя в общих чертах он успел словить суть дела, он слышал слово – «убила».
– М-да, Ирочка, удивить ты умеешь, – бурчал Юрий Петрович, сидя в своей машине, постукивая пальцем по кожаному рулю. – Что-то теперь тебе будет?
Он был одет уже не в костюм, а в ядовитого цвета свитер и старые потертые джинсы, что помешало бы не знающему его человеку предположить в нем адвоката. Но Юрий Петрович вовсе не преследовал такой цели. Дело в том, что, провозившись с кофейными пятнами, он совершенно не заметил, как иссяк его временной запас, стал торопиться и, не желая опаздывать, надел на себя первое, что подвернулось под руку, – вот отчего он имел столь непрезентабельный вид, а застряв в пробке, совершенно ссутулился и потемнел лицом. Все это не должно было с ним происходить! С кем угодно, но только не с ним. Да, адвокат Юрий Петрович Гордеев ненавидел опоздания и никогда не верил россказням о пробках, застреваниях в лифтах и прочем. «Я почему-то не попадаю, – говорил он в таких случаях, – вы ищите причину в себе! Я-то готов даже поверить, что вы в нее попали, в пробку то есть, но почему? Просто потому, что у вас на пути возникла пробка? Нет, любезные мои, от того, что она у вас в голове!»
Гордеев опаздывал на встречу по делу об ограблении коммерческого магазина. Хозяин этого магазина, не то чеченец, не то ингуш, сам якобы нашел грабителя и доставил его в милицию. Никаких доказательств, кроме пламенной жестикуляции кавказца, у обвинителей не было, но дело на «грабителя» все же завели. Для Гордеева было очевидным то, что обвинение куплено и здесь не что иное как сведение счетов. «Грабитель» – молодой парень из Подмосковья – при встрече ничего не сказал ему и вид имел напуганный.