– Во-о! Слетелись!
Турецкий оставил машину у кордона и направился по раю пешком. Дом у Кобрина ничем особенным не отличался от других депутатских гнезд – добротное европейское строение о пяти этажах. По остаткам строительного мусора, по свежести положенной асфальтовой дорожки и даже по особенному запаху становилось понятным, что дачу заселили совсем недавно, обжить как следует не успели. В таких младенческих строениях по законам жанра убийства не положены – нет должной ауры, однако именно отсюда Кобрина Аркадия Самойловича отправили в морг вперед ногами. Депутата буквально расстреляли в упор в собственной постели шестью выстрелами, контрольный был сделан, как и положено, в голову. Банальное по форме убийство никак не смыкалось по содержанию с высоким чином потерпевшего. Родные такого важного лица обычно предпочитали не бунтовать, а терпеть от главы семейства все, что угодно, – кормушка была уж больно обильной. Тут же произошел случай невероятный – ночью жена убивает своего мужа и признается в содеянном.
Ворота во двор дачи были распахнуты настежь. Суетились вокруг дачи оперативники. Бегали поводыри с собаками. Слепили мигалками несколько милицейских «фордов».
Турецкому доложили, что подозреваемая в доме. Ожидали его. Поиски улик оперативно-следственной группой продолжаются, но по всей видимости, ничего нового не будет обнаружено. Обыкновенная бытовуха.
Подойдя поближе к дому, Александр услышал душераздирающие женские крики, отборный мужской мат и звон бьющегося стекла. В окне, за тонкой занавеской метались чьи-то тени.
– Держи ее, суку!
– Да что ты, Климов, меня за ногу тащишь. Ты ей рот открывай!
– Не дается! А-а-а! – Рев мужчины напоминал призыв раненого зверя. – Кусается, гадина!
Турецкий рванул дверь веранды, на всякий случай нащупав пистолет. В центре комнаты, под огромным гостиничным столом копошилась куча мала. Несколько мужчин пытались влить в рот бьющейся в истерике девушки какую-то жидкость. Женщина с серым, бесформенным лицом стояла в позе мадонны со сложенными на груди руками и прерывисто, в такт вскрикам девушки, вздыхала. Наконец одному из боровшихся удалось изловчиться и прижать голову сопротивляющейся к полу. Жидкость полилась по плотно сжатым зубам девушки и вытекла по щекам на пол.
– Попала! – торжествующе провозгласил мужчина.
– Попала, – эхом отозвалась «серая» мадонна и закатила глаза к потолку.
Девушка затихла, продолжая по инерции слабо мотать головой.
– Что происходит? – Турецкий встрял в образовавшуюся неожиданно паузу.
Один из мужчин, красный, взъерошенный, выскочил из-под стола. Указательный палец его руки кровоточил.
– Вот, – махнул он в сторону лежащей девушки, – надумала травиться. Хлопнула упаковку снотворного.
– Ты у меня, Климов, еще ответишь, – пыхтел другой страж порядка, пытаясь вытащить самоубийцу из-под стола. – Как эта дура, спрашивается, нашла лекарство? Ты куда смотрел?
Климов молчал, слюнявя укушенный палец.
– Весело тут у вас. Это дочь Кобрина? – догадался Турецкий.
Девушка полулежала у ножки дивана. Волосы, выкрашенные в немыслимый малиново-фиолетовый цвет, свалялись, отчего голова ее походила на подломленную верхушку елки, украшенную диковинными сосульками. Через секунду конвульсивные рвотные позывы скрутили тело девушки. Мадонна бросилась на помощь, откуда-то появились тазики и вода.
– Прочь! Прочь отсюда! – Мадонна угрожающе округлила глаза.
Мужчины отступили в другую комнату, дверь оставили открытой, чтобы видеть происходящее в гостиной.
– Кто же знал? – канючил, оправдываясь, Климов. – У нее в сумочке лежала упаковка. Досматривать личные вещи свидетелей указаний не поступало.
– Ты, Климов, работаешь, как дрессированная обезьяна. Не в цирке, ей-богу. Старший оперуполномоченный Сыромятников, – представился по форме маленький человечек с крючковатым носом.
– Отлично. – Турецкий чувствовал себя опустошенным, словно он тоже принимал участие в спасении девушки. – С ней все в порядке?
– Бог даст – выживет. У-у! Козел! – Сыромятников явно с удовольствием оперировал зоологическими понятиями в адрес провинившегося Климова. – Сейчас врачиха придет, укольчик какой вколет девице. И… – Оперуполномоченный подбирал слова для успокоения начальства. – Уснет, успокоится.
– Дочь Кобрина тоже была прошедшей ночью на даче?
– Да нет же, – вмешался Климов, – я говорю, она приехала почти одновременно с милицией. Мать ей сначала позвонила, потом нам.
– Что значит одновременно? Не получится из тебя, Климов, хорошего работника органов, – хмыкнул Сыромятников. – Она выходила из машины, когда прибыла милиция.
– Как девушка прореагировала на убийство?
– Заиндевела поначалу вся. А потом стала кричать матери: «Зачем ты это сделала?» Рвалась даже ударить ее. – Климов вдохновлялся от пристального внимания Турецкого. – Пришлось ее держать. Сильная девка, несмотря на субтильное сложение.
– Да просто обнаглели. Привыкли… Депутатские дети, что скажешь. – Сыромятников достал сигарету и вышел из дома.
