Кроув растолковала ей, что все гипотезы о внеземной цивилизации упирались в одни и те же вопросы. Например, каким большим или каким маленьким может быть разумное существо вообще? В кругах SETI, где рассчитывали на возможность межзвёздного контакта, рассуждали главным образом о существах, которые устремляют свой взор к небу, знают о существовании других миров и решаются пойти на контакт. Такие существа живут, вероятнее всего, на суше, что ставит известные пределы их размерам.
Астрономы и экзобиологи пришли к выводу: только планета массой от 85 до 133 процентов массы Земли способна развить на своей поверхности температуру, при которой в ходе эволюции на протяжении от одного до двух миллиардов лет может развиться разумная жизнь. Из размеров этой фиктивной планеты вытекает сила тяготения на её поверхности, которая, опять же, даёт указания на строение тела живущих на ней видов. Теоретически живое существо на землеподобной планете может расти безгранично. Практически рост заканчивается там, где ему становится тяжело таскать собственный вес. Разумеется, у динозавров были непропорционально большие кости, но мозг при этом был очень маленький — весь организм был рассчитан на то, чтобы передвигаться по местности и кормиться. А подвижные, разумные существа не могли быть больше десяти метров.
Гораздо интереснее был вопрос о нижней границе размеров. Могли, например, муравьи развиться в разумные существа? А бактерии? А вирусы?
Люди из SETI и экзобиологи имели целый ряд оснований дискутировать на эту тему. Можно было почти не сомневаться, что в ближайшем галактическом секторе нет человекоподобной цивилизации, тем более в пределах Солнечной системы. Но надеялись обнаружить на Марсе или на одном из спутников Юпитера хотя бы пару спор, а может, и одноклеточное. Итак, искали минимальную функционирующую единицу, которую можно было бы назвать жизнью. И поневоле приходили к сложной органической молекуле, которая могла бы нести минимальную информацию и обладала бы собственной инфраструктурой, — и ещё вопрос, может ли молекула быть разумной.
Однозначно нет.
Но ведь разумной не была и каждая отдельная нервная клетка человеческого мозга. Чтобы сделать человека разумным — относительно размеров его тела, — нужно было около 100 миллиардов нервных клеток. Более мелкому разумному существу, чем человек, потребовалось бы, может, меньше клеток, но не ниже определённого числа, достаточного для разумных функций. В этом состояла проблема муравьёв: им хоть и был доступен неосознанный разум, но клеток в мозгу всё равно не хватало для развития более высокого интеллекта. Поскольку муравьи дышат не лёгкими, а вбирают кислород прямо через поверхность тела, они не могут расти больше своей величины: начиная с определённых размеров поверхностное дыхание становится недостаточным. Значит, они не могут развить более ёмкие мозги. И попадают вместе с другими насекомыми в эволюционный тупик.
Из этого наука делала вывод, что нижняя граница размеров тела разумного существа — десять сантиметров, причем шанс встретить ползучего Аристотеля близок к нулю, чего уж тогда ждать от одноклеточных?
Всё это Уивер знала, когда начинала программировать свой компьютер на задачу срифмовать одноклеточное с разумом.
Никто на «Независимости» не верил, что желе в симуляторе обладает разумом. Большая масса одноклеточных теоретически могла соответствовать мозгу или телу. Та штука у острова Ванкувер, к которой плавали киты, состояла из миллиардов клеток. Но могла ли она при этом думать? Да если бы и могла! Как она училась? Как происходил клеточный обмен? Что приводило к тому, что из конгломерата клеток возникало более высокое целое?
Либо желе действительно лишь тупая масса — либо оно владеет каким-то хитрым приёмом.
Оно было способно управлять китами и крабами.
Должна быть какая-то хитрость!
«Kurzweil Technologies» разработала компьютерную программу для построения искусственного разума из миллиардов электронных запоминающих единиц, которые симулировали нейроны, а с ними и мозг. С искусственным разумом работали по всему миру. Он обладал обучаемостью и способностью к собственному творческому развитию. Но до сих пор ни один исследователь не заявил, что создал нечто вроде сознания. Однако вопрос витал в воздухе: с какого скопления мельчайших идентичных единиц начинается жизнь? И возможно ли создать жизнь подобным образом?
Уивер вошла в контакт с Рэем Курцвайлем и уже получила в своё распоряжение искусственный мозг последнего поколения. Она сделала с него копию для сохранения, потом оригинал разложила на отдельные электронные компоненты, разорвала между ними информационные мостики и превратила в неструктурированное множество мельчайших единиц — в стаю. Она представила, что будет, если таким образом разложить человеческий мозг, и что нужно сделать, чтобы клетки вновь превратились в мыслящее целое. Через некоторое время её компьютер населяли миллиарды электронных нейронов — крошечные площадки памяти без связи друг с другом.
Потом она представила себе, что это не площадки памяти, а одноклеточные.
Миллиарды одноклеточных.
