— А ты можешь выражаться понятно?
— Он действительно метанотроф. Живёт в симбиозе с бактериями, которые разлагают метан. Минутку, как бы тебе объяснить? Итак, изотопы… ты знаешь, что такое изотопы?
— Атомы химического элемента с тем же зарядом ядра, но другим весом.
— Очень хорошо, садись. Углерод, например, бывает различной тяжести. Есть углерод 12 и углерод 13. Если ты ешь что-то, содержащее преимущественно лёгкий углерод, то становишься легче. Ясно?
— Если я что-то ем. Да. Логично.
— А в метане очень лёгкий углерод. Если червь живёт в симбиозе с бактериями, которые едят этот метан, то из-за этого бактерии становятся лёгкими, а если червь ест бактерии, он тоже лёгкий. А наш очень лёгкий.
— Вы, биологи, — смешные люди. И как вы дознались до такого?
— Мы делаем ужасные вещи. Мы сушим червяка, перемалываем его в червячный порошок, и он идёт в измерительную машину. Итак, смотрим дальше. Растровый электронный микроскоп… они подкрасили ДНК… очень основательный метод…
— Оторвись! — Лунд подошла к нему и схватилась за бумажки. — Я не хочу академического исследования, я хочу понять, можем ли мы бурить на дне.
— Вы можете… — Йохансон вытянул из её пальцев листки и прочитал последние строки. — Ну, прекрасно!
— Что?
Он поднял голову:
— Эти бестии набиты бактериями до краёв. Изнутри и снаружи. Эндосимбионты и экзосимбионты. Твои черви — просто омнибусы для бактерий.
— И что это значит?
— Это абсурдно. Твой червяк однозначно живёт в гидрате метана. Он просто лопается от бактерий. Он не ходит на добычу и не роет никаких дыр. Он лежит себе во льду, ленивый и жирный. И тем не менее, у него есть могучие челюсти для бурения, а те орды на склоне вовсе не показались мне ни ленивыми, ни жирными. Я нашёл их исключительно живыми.
Они снова помолчали. Наконец Лунд сказала:
— Что они делают там, внизу, Сигур? Что это за существа?
Йохансон пожал плечами:
— Я не знаю. Может, они действительно выползли к нам прямиком из кембрия. Понятия не имею, что они там делают. — Он помедлил. — Так же мало понятия я имею о том, играет ли это какую-нибудь роль. Что уж такого великого они должны делать? Они ползают по дну, но вряд ли станут разгрызать нефтепровод.
— Тогда что они разгрызают?
Йохансон уставился на свои бумаги.
— Есть ещё один адрес, где нам могут дать разъяснения, — сказал он. — Если уж и они ничего не добьются, то придётся подождать, пока мы сами до чего-нибудь додумаемся.
— Мне бы не хотелось ждать.
— Хорошо. Я пошлю туда пару экземпляров. — Йохансон потянулся и зевнул. — Может, повезёт, и они явятся с исследовательским судном, чтобы взглянуть собственными глазами. Так или иначе, тебе придётся всё же потерпеть. А пока мы можем ничего не делать. Поэтому, если ты позволишь, я бы сейчас позавтракал и послушал добрые советы Каре Свердрупа.
Лунд улыбнулась. Выглядела она не особенно довольной.
Остров Ванкувер и Ванкувер, Канада
Дела предприятия наладились.
В других обстоятельствах Эневек безоговорочно разделил бы радость Шумейкера. Киты вернулись. Директор только о них и говорил. Разумеется, Эневек тоже был счастлив. Но он хотел бы получить ответы на несколько вопросов — например, где они пропадали, почему их не могли нащупать ни спутники, ни измерительные зонды. К тому же у него из головы не шла его таинственная встреча, в которой он почувствовал себя подопытной крысой. Оба кита разглядывали его как под лупой, будто он лежал на столе препаратора.
Может, то были разведчики?
И что же они хотели разведать?
Немыслимо!
Он закрыл кассу и вышел наружу. Туристы столпились на пирсе. В одинаковых оранжевых брюках и куртках они были похожи на спецподразделение. Эневек вдохнул свежего утреннего воздуха и двинулся к ним.
Позади послышались торопливые шаги.
— Доктор Эневек!
Он обернулся. К нему подбежала Алиса Делавэр. Свои рыжие волосы она завязала в хвост и надела модные синие очки.
— Возьмите меня с собой!
Эневек глянул в сторону «Голубой акулы».
— У нас всё занято.
— Я всю дорогу бежала бегом.
— Мне очень жаль. Через полчаса отправится «Леди Уэксхем». Она, к тому же, комфортабельнее: отапливается, закусочный бар…
— Я не хочу. Наверняка у вас найдётся какое-нибудь местечко. Где-нибудь сзади.
— Нас и так в кабине двое — я и Сьюзен.
— Мне не нужно сидячее место. — Она улыбнулась и стала похожа на веснушчатого кролика. — Ну пожалуйста! Ведь вы же не сердитесь на меня? Я правда хотела поехать с вами. Честно говоря, только с вами.
Эневек наморщил лоб.
— Не смотрите на меня так! — Делавэр закатила глаза. — Я читала ваши книги, и я восхищена вашей работой, только и всего.
— Что-то я не заметил.
— Это вы про аквариум? — Она сделала отметающее движение рукой. — Забудьте об этом. Прошу вас, доктор Эневек, мне здесь остался всего один день. Доставьте мне такую радость.
— У нас свои правила и ограничения.
Это прозвучало мелочно.
