— Тогда получается, что если знаешь ДНК одноклеточного, то знаешь всё, — подхватил Пик.
— Да. — Оливейра наградила его улыбкой. — Это было бы естественно. Популяция одноклеточных показывает идентичный геном. Небольшую норму мутаций можно не брать во внимание.
Она видела, что Рубин беспокойно заёрзал, открывая и закрывая рот. Обычно не позднее чем на этом месте он бы уже перевёл доклад и всё внимание на себя. Вот тебе, удовлетворённо подумала Оливейра, раз пролежал в постели с мигренью. Вот и не знаешь того, что знаем мы. Придётся закрыть пасть и слушать.
— Но как раз здесь и начинается наша проблема, — продолжила она. — Клетки желе на первый взгляд идентичны. Это амёбы из больших глубин. Ничего в них нет экзотического. Чтобы описать всю ДНК, несколько компьютеров должны считать два года подряд, поэтому мы ограничиваемся выборочной проверкой. Изолируем маленький кусочек ДНК и получаем часть генетического кода, так называемый ампликон. Каждый ампликон показывает нам ряд базовых пар, генетический словарь. Если мы проанализируем ампликоны из сходных отрезков ДНК различных индивидов и сопоставим их друг с другом, то получим интересную информацию. Ампликоны нескольких одноклеточных одной и той же популяции должны отразить следующую картину.
Она подняла вверх распечатку, увеличенную специально для этого доклада.
A1: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
A3: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
А4: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
— Вы видите, анализируемые последовательности идентичны на всём отрезке. Четыре идентичных одноклеточных. — Она отложила листок в сторону и показала второй: — Вместо этого мы получили вот что.
A1: AATGCCACGATGCTACCTGAAATCGA
А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
A3: AATGCCAGGAAATTACCCGTAAATCGA
А4: AATGCCATTTGGAACAAATTAAATCGA
— Это базовые последовательности ампликонов четырёх экземпляров нашего желе. ДНК идентичны — кроме одной небольшой гипервариабельной области, в которой всё идёт наперекосяк. Ничего общего. Мы исследовали дюжины клеток. Некоторые лишь слегка дифференцированы внутри гипервариабельной зоны, другие различаются полностью. Естественными мутациями это не объяснить. Другими словами: это не может быть случайностью.
— Может, всё же разные виды, — сказал Эневек.
— Нет. Это определённо один и тот же вид. И определённо, что никакое существо не может в ходе жизни изменить генетический код. План строения всегда предшествует. По нему существо строится. И то, что построено, соответствует только этому плану и никакому другому.
Долгое время все молчали.
— Если эти клетки, тем не менее, различаются, — сказал Эневек, — значит, они нашли способ изменить свою ДНК уже после того, как разделились.
— Но для чего? — спросила Делавэр.
— Это человек, — сказал Вандербильт.
— Что человек?
— Вы что, слепые? Природа такого не сделает, говорит нам доктор Оливейра, она это хорошо знает, и со стороны доктора Йохансона я не слышу возражений. Итак, у кого хватит смекалки выдумать такое, а? Эта штука — биологическое оружие. Только человеку это по силам.
— Возражение, — объявил Йохансон. — Это не имеет смысла, Джек. Преимущество биологического оружия в том, что требуется лишь базовый рецепт. Всё остальное — репродукция…
— Очень даже может быть преимуществом, если вирусы мутируют, разве нет? Вирус СПИДа постоянно мутирует. Только подумают, что поймали его, — глядь, а он снова изменился.
— Это совсем другое. Мы имеем здесь суперорганизм, а не вирологическую инфекцию. Должна быть какая-то причина, по которой они различаются. Что-то происходит с их ДНК после деления. Они кодируются иначе, по-другому. Нас не интересует, кто это сделал. Мы должны выяснить, какой в этом смысл.
— Смысл — всех нас уничтожить! — с раздражением сказал Вандербильт. — Эта штука здесь для того, чтобы уничтожить свободный мир.
— Хорошо, — прорычал Йохансон. — Тогда расстреляйте её. Может, нам проверить, не мусульманские ли это клетки? Может, их ДНК — исламская и фундаменталистская.
Вандербильт воззрился на него:
— На чьей вы, собственно, стороне?
— На стороне науки.
— А вы понимаете, почему вчера ночью упали и ударились головой? — Вандербильт высокомерно усмехнулся. — После бутылки бордо, кстати сказать. Как ваше самочувствие, доктор? Голова не болит? Почему бы вам не попридержать язык?
— Тогда и вы меньше распускайте свой.
Вандербильт запыхтел. Ли окинула его насмешливым взглядом и подалась вперёд:
— Вы сказали, речь идёт о различной кодировке, правильно?
— Правильно, — кивнула Оливейра.
— Я не учёный. Но не может ли быть так, что кодировка выполняет ту же задачу, что и коды у людей? Военный код, например.
— Да, — кивнула Оливейра. — Вполне возможно.
— Код, чтобы узнавать друг друга.
Уивер что-то нацарапала на листочке и протянула Эневеку. Он прочитал и коротко кивнул.