Криминалист из экспертно-криминалистического управления продемонстрировал Александру завернутый в полиэтилен пистолет – подарок депутату от министра обороны.
– Отпечатков не обнаружено. Оружие было найдено в кустах, под балконным окном. Вероятно, его выбросили, но предварительно хорошо протерли.
– Странно, что жена, будучи в аффекте, позаботилась об уничтожении улик, – размышлял вслух Турецкий.
– Вы следствие, вы и разбирайтесь, – ответил эксперт.
Турецкий несколько секунд подержал на руке упакованный пистолет, словно проверяя его на вес.
– Гильзы тоже нашли?
– Все как положено. В спальне. Сомнений мало – убийство совершено из этого оружия.
На крыльце Турецкого ждал Сыромятников. Под крючковатым носом на усах застряли крохотные крупинки кофе.
– Будете еще раз осматривать место происшествия, Александр Борисович? Дежурный следователь уже свой протокол составил.
– Да. Только сначала хочу поговорить с женой. Как ее зовут, кстати?
– Аделаида Ивановна. Во всем призналась. Непохоже, чтобы женщина себя оговорила. Все совпадает, как в аптеке. – Сыромятников распахнул дверь на веранду.
Здесь уже ничего не напоминало о попытке суицида. Девушка, завернутая с головой в плед, лежала на спине, и только тонкая рука с ярким маникюром выскользнула на волю. Мадонна сидела рядом на краешке кресла со сложенными на груди руками. Турецкий, стараясь не потревожить больную, почти на цыпочках поднялся на второй этаж.
Черные глаза из-под седых волос стоящей у занавески женщины опалили Александра. В ослепительном солнечном свете она могла показаться глубокой старухой, если бы не насыщенная глубина зрачков, присущая лишь энергичным молодым девочкам и ведьмам. «Да-а… Пожалуй, такой тип действительно не стоило дразнить изменами и мелкими склоками. Леди Макбет…»
– Что с Зоей? – Женщина повернулась к мужчине, который что-то писал, скрючившись у журнального столика. Можно было подумать, что она обращается к нему. В действительности же в ее голосе Турецкий уловил сильное желание выпроводить ненужного свидетеля.
– С кем? – Мужчина поднял голову. Это был дежурный следователь.
– Я хочу поговорить с Аделаидой Ивановной наедине. – Турецкий проводил взглядом немедленно подчинившегося его приказу человека. – Ваша дочь спит.
– Я знаю, она пыталась отравиться. У нее это уже бывало, Зоя всегда отличалась нервным характером. Неудивительно… – Женщина замолчала и шаркающей походкой побрела от окна к стулу. – С ее детством…
– Муж обижал вас, Аделаида Ивановна? – Турецкий опустился на то место, которое минуту назад занимал ушедший мужчина, и доверительно положил подбородок на замок рук.
– Конечно, конечно. – Женщина захохотала. – Давайте, давайте разбираться в этом грязном дерьме! Он не обижал меня. Он обидел меня один раз… И навсегда.
Голос ее звучал гулко, словно в стереофоническом радиоприемнике. Казалось, что говорит не она одна, а по крайней мере три человека вторят ей, раскладывая звук на разные тональности. Эта ее возможность присутствовать голосом в разных точках комнаты поразила Турецкого. Он беспомощно оглянулся по сторонам. Деловой настрой мгновенно улетучился.
– Чем я могу вам помочь, Аделаида Ивановна?
– Мне? Лучше поддержите девочку. Ей хуже всех. Пережить такое в восемнадцать. Она сейчас еще не понимает всего ужаса положения, но потом начнется осознание. И зовите меня, наконец, просто Ада. Я ненавижу имя Аделаида.
– Вы стреляли в мужа?
– А кто? – вопросом на вопрос ответила женщина.
– Когда Зоя приехала на дачу?
– Ах это… – разочарованно протянула Ада. – Я полагала, что вы умней. Да они бы, – женщина снова потянулась к окну и, как подпольщик, боком выглянула в щелку занавески, – давно бы арестовали ее, если бы имелась хоть одна зацепка. У Зои – алиби. Она всю ночь веселилась с молодыми людьми в клубе.
– Я спрашиваю, в какое время Зоя уже была на даче?
– Наверное, в десять или раньше. Кто же в состоянии запомнить точно? Это же счастливые часов не наблюдают. – Ада с какой-то особенной издевкой произнесла слово «счастливые».
– Вы чувствовали себя несчастной, Аделаида… Ада? – поправился Турецкий. – А на первый взгляд как будто не скажешь. Наоборот, избранница судьбы – достаток, любимый муж, уважаемая работа.
– И на первый взгляд не скажешь, и на второй, и даже на третий… – В ее зрачках пробежали искры, будто кто-то чиркнул спичкой и не смог зажечь огня.
– Вы ведь всегда были на виду. Не сидели клушей на хозяйстве, не бегали от скуки по тренажерным залам. Зачем вам понадобилось убивать мужа? Ну ушли бы и все, и нет, как говорится, проблем.
– Я не смогу вам объяснить, даже если – что совершенно невозможно – расскажу всю свою жизнь. У меня один знакомый загремел в психушку… Знаете, как он это состояние передал? Сидишь в собственной квартире, смотришь на противоположную стену и в какой-то момент понимаешь, что либо ты, либо эта замызганная, с застарелыми пятнами стен