— Послушайте же, вы, упрямец, — сказала она. — Я сейчас заплачу. Если вы не возьмёте меня, я на обратном пути в Чикаго в самолёте растворюсь в слезах. И за это ответите вы!
Она смотрела на него сияющими глазами. Эневек не выдержал и рассмеялся.
— Ну ладно. Идёмте, если хотите.
— Правда?
— Да. Но чур, не донимайте меня. Держите все свои теории при себе.
— Это не мои теории. Это…
— Лучше всего просто не раскрывайте рта.
Она хотела ответить, но передумала и кивнула.
— Подождите здесь, — сказал Эневек. — Я принесу вам костюм.
Алиса Делавэр держала слово минут десять. Но едва строения Тофино скрылись за ближайшим лесистым мысом, как она подошла к Леону и протянула ему руку:
— Называйте меня Лисия, — заявила она.
— Лисия?
— Ну, от Алисия, но Алисия звучит глуповато. Мне так кажется. Моим родителям, естественно, так не казалось, но ведь человека не спрашивают, какое имя ему дать, а потом мучайся всю жизнь. А вас зовут Леон, ведь так?
Он пожал протянутую руку.
— Очень приятно, Лисия.
— Хорошо. А теперь нам необходимо объясниться.
Эневек растерянно глянул на Стринджер, которая управляла катером, с мольбой о помощи. Та пожала плечами и продолжала рулить.
— Так в чём дело? — осторожно спросил он.
— Я вела себя в аквариуме глупо и самонадеянно, мне очень жаль.
— Я уже забыл.
— Но и вы должны попросить у меня прощения.
— Да? За что же?
Она опустила глаза.
— То, что вы при людях поставили меня на место по поводу моих научных воззрений, это нормально, но вы не должны были говорить о моей внешности.
— Я и не говорил.
— Вы сказали, что белуха усомнилась бы в моём рассудке, если бы увидела, как я крашусь.
— Это было всего лишь абстрактное сравнение.
— Это было дурацкое сравнение.
Эневек поскрёб свою чёрную шевелюру. Да, он тогда разозлился на Делавэр, на её предвзятые аргументы. Но, похоже, несправедливо обидел её в своём раздражении.
— Хорошо. Я прошу прощения.
— Принимаю.
— Вы тогда сослались на Повинелли… — начал он. Она улыбнулась. Этими словами он подал ей сигнал, что принимает её всерьёз. Дэниэл Повинелли был самый видный оппонент Гордона Гэллапа в вопросе о разуме приматов и других животных. Он соглашался с Гэллапом, что шимпанзе, узнающие себя в зеркале, имеют представление о самих себе. Но тем решительнее опровергал их способность осознать своё ментальное состояние и, тем самым, — состояние других живых существ. Повинелли не считал доказанным, что вообще какой бы то ни было вид животного проявляет психологическое понимание, свойственное человеку.
— Повинелли мужественный человек, — сказала Делавэр. — Его взгляды всегда оказываются вчерашними, но он мирится с этим. Гэллапу легче: куда приятнее выставлять шимпанзе и дельфинов равноправными партнёрами человека.
— Но они и есть равноправные партнёры, — сказал Эневек.
— В этическом смысле.
— Независимо от него. Этика — это изобретение человека.
— В этом никто не сомневается. И Повинелли тоже.
Эневек поглядел на бухту. В поле зрения были маленькие островки.
— Я знаю, к чему вы клоните, — сказал он после короткой паузы. — Вы считаете, что это ошибочный путь — приписывать животным как можно больше человеческого для того, чтобы обращаться с ними по-человечески.
— Это заносчиво, — подтвердила Делавэр.
— Я согласен. Это не решает проблемы. Но большинству людей необходима идея, что жизнь другого существа достойна защиты лишь в той степени, в какой это существо похоже на человека. Убить животное легче, чем человека. И будет гораздо труднее это сделать, если признать животное нашим близким родственником. Мало кого порадует мысль, что мы, возможно, не венец творения и на шкале ценности жизни находимся не над всеми, а среди всех.
— Эй! — она захлопала в ладоши. — Да у нас же одинаковый взгляд на вещи.
— Почти. Мне кажется, ты слегка… мессианствуешь. Сам я держусь того мнения, что душа шимпанзе или белухи имеет свои подобия с человеческой. — Он поднял руку, чтобы остановить возражения Делавэр. — Хорошо, скажем иначе: на шкале ценностей белухи мы окажемся тем выше, чем больше доверия она в нас встречает. — Он улыбнулся. — Возможно, некоторым белухам мы кажемся даже разумными существами. Ну что, так тебе нравится больше? — он решил попробовать перейти на «ты». Делавэр повертела носом.
— Не знаю, Леон. Мне кажется, что ты заманиваешь меня в ловушку, — в тон ему ответила девушка.
— Морские львы, — крикнула Стринджер. — Там, впереди.
Они приближались к небольшому острову. На утёсах нежилась на солнце группа звёздчатых морских львов. Некоторые лениво приподняли головы и посмотрели в сторону катера.
— Дело не в Гэллапе или Повинелли, правильно? — он поднёс к глазам камеру и сфотографировал животных. — Я предлагаю тебе другую дискуссию. Мы сходимся на том, что нет шкалы ценностей, но есть лишь представление человека о ней, и этот пункт мы больше не обсуждаем. Мы оба горячо возражаем против того, чтобы очеловечивать животных. Я придерживаюсь того мнения, что в известных границах всё же возможно понять внутренний мир животных. Так сказать, постичь умом. Кро