Она продумывала следующий шаг. Чем ближе она будет держаться к реальности, тем лучше. После некоторого размышления она запрограммировала трёхмерное пространство и снабдила его физическими свойствами воды. Как выглядели одноклеточные? У них могла быть любая форма — палочек, треугольников, звёздочек, но лучше всего придать им простейшую форму. Пусть будут шарики. Теперь они имели форму.
Постепенно она превращала компьютер в океан. Виртуальные единицы населяли мир, по которому они могли перемещаться. Может быть, ей запрограммировать даже течения, чтобы виртуальное пространство соответствовало глубинам океана. Но это требовало времени. Поначалу надо было ответить на ключевые вопросы.
Как из единиц может возникнуть мыслящее существо? Размеры в данном случае не играли роли. Для подводных жителей правило максимальных размеров не имело силы, поскольку там совсем другие гравитационные условия. Разумное водное существо могло быть несопоставимо больше сухопутного организма. В сценариях SETI водные цивилизации почти не рассматривались, поскольку радиоволны в воду не проникают, и подводные жители вряд ли питают интерес к космосу и другим планетам, — не пересекать же им космос в летающих аквариумах?
Войдя через полчаса в CIC, Эневек застал её у компьютера. Она обрадовалась ему. После возвращения из Нунавута Эневек производил впечатление более уверенного в себе человека, это был уже не тот печальный индеец, которого она видела у стойки бара в «Шато». И они много разговаривали, в том числе и о прошлом друг друга.
— Ну, далеко продвинулась? — спросил он.
— Зашла в тупик.
— А в чём проблема?
Она рассказала ему, что уже сделала. Эневек слушал, не перебивая. Потом сказал:
— Всё ясно. Ты сильна в компьютерном моделировании, но тебе не хватает некоторых сведений из биологии. Что делает мозг мыслящей единицей? Его строение. Нейроны все одинаковы, думать их заставляет только способ связи между ними. Это как… Хм. Смотри! Представь себе план города.
— Представила. Это Лондон.
— А теперь пусть все дома оторвутся от своих мест и перемешаются. Теперь снова расставь их по порядку. Для этого есть бессчётное число вариантов, но только из одного из них получится Лондон.
— Хорошо. А откуда каждый дом знает, где его место? — Уивер вздохнула. — Нет, давай начнём с другого. В мозгу соединены совершенно одинаковые клетки — почему вместе они оказываются чем-то гораздо большим, чем сумма составных частей?
Эневек поскрёб затылок:
— Как это объяснить? О’кей, вернёмся в наш условный город. Пусть там строят высотный дом. Скажем, строит его тысяча рабочих. Они все одинаковы, пусть будут клонированные.
— О боже. Это не Лондон.
— У каждого из них своя роль, определённое ремесло. Но ни один не знает общий план. И тем не менее, сообща они строят дом. Если ты поменяешь их местами, начнётся путаница. Десять рабочих, например, передают друг другу по цепочке кирпичи, и вдруг среди них затесался один, который завинчивает шурупы. Вся работа остановится.
— Понимаю. Пока каждый на своём месте, работа идёт.
— Они взаимодействуют.
— И всё-таки вечером расходятся по домам.
— На следующее утро опять все собираются на стройке, и дело продвигается. Ты можешь сказать: работа идёт, потому что есть прораб, но без рабочих он дом не построит. Одно обусловливает другое. Из плана возникает взаимодействие, а из него возникает план.
— Значит, есть тот, кто планирует.
— Или рабочие и есть план.
— Тогда каждый рабочий должен быть закодирован немного иначе, чем его коллега.
— Правильно. Рабочие только с виду одинаковы. О’кей, существует план. О’кей, они закодированы. Но что тебе нужно, чтобы из них получилась сеть?
Уивер задумалась:
— Подключить волю?
— Проще.
— Хм. — И вдруг она поняла, что имел в виду Эневек. — Коммуникация. На языке, который все понимают. Весть.
— И какова эта весть, когда утром все вылезают из своих постелей?
— «Я иду на стройку, работать».
— А ещё?
— «Я знаю, где моё место».
— Правильно. Хорошо, это рабочие, малопригодные для сложных задач. Просто крепкие парни. Они постоянно потеют. По какому признаку они узнают друг друга?
Уивер взглянула на него и скривилась:
— По запаху пота.
— Точно!
— Ну у тебя и фантазии.
— Это из-за Оливейра, — засмеялся Эневек. — Она же рассказывала про бактерии, которые выделяют что-то вроде запаха.
Уивер кивнула. Это имело смысл. Запах — это вариант.
— Я обдумаю это в бассейне, — сказала она. — Пойдёшь со мной?
— Плавать? Сейчас?
— Плавать? Сейчас? — передразнила она его. — Не сидеть же колодой в закрытом помещении.
— Я думал, это нормально для компьютерных придурков.
— Я похожа на компьютерного придурка? Бледная и рыхлая?
— О, ты самая бледная и самая рыхлая из всех, кого я встречал, — улыбнулся Эневек.