— А для чего им друг друга узнавать? — спросил Рубин. — И почему таким сложным способом?
— Я думаю, это лежит на поверхности, — сказала Кроув. Какое-то время был слышен шорох целлофана, который она снимала с пачки сигарет.
— Что именно? — спросила Ли.
— Я думаю, это служит коммуникации, — сказала Кроув. — Эти клетки связываются друг с другом. Это форма беседы.
— Вы считаете, эта штука… — Грейвольф уставился на неё. Кроув закурила, затянулась и выпустила дым:
— Они общаются друг с другом. Да.
Пандус
— Что случилось ночью? — спросила Оливейра, когда они спускались вниз, к лаборатории.
Йохансон пожал плечами:
— Ни малейшего представления не имею.
— А как чувствуете себя теперь?
— Странно. Головная боль уходит, но в моих воспоминаниях провал величиной с ангар.
— Какой нелепый случай, а? — Рубин повернулся на ходу и блеснул зубами. — Теперь мы оба с головной болью. Бог мой, я лежал пластом.
Оливейра разглядывала Рубина с неопределённым выражением лица:
— Мигрень, говорите?
— Да. Ужасная! Случается нечасто, но когда случается, помогает только одно: принять снотворное и выключить свет.
— Проспали до утра?
— Конечно. — Вид у Рубина был виноватый: — Мне очень жаль. Но тут теряешь всякий контроль, серьёзно. Иначе бы я показался.
— А разве вы не показались?
Её вопрос прозвучал как-то странно. Рубин растерянно улыбнулся:
— Нет.
— Точно нет?
— Мне же лучше знать.
В голове Йохансона что-то щёлкнуло. Как сломанный диапроектор. Направляющие полозья пытаются захватить картинку и соскальзывают.
Почему Оливейра спросила его об этом?
Они остановились перед дверью лаборатории, и Рубин набрал цифровой код. Когда он вошёл, Оливейра тихо сказала Йохансону:
— Эй, в чём дело? Вы же были твёрдо уверены, что вчера ночью видели его.
Йохансон уставился на неё:
— В чём я был уверен?
— Когда мы с вами сидели на ящике, — шепнула Оливейра. — Вы сказали, что видели его.
Щёлк. Полозья снова попытались захватить картинку. Щёлк.
Его голова была набита ватой. Они пили вино, это он помнил. И потом он… что видел? Щёлк. Оливейра подняла брови.
— Ну… — сказала она, входя. — Кажется, вспомнили?!
Нейронный компьютер
Они сидели в JIC перед компьютером Уивер.
— Смотри, — объясняла она. — Это дело с кодировкой даёт нам новую исходную точку.
Эневек кивнул:
— Клетки не все одинаковы. Они не как нейроны.
— И дело не только в способе, как они связаны друг с другом. Может, в кодировке ДНК и лежит ключ к слиянию клеток.
— Нет. Слияние вызвано чем-то другим. Чем-то дальнодействующим.
— Вчера мы договорились до запаха.
— О’кей, — сказал Эневек. — Попробуй. Программируй так, что они производят некое пахучее вещество, которое сигнализирует о слиянии.
Уивер задумалась. Потом позвонила по местному телефону в лабораторию:
— Сигур? Привет! Мы сидим над симуляцией. Не возникло ли у вас за это время идеи, как клетки сплавляются между собой? — Некоторое время она выслушивала ответ. — Вот именно. Мы попробуем. Держи меня в курсе.
— Что он сказал? — спросил Эневек.
— Они пробуют фазовый тест. Хотят заставить желе распасться, а потом снова слиться.
— Значит, они тоже думают, что клетки издают запах?
— Да. — Уивер наморщила лоб. — Вопрос в том, какая клетка начинает процесс? И почему? Кто-то же должен вызвать цепную реакцию.
— Генетическая программа. Лишь определённые клетки могут запускать процесс слияния.
— Часть мозга, которая может больше, чем все остальные… — размышляла Уивер. — Хм, это подкупает. И всё же этого как-то недостаточно.
— Погоди! Может, мы на неверном пути. Мы исходим из того, что эти клетки вместе образуют большой мозг.
— Я убеждена, что так и есть.
— Я тоже. Но я только что подумал, что… — Эневек лихорадочно соображал. — Тебе не кажется странным, что они отличаются друг от друга? Мне пришла в голову возможная причина для такого кодирования. Кто-то программирует их ДНК, чтобы они могли выполнять специфические задания. Но если это так — тогда каждая из этих клеток сама себе мозг. — Он продолжал размышлять, но не имел ни малейшего представления, как это может происходить. — Это означало бы, что ДНК каждой клетки и есть её мозг.
— ДНК, которая может думать?
— Вроде того.
— Тогда она должна быть обучаемой. — Она взглянула на него, полная сомнений. — Я готова поверить многому, но этому?
Она была права. Это ересь. Потребовалась бы совершенно новая биохимия. Чего не могло быть.
Но если бы всё-таки это функционировало… Фантастика!
— Ещё раз, как обучается нейронный компьютер? — спросил он.
— Посредством всё более сложных одновременных вычислений. С опытом растёт число альтернатив